Пейзаж с парусом - Владимир Николаевич Жуков

— Так вы на автобусе приехали? Сами?

— У Славиковой эскадрильи предполетная подготовка, он никак не мог. А я хотела… ну, чтобы в квартире у вас никого не было. Все уж было сказано раньше, с бывшим моим мужем договорились, только я все равно не хотела… ну, при нем уходить. Но Славик успел. Выхожу из автобуса в Успенском, а он несется по шоссе. Через лужу, правда, еле перебрались. Надо было взять левее, к дальнему забору. Хорошо Славику, что пешком, что на мотоцикле. На мотоцикле даже лучше. Ни капельки не забрызгал!

— Да, он умеет, — сказал Антон и, помолчав, прибавил: — Он очень любит вас.

На секунду за перегородкой стало тихо, потом раздался недоуменный смешок.

— Любит? — переспросила Светлана и уже без усмешки, ровным голосом произнесла: — Что вы, Антон! У нас такого ничего не было… До любви ли мне сейчас. С прежней бы рассчитаться…

Снова стало тихо в избе. Тишина длилась, как звук, будто накапливалась для чего-то, пока Антон не спросил:

— А цветы? — Он чувствовал, что так говорить не следует, но и не находил сил промолчать, расстаться со своей версией событий, которая так убедительно сложилась с прошлой ночи, когда за перегородкой звучал не Светланин, а Славкин голос. — Цветы разве ничего не значат?

— Так это ж хозяйкины! — уверенно возразила Светлана. — Слава сказал, что кто-то цветы купить у нее хочет, завтра придут. Пока только на стол поставил. Не все ли равно, где им до утра стоять?

— Слушайте вы его…

— Ой, Антон, верно же! Вы действительно ничего не знаете… Мы со Славиком и не дружили толком. Встречались, разговаривали — кто в гарнизоне не встречается, не разговаривает? Да еще с учительницей — у меня в классе малыши со всего полка были, как по заказу.

— Кроме Славкиного.

— Ну да. — Светлана пропустила его иронию мимо ушей. — Слава холостяк. Мы разве что в волейбол вместе играли, так получалось. Но это давно, когда еще у меня с Рындиным… ну, с мужем более или менее ровно шло. Конечно, они в одной эскадрилье, вместе на полеты, с полетов — это тоже кое-что значит. Но поверьте — ни-ни, ничего лишнего, я бы так не смогла. — Она замолчала, о чем-то, видимо, думала, и Антон молчал, считая себя уже не вправе вопросами вызывать продолжение исповеди, такой непохожей на ночной рассказ Широкова здесь же, в этой избе. — А последний месяц, — снова начала Светлана, — я точно в тумане жила. Мы уже развелись с Рындиным, официально, по всем правилам, а он все меня не отпускал. Представляете?

— Развелись? — переспросил Антон и почувствовал, что краснеет. — В загсе? Законно?

— Ну да. Живем в разных комнатах, двери за собой притворяем — чужие вроде. Но он все твердил: подожди, мне комнату командир обещал; я уеду, не ты… А какая комната, кто ему ее даст? Дом новый когда еще построят, без крыши стоит, в нынешнюю-то квартиру вселили, когда я в положении была… Согласитесь: шикарно учительнице — сбоку припека ВВС — двухкомнатную на одну оставлять…

— Наверное, надеялся, что склеится снова у вас, — вставил Антон. — Можно понять.

— Конечно, надеялся. Он и женился так — а вдруг… Посмотрим, мол, увидим. Будто печать в паспорте души на век соединяет. Ну да бог с ним… Я что говорю? Развелись, а живем вместе, и тянется, тянется то, чему давно конец пришел. Мне-то ладно, каникулы, в школу ходить не надо, а ему? Собирается на полеты — лица на нем нет. Я же видела. Разве можно, думала, в таком состоянии летать? И в гарнизоне шушукаются. В магазин приду, глаза стыдно на людей поднять. И куда деться, не знаю… Я у тетки воспитывалась, а теперь из ее квартиры в Москве выписана. Да и характер у тетки несладкий, может, даже больше у дочери ее, моей кузины… Я, признаться, к Рындину кинулась, чтобы с ними расстаться… — Светлана умолкла и, как почудилось Антону, достала носовой платок и снова сунула под подушку. — Ну вот, такие дела. И вдруг приходит третьего дня Славик Широков и говорит: «В Успенском светелку тебе нанял, собирайся!» Я знала, какой он добрый, приветливый, а тут даже не поняла, о чем он. «Какую еще светелку?» — спрашиваю. А он: «Жить, Светлана Алексеевна! Жить тебе пора начать по-человечески. Собирай вещички». Я, по правде, и без него думала в деревню перебраться, давно думала, да, уж говорила, Рындин просил подождать. Не могла в одиночку просьбу его переступить, хотя и знала, что надо, обязательно надо, добром это не кончится… Потому и перед Широковым еще сопротивлялась. «А школа? — говорю. — Как в школу ходить? Далеко». А Славик: «Гарнизонная школа теперь не про тебя писана. Ты тут, говорит, мимо ДОСов ходючи, доблестного замкомэска Рындина совсем с летной работы спишешь. Попробуем тебя, говорит, трудоустроить в другом месте, желательно в столице, поскольку ты как молодой специалист положенный срок в провинции уже отмолотила». Он такой, Славик, любит пошутить, но в общем верно сказал. Я и о том, чтобы работу сменить, тоже думала — надо с Рындиным разъехаться, чтобы и не встречаться совсем… Словом, спасибо Славику. И заявление директору школы подала, и сюда вот укатила. Не знаю, как дальше пойдет, но у меня хоть камень с души свалился. — Она глубоко, тяжко вздохнула. — А вы говорите — цветы…

Светлана надолго замолчала. Молча лежал и Антон, не зная, как воспримется то, что вертелось у него на языке. А ему хотелось сказать, что он все-таки прежде был прав: не все так в этой истории, как рассказывала учительница… Ладно, пусть по ее выходит с цветами, пусть старуха продаст их утром в Аринске, хотя они и не ее, гладиолусы, пусть. Но избу — тут уж увольте, сама хозяйка сказала, — Славка снял не третьего дня, как думала Светлана, а месяц назад, аккурат, видно, в тот день, когда замкомэска пришлось отправиться в загс за разводом. И тогда получается: Славке нужен был этот день развода, он ждал его и хотел побыстрее отделить Светлану от ее прошлого. Так что нет, думал Антон, в этой истории той святой, абсолютной широковской бескорыстности, на которой настаивала учительница, — настаивала