Жизнь моя - Мишель Пейвер

Он покраснел.

— Я знаю о… — она посмотрела на Моджи. — О сути.

— Сути чего? — спросила Моджи.

— Шампанского, — ответил Патрик.

Моджи взглянула на него с недоверием.

— Так он поэтому уехал? Он хочет собраться с силами, чтобы бросить, и думает, что последний загул ему поможет.

Патрик вздохнул, а потом спокойно сказал:

— Вы из-за этого… с ним? Чтобы помочь ему завязать?

Она подняла голову и посмотрела на него.

— Не знаю. — ответила она наконец. Потом добавила вполголоса: — Иногда я удивляюсь, почему он остается со мной. В том смысле, что мне не нравится ничего из того, что нравится ему. И я не умею уходить, тут он прав.

Патрик смотрел, как она берет другой черепок и начинает мазать его края клеем. В этот момент ее губы были плотно сжаты, как будто она старалась взять себя в руки.

Вот ублюдок, подумал он. И что она в нем нашла? Если бы Майлз был здесь, он схватил бы его за горло и избил до полусмерти.

— Я тоже пробовала это, — сказала она, прилаживая черепок на место. — Чуть-чуть. Каждого вида, чтобы иметь возможность сказать ему, что дурь не стоит того и остановить его. — Она замолчала. — Кажется, это было довольно-таки наивно.

— Это не было наивно, — сказал Патрик резко. — Это было глупо. Правда, глупо.

Моджи подавила зевок.

Антония вспыхнула.

— Нет, не глупо! Здесь не было риска подсесть. Они мне даже не нравятся. Я просто становлюсь больной от них.

Он почувствовал, как начинает злиться.

— Вы не должны были пробовать это вещество вообще! Ни ради Майлза, ни ради кого!

— Патрик, — сказала Моджи испуганно. — Не надо…

— Почему же? — парировала Антония. — Потому что я недостаточно крута, чтобы обращаться с ним? Уверена, что Нерисса делает это постоянно, но вы никогда не говорите ей: «Правда, глупо».

Он не ответил.

— Знаете, — сказала она убежденно, — иногда я ненавижу свою роль. Пай-девочка. Скучная, держащая всех на расстоянии вытянутой руки.

Нетрудно было понять, что она имела в виду. За эти годы она отгородилась от всего. Она стала завзятым археологом, слишком зацикленным на работе, чтобы позволить себе немного удовольствий. Может быть, она надеялась, что общение с Майлзом изменит это, но получилось только хуже. Поскольку Майлз показал ей, как она отличается от тех, кто живет сегодняшним днем и ездит в Париж из прихоти. И пускается во все тяжкие за спиной своей девушки. Он был удивлен тем, что она позволила себе откровенность. Она была как ребенок, демонстрирующий свою неуверенность.

Уже не было речи о том, чтобы встать и уйти. Только не сейчас, когда она в таком отчужденном, сердитом и самоуничижительном настроении. В настроении, которое он сам же и создал.

Под дверью начал шуметь Альфонс.

— Моджи, — сказал Патрик, — Альфонс, кажется, проголодался. Как насчет того, чтобы забрать его на кухню и накормить завтраком?

Моджи фыркнула, показывая, что ничуть не одурачена, но взяла кота и удалилась. После ее ухода в мастерской опять воцарилось тишина, как налет пыли.

Антония уставилась вниз, в свой поднос с черепками. Она выглядела так, словно вот-вот расплачется.

Он подвинул свой стул поближе к ней.

— Вы не скучная, — мягко сказал он. — И вы не должны переживать только потому, что другие ведут себя как ничтожества.

Она промолчала.

— И еще… Забудьте про Нериссу.

— Что?

— Забудьте про нее. Это она скучная, а не вы.

Прежде, чем она нашлась, что ответить, он встал и отнес помеченные черепки к подносам в углу и начал раскладывать их.

«Если бы я была Нериссой, — подумала она, глядя ему в спину, — я бы спросила его, о чем он думает сейчас. Это же так просто. Потом я бы предложила ему остаться и поговорить. Патрик, сказала бы я, я не хочу, чтобы ты уходил. Я хочу, чтобы ты поговорил со мной. О тебе. Я хочу знать все. Я хочу знать. Так почему же ты не спросишь? Потому что ты трусиха — вот почему! И из-за Майлза».

Она взяла черепок и вернулась к работе. Но к ее удивлению, он не ушел из мастерской. Закончив работу, он вернулся с новым подносом и сел напротив нее с мятежным выражением на лице.

Следующие пять минут они работали в напряженном молчании. Затем она сделала глубокий вздох и спросила, что привело его к тому, чтобы попытаться поступить в Оксфорд.

Он взглянул на нее в замешательстве.

— Вы можете об этом не говорить, если не хотите, — проговорила она быстро, чувствуя, как лицо начинает гореть. — Мне просто любопытно, поэтому я и спросила.

Ну вот, опять. Чего в этом такого сложного?

Он с минуту подумал.

— Вечерами я работал на ранчо у одного пижона. Однажды я разговорился с его гостями — продавцом кондиционеров и его женой, учительницей. Она рассказала мне о разных учебных заведениях и спросила, почему бы мне не поступить. Она говорила об Оксфорде, а я подумал, что она имеет в виду Оксфорд в штате Коннектикут. — Он покраснел с непривычки говорить о себе. — Это был род чудачества, поскольку до этого времени я даже не думал поступать в колледж в Штатах, не то что в Англии. Но она мне внушила эту мысль, и в конце концов я подумал, что за черт! Так я к этому и пришел.

Она медленно кивнула. И решилась:

— Уверена, ваш отец был горд.

Он опустил взгляд на черепок в своей руке.

— Он не узнал об этом. Он умер до того, как я получил место.

— Извините…

— Ничего. Он был уверен, что я поступлю, и, думаю, был горд этим. — Его глаза стали отстраненными. — Да, я думаю, что так. Он даже сделал мне подарок. Мне! Мы ведь никогда не дарили друг другу подарков. Но он сделал. Через несколько дней после того, как я сказал ему, что попытаюсь поступить, он вернулся с работы с парой футбольных бутсов. «Самые лучшие» — так он сказал. — Он покачал головой. — Бедняга! Ему действительно так казалось. Он думал, что это верх крутизны.

— А они таковыми не были?

— Даже близко. Я не мог носить их, играя в футбол, потому что все парни смеялись бы над ним. — Он посмотрел на нее. — Над ним, вы понимаете? Для меня это не имело значения — они потешались бы над ним. Их отцы были в основном доктора и инженеры. Такая это была школа. Другой контингент учащихся. — Он помолчал. — Они знали о том, что он пьет и работает на конвейере, выпускающем плохонькие спортивные товары. Что-то, что вы покупаете, если