Шалинский рейд: роман - Герман Садулаев

Мне до них не было никакого дела. По-хорошему, это была задача служб безопасности Ичкерии – выявлять подрывные элементы, задерживать подозрительных личностей. Людей со всяческими шевронами хватало, но мышей они не ловили. Аллах знает, чем они все занимались. А мне тем более было все равно и недосуг. Я был не службистом и не полицейским, а просто командиром резервистов – то есть армейским офицером, даже не разведчиком, не говоря уже о контрразведке.

И если совсем начистоту, я сочувствовал «националпредателям». Мне казалось, что с их помощью может начаться хоть какой-то переговорный процесс и остановится кровопролитие.

Наступила зима. Бесснежная, бесприютная. Сады чернели голыми ветвями, небо выцвело, затемнилось, скрылись в тяжелой облачности синие горы. Порой шел тоскливый холодный дождь. К подошвам налипала грязь, бурая глина, смешанная с жухлой травой.

Каждое хмурое утро я просыпался от дрожи в остывающем теле. Наши дома отапливались газом, газ перестал идти: где-то бомба разрушила газопровод. Я включал электрическую печку, включал старый электро-нагреватель, сделанный в форме камина, но тепла накаленных спиралей не хватало, чтобы прогреть даже одну спальню. И электричество стали отключать все чаще, перерывы в электроснабжении становились все дольше. На электричестве работал насос водонапорной башни – несколько часов без света, и вода тоже переставала течь из кранов.

Помнится, тогда начала болеть спина. Может, от холода, от бытовых неудобств, от задавленного стресса. По утрам я еле сползал с кровати, скрюченный болью. Хотелось распарить болящие кости в горячей ванне, но о целой ванне горячей воды можно было и не мечтать. Условия тогдашней жизни – без газа, без тепла, почти без воды и часто без электричества – казались мне адскими. Я еще не знал, что ждет меня совсем скоро: ночевки в развалинах и в сыром холодном лесу, когда любая крыша над головой будет восприниматься как невероятная степень комфорта.

Почти целый день проходил в борьбе за существование: как-то помыться, согреться, приготовить еду, постирать. Все требовало ненормальных усилий. Но это помогало не думать. Не вспоминать обо всем, что было, и не бояться того, что нас ждет. Ведь будущее близилось, оно придвигалось к нам каждый день гулом канонады, и самолеты-разведчики каждый день летали все ниже и ниже над землей, как будто свод неба неумолимо стремился вниз.

Я давно со всеми вещами перебрался в родительский дом, нужно было присматривать за ним, чтобы случайные мародеры-«индейцы» не разграбили и не спалили. Вечерами я садился в отцовской библиотеке и при свете керосиновой лампы читал. Читать романы мне не хотелось, я штудировал тома Маркса, Энгельса, Ленина – других философских книг у отца, собиравшего библиотеку в советское время, не было. Это чтение оказалось довольно интересным. Низко склонив голову над столом и едва не высунув язык от усердия, я что-то подчеркивал, подчеркивал и делал выписки в мятые желтеющие тетрадки. И записывал свои мысли и выводы, которые казались мне, конечно, очень важными и глубокими.

Я был не один такой – мудрец в желтом свете лампы, прозревающий суть бытия. Нас было много. Через две улицы от меня, наверное, так же в блеклом круге лампы или свечи сидел и писал историософские трактаты бывший преподаватель Грозненского педагогического училища. Еще через перекресток совершенно безумный лесник заполнял своими откровениями тетради в крупную клетку. И по всей больной Ичкерии десятки людей, никогда раньше не думавших о том, чтобы стать писателями или философами, сочиняли опусы один нелепее и фантастичнее другого. Про тайный заговор то ли евреев, то ли инопланетян, главной целью которого было извести под корень чеченскую нацию: они шли к этому много веков, готовились, и вот час настал. Про выдуманную древность Ичкерии и сомнительное родство чеченцев то ли с немцами, то ли с египтянами: свастики в горах, сокровенные капища, надписи в гробнице Тутанхамона на чистом чеченском языке. Или еще про счастливое идеальное устройство общества, в котором не будет ни оружия, ни денег и никакой власти, никакой войны, никогда.

Я думаю, доктор, это была шизофрения, она распространялась, как грипп. В конспирологических построениях и утопических прожектах мы пытались избыть свой страх перед грядущим, свой ужас от прошлого и неуверенность в настоящем. Механизмы психологической компенсации, или как там это правильно называется – вам виднее.

