Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс

упаковка, затем отправка на паруснике в Порт-Луи — все это заняло несколько дней. Еще один день был всецело заполнен заботами об одном из рабов. Симптомы его внезапной болезни наводили на мысль об отравлении. Я даже подумал, что трудно было бы выбрать более неудачный момент, чтобы привлечь к «Гвоздичным деревьям» внимание Защитника рабов. Пока мы ожидали приезда из Маэбура доктора Жилле, Рантанплан рассказал мне кое-какие неутешительные подробности об отравлениях, коих он был свидетелем. Случалось, то было развязкой какой-нибудь ссоры, а иногда результатом простого неведения. Когда расспросили жену больного, она заявила, что ее муж ел ту же самую пищу, какую она приготовила для семьи. Она сама отнесла ему котелок на поле. А через час его притащили в хижину. Он испытывал нестерпимые боли, не мог открыть глаз, с величайшим усилием извергал из себя съеденное и беспрерывно стонал.

— Я вспоминаю случай с одной девчушкой у Гастов, — говорил тихим голосом Рантанплан. — Вот был кошмар смотреть на ребенка, как она билась в судорогах! Едва она заболела, госпожа Гаст прислала за помощью к нам. Она осталась в имении одна. Господин Шарль накануне уехал в Порт-Луи. Господин Франсуа попросил, чтобы я пошел с ним, потому что я знаю кое-какие секреты целебных трав. Девочку точно так же, как вы сейчас видите, рвало, она корчилась на своем тюфяке. Господин Франсуа поехал на лошади в Маэбур, чтобы попробовать разыскать доктора и привезти сюда. Да только когда он вернулся, все было кончено.

— Но что она съела такого? — спросил я отнюдь не из любопытства, а из желания заглушить свой страх.

— Потом-то, припоминая все по порядку, установили, что мать подметала аллею у Гастов, когда ребенок вдруг стал кататься в судорогах по земле. Думают, может, она сорвала или просто подобрала с дорожки один из тех красных цветков, что растут в аллее, и разжевала какой-нибудь лепесточек. Доктор сказал, что это смертельный яд. С той самой поры госпожа Гаст запретила пускать детишек в свой двор. Я присутствовал и при мучениях Канапе, когда он подмешал в свой рис какую-то, видимо, ядовитую травку…

Его перебил шум подъехавшего экипажа, и я поспешил навстречу доктору. Больной да и мы отделались, к счастью, легким испугом. Доктор определил, что это солнечный удар, и прописал успокоительное.

Так проходили дни.

XXV

В Порт-Луи ежедневно слушалось дело Большой Гавани в суде присяжных. Ничего мы предугадать не могли. Мы ожидали приговора, пребывая порой в состоянии какого-то отупения, от которого приходили в себя лишь назавтра. Господин Букар передумал ехать в Порт-Луи.

— Если они будут осуждены, я вряд ли смогу с собой совладать, — говорил он.

Газеты неистовствовали по-прежнему. В последнюю неделю марта они объявили, что приговор будет вынесен 29-го. Было отмечено также, что проведено восемнадцать судебных заседаний.

29-го утром, в субботу, жизнь во всех поместьях протекала, по видимости, спокойно. На заре провели перекличку и разослали людей по участкам. В полдень начали раздавать, как обычно, дневной рацион. Но к вечеру по дорогам разъездились экипажи, всадники мчались галопом. Если встречались два верховых, один поворачивал ненадолго назад, ехал рядом с другим, потом продолжал свой путь. Казалось, что все живут ожиданием какого-то чуда.

Едва закончив присматривать за работой в амбарах, я поспешил домой. Переоделся и поскакал к господину Букару. Он расхаживал по террасе взад и вперед.

— Смешно, — крикнул он, как только меня увидел, — не могу усидеть на месте!

— Не вы один, — сказал я.

Я рассказал ему о метаниях жителей по шоссе.

— Люди тщатся умерить свое нетерпение, воображают, что так скорее узнают новости, — сказал он. — Ничего-то мы не узнаем до завтрашнего вечера. Будем же благоразумными. Не хотите ли прогуляться до пляжа? — спросил он, беря свою трость.

Мы с ним попытались было реально оценить свидетельские показания и разгадать их последствия, но натыкались на бесчисленные трудности. Один из рабов господина де Робийара свидетельствовал против хозяина, на свой лад истолковывая разговор, который он слышал, прислуживая за столом. Со своей стороны, губернатор упрекал обвиняемых в том, что они к нему обращались, используя неучтивые выражения. Его превосходительство неодобрительно отозвался и о газетах, предавших гласности письма, коими он обменялся с арестованными. Взвесив все это, мы не могли подавить в себе беспокойство.

День подходил к концу. Рыбацкие лодки подплывали к берегу. Потом до нас донеслись звонкие голоса Мари-Луизы, Анны и Изабеллы, спускавшихся по аллее к морю. Когда они к нам подошли, мне вдруг показалось, что великая тишина окутала все вокруг — людей и предметы. Бесследно изгладилась лихорадочность Изабеллы. Лицо ее обрело свою прежнюю безмятежность, и мне ни с того ни с сего припомнилось наше совместное пребывание в Порт-Луи. Мне все представлялось тогда легче легкого. Пять месяцев истекло с тех пор, но для меня это время прошло как одна минута.

Изабелла и обе ее приятельницы уселись около нас на пригорке, поросшем зеленой травой. Я не спускал с Изабеллы глаз. Лицо ее будто светилось, светился и взгляд. Кошмар последних недель рассеивался. Это снова была та хрупкая, предоставленная всем ударам судьбы, улыбающаяся женщина, которая так мне нравилась. Это ее я однажды возьму за руку и переступлю с ней вместе порог «Гвоздичных деревьев».

Опомнившись, я услышал, что говорят о свадьбе одной из соучениц Анны по пансиону. Анна согласилась быть подругой невесты.

— Вы понимаете, что это значит? — сказал господни Букар. — Пятьдесят метров индийского муслина, шляпа, перчатки, новые башмачки, портниха, какая-нибудь наставница по жеманству и черт его знает, кто там еще!

Мари-Луиза сказала, что скоро заявится госпожа Роза, модистка. Разговор какое-то время вращался вокруг этой темы, потом Анна повернулась ко мне.

— Ах да, Никола, я и забыла сказать вам, что бабушка выразила желание с вами потолковать, как только представится случай. Если не возражаете, я вас провожу.

Я попросил компанию меня извинить и пошел за Анной. Мы шагали с ней в ногу. Мне мила была ее юность, я был полон нежности к ней. Однако, едва мы оказывались наедине, меня будто что-то сковывало. На мой взгляд, она была еще девочкой, но не мог же я с ней обращаться как с таковой! Я сделал попытку слегка ее подразнить.

— Подружки