Пейзаж с парусом - Владимир Николаевич Жуков

Антон промолчал. Он успел взглянуть на часы, прикинуть. Конечно, мог в лучшем случае появиться на Грохольском часам к четырем утра. Да впору и на вокзале переждать, немного уж до нормального времени останется.

— Пешком! Скажешь тоже, Славик, — опять забеспокоилась Светлана и быстро глянула вбок и вверх.

Антон заметил, что Светлана взглядывала так уж не раз и тогда на мгновение чуть-чуть косила. Но это не портило ее, даже шло, сразу запоминалось как особенное. Наверное, потому и хотелось смотреть на нее — на припухлые щеки, по-детски розовые, на невысокий лоб, от которого вверх, неестественным водопадом текли волосы — такие густые, что их приходилось сдерживать изогнутым, похожим на маленький кокошник гребешком. И отчего-то верилось, что Светлана добрая. Антон даже подумал, что она бы взяла его сторону, вздумай он настоять еще на одной, второй здесь своей ночевке, и, представив такое, украдкой посмотрел на широкую кровать под образами, на медные навершия спинок и усмехнулся мысленно: ничего себе, если так, — он за перегородкой, а они на кровати в первую свою брачную ночь…

— Нет, — сказал Антон. — Автобус придет. Я везучий.

— Видала? — восхитился Славка. — Северянин! Амундсен!

— А вы в Карелии служите? — спросила Светлана. — Песня есть: «Долго будет Карелия снится».

— Не совсем, — сказал Антон. — Не совсем в Карелии… Я выйду, пожалуй, курну.

Это было похоже на бегство. Он вдруг подумал, что нужен этим двум, что вовремя оказался у них на пути. Славка недаром сделал вид, будто никакой размолвки не произошло, заставил сесть за стол. Иначе как ему держаться с учительницей, что делать в первые, самые трудные часы ее свободы? Ни цветы, ни розовая скатерть тут не помогали. Только третий человек помогал, посторонний. Его присутствие придавало случившемуся благопристойный, вполне заурядный вид.

Антону представилось, как уже сейчас, поздним вечером, по военному городку, по ДОСам пополз слушок, что Широков увез чужую жену. Быть может, это случилось, когда замкомэска, Светланин муж, находился на дежурстве, а теперь явился домой, в постылую прежде, а тут вроде ограбленную квартиру и, что вполне вероятно, побежал к командиру полка или к замполиту жаловаться, и те уже, гневаясь, придумывают слова, которые скажут старшему лейтенанту Широкову, когда он завтра утром предстанет перед их очами. Ой-е-ей, какие слова! Если бы в городке любовь разводил, еще бы стерпели; поуговаривали, повоспитывали, может, даже признали бы его право на учительницу, перевели только в другое место для отвода глаз. А так спасу не жди, так, выходит, Широков неуправляемый, что хочет, получается, может творить…

И уж совсем плохо, подумал Антон, если объявят тревогу, а Славки не будет; он, конечно же, никому не сказал, где проведет сегодняшнюю ночь.

Выходило, что надо вернуться в горницу; вернуться и сказать, просто как более опытному, семейному человеку посоветовать Славке и Светлане, чтобы не увлекались, не рвали так резко с прошлым, остереглись. Но сил возвратиться к столу, как и сидеть за ним, не было. Все равно что наябедничать человеку на него самого. Предать, точнее. И они еще так подходили друг к другу! Точно со школы прямо расписались, точно замкомэска никто и в глаза не видал…

«Сводник ты, сводник, — обругал себя Антон. — Вот бы Оболенцеву сейчас заявиться. И Томке. Посмотрели бы, полюбовались».

Впереди, за широким пространством улицы, густо блистали звезды. Сильнее других, крыльями мельницы, чуть повернутыми вбок, проступали голубые точки Ориона. И Антон вдруг вспомнил, что созвездие точно так же виделось с того крыльца, которое он пристроил к своему финскому дому в Ужемье. Представилась Аня, ее покрасневшие, будто набрякшие от слез, глаза, и в них укор: «Эх ты! То одно, то другое… Я-то тебя зачем послала?»

Хлопнула дверь. Пришлось посторониться, пропустить на ступени Славку, а потом и Светлану, что-то объяснявшую мужу или как там его теперь называть:

— В роно, конечно, сначала в роно, потом уж в Москву. Приеду расскажу. Не сутки же мне с теткой беседовать…

Славка приговаривал «да, да», и по его движениям угадывалось, что он надевает свой круглый шлем. Спустил с подножки мотоцикл и повел к калитке, а когда оказался в пятне света, падавшего из крайнего окна, остановился.

— Ну что ж, моторист, прощай, — сказал он и поправил пряжку на подбородке. — Привет Карелии.

— Ой, Славик, — сказала Светлана, — а вдруг Антон меня не послушает?

— Все зависит от силы красноречия, — засмеялся Славка и прибавил: — Слышь, путешественник, Светлана Алексеевна полагает, что тебе не резон в такую темень на шоссе тащиться. Оставайся, ответь на заботу.

— Ладно, Антон? — подхватила Светлана. — Утром только в роно забежим, мне директор школы заявление об увольнении не подписал. Поговорим с инспектором — и на станцию. Какой смысл ночью мучиться неизвестно где?

— Соглашайся, старик, — сказал Славка. — У Светланы Алексеевны еще и к тетке щепетильное дело есть. Поддержишь дорогой морально. Человек человеку — слыхал? — друг и товарищ.

Он уже выводил мотоцикл на улицу, и только тут Антон спохватился, сбежал с крыльца.

— Стой, — позвал негромко. — А ты это куда?

— Как куда? В гарнизон.

— Нет, ты правда уезжаешь?

— Дурак… — Славка вдруг надавил ногой на стартер, словно не хотел продолжать разговор, и уже в грохоте мотора Антон скорее угадал, чем услышал, его слова: — О чем ты думаешь?.. Ну и дурак!

Потом, лежа в темноте, отделенный от Светланы тонкой, не доходящей до потолка перегородкой, Антон вспоминал эту фразу — «О чем ты думаешь?» — и ему было стыдно. Он ведь действительно имел в виду кровать с медными шарами на спинках, именно из-за нее решил уехать, хотя верил, что нужен им, этим двоим.

— Антон, — вдруг позвала Светлана, и он обрадовался ее голосу, что она тоже не спит. — А вы давно Славика знаете?

— Я… да нет. Два дня всего… Я тут по делу, случайно.

— Случайно? А я думала, вы давние приятели. Когда ехала сюда на автобусе, мне оттого и не страшно было, что вы тут. Славик сказал: он тебя