Так что мои тетрадки – вы их прочитали? – были на общем фоне «интеллектуальной жизни» Ичкерии образцом рациональности. Начиная с конца восьмидесятых, весь бред и галлюцинации, ранее таимые в углах сараев подсознания, скрытые узорною паутиной мечтаний и снов, не только выцарапывались в эзотерические тетради мистиков-графоманов, но и плескались в речах и газетах по всей республике. И я знаю, доктор, что признать свою болезнь – значит сделать первый шаг к исцелению. Но я, правда, был не так уж болен, по сравнению с остальными. Ведь в ненормальных условиях норма сдвигается. Чтобы быть нормальным в ненормальных обстоятельствах, нужно самому стать ненормальным.

В общем, крыша ехала у всех все эти годы, а особенно – в конце года 1999-го. Знаете, это глухое «бумм, бумм, бумм» с севера, с запада, с востока, и земля колышется, и стекла тонко дрожат… а еще сверху такое гудение, словно осы, но очень страшные, огромные осы, каждая величиной с дом. И у них там, за облаками, – роение. И ведь что будет, когда закончится? Они обрушатся с неба и воткнут свои смертельные жала, каждому прямо в сердце!

А у меня на чердаке жили осы. Сразу слева от дверцы были их соты. Обыкновенные осы, но, когда я был ребенком, я их очень боялся. Мне иногда снилось, что целый рой ос влетает ко мне в спальню… я просыпался от собственного крика, в холодном поту. Но зимой я раньше не боялся ос, раньше зимой ос не было. А эти, огромные, зимние осы… они были кошмаром наяву.

Самолеты-разведчики постоянно висели в небе над Чечней. Они делали аэрофотосъемку, и мы все были как на ладони – при тысячекратном увеличении снимков можно было считать номер припаркованного автомобиля. Они видели все – как мы шли по двору к воротам или по огороду до туалета, им все было видно. Есть такие камеры для психологической пытки, где за тобой круглые сутки наблюдает глаз видеокамеры, где в неурочное время включают и гасят свет, и давит на слуховые отверстия то монотонное инфразвуковое гудение, то резкая, как боль, сирена. Люди быстро сходят с ума в таких камерах. А у нас вся земля была одной большой камерой для психологической пытки. Так чего вы хотите от нас, какой нормы и адекватности?

Все слетали с катушек, и сочинение трактатов было самым безобидным проявлением сумасшествия. Другие воображали себя генералами, командующими армиями и целыми фронтами, не имея под своей командой и сотни солдат, или президентами, или имамами, наполеонами, титаниками, бэтменами, терминаторами, драконами и колобками; а иным казалось, что нет больше законов Аллаха и законов людей, что нет ничего и все дозволено.

Если посмотреть на судьбы Чечни сквозь парадигму исторического материализма, то очевидно, что политические, военные, социальные катаклизмы застали чеченское общество на стадии разложения родоплеменной общины и перехода от родовой общины к соседской. В этой точке началась столетняя война с Россией, потом грянули революции, еще войны, Гражданская и Отечественная, потом строили социализм. А собственное, внутреннее развитие так и осталось замороженным. И никаких предпосылок для национальной государственности не сформировалось. Века развития не скомкаешь, эволюцию не заменишь парой лозунгов, захватом власти и скороспелыми реформами. Так что государство было построено на ветре, из песка и травы, и полетело, полетело в вихре, захватывая и переламывая жизни людей, словно они были бескрылыми насекомыми.

Зато община – соседская община – стояла на прочной почве истории и традиций. В Чечне есть пословица: близкий сосед дороже далекого родственника. Так оно и есть. Все эти россказни о родовых кланах, о тейпах и прочих экзотических штучках – глупость, устаревшее предание. Если к чеченцу-миллионеру в Москве придет его бедный пятиюродный родственник, самое большее, на что он может рассчитывать, – это работа грузчиком или заправщиком в империи своего более удачливого брата. А вот узы соседства святы.

Я потом жил в большой России, в ее малых и больших городах. Я никогда не знал, как зовут моих соседей по лестничной площадке. И случись что со мной – пожар или нападение грабителей – никто не пришел бы на помощь, мои городские соседи только крепче заперли бы свои железные двери на все замки и цепочки. В России мне это было удобно, так было проще сохранять инкогнито, не светиться. Но тогда в Чечне мы все бы погибли, если бы соседи не помогали друг другу.