Свет в Коорди - Ганс Леберехт

Мягко и неслышно ступая босыми ногами, Муули прошел через комнату, где, разметав на подушке льняные кудерьки, спала дочь, захватил с гвоздя суровое полотенце. Заглянув на кухню, где хлопотала жена, он вышел на двор.

Видимо, под утро выпал дождь, теплый июньский дождь… Капли его, словно непросохшие слезы радости, дрожали на белых пышных гроздьях сирени, росшей у ограды двора, сверкали в яркозеленой траве.

Ночью, пока Муули спал, поработали дождевые черви, благородные труженики, обогащающие почву черноземом. Ровная утоптанная площадь двора вся была покрыта крохотными влажными пупырышками — выделениями дождевых червей. Видя землю в благодатные солнечные утра покрытой такими бугорками, старые люди говорили, что земля цветет.

Накачав воды из насосного колодца в белый эмалированный таз, Муули с наслаждением стал намыливать лицо и руки и обливаться холодной водой. Суровым льняным полотенцем растер лицо и шею до красноты; таз, полный мыльной воды, понес к холмику за каменной садовой оградой, где тыква возносила к солнцу мясистые зонтичные листья. Муули бережно, до капли, вылил воду на тыкву. Мыльная вода была полезна и нужна растениям…

Выпрямившись, Муули неторопливо и хозяйственно огляделся. За невысокой оградой двора рос сад его; молодые саженцы, высаженные в прошлом году, принимались хорошо; сочная зелень листвы покрывала их. За садом и двором простирались крестьянские поля с рожью, пшеницей и ячменем. Острым своим взглядом Муули подметил, какое чудодейственное изменение произвел ночной дождь в полях, как посвежела пшеница, заглянцевела. Набухшие остролистые верхушки стеблей, лопаясь, выпускали первые колосья.

Пшеница шла в колос!

Муули одобрительно кивнул головой и широко улыбнулся.

И тот, кто увидел бы сейчас парторга, понял бы, как крепко в душе Муули жил самый обыкновенный хлебороб из Коорди, который не мог не порадоваться значению освежающего дождя, что выпал ночью на поля.

Хотя Муули, пастуху и батраку в прошлом, к сорока пяти годам его жизни довелось познать разную работу в деревне, а впоследствии и в городе, и в том числе и ратный труд на войне, — одна была работа, которую он в глубине сердца считал самой прекрасной — выращивать хлеб!

Позавтракав, Муули уселся у открытого окна за простым канцелярским столом, аккуратно покрытым папкой, и раскрыл газету с трудной теоретической статьей, оставшейся непрочитанной со вчерашнего дня. Он читал медленно, порой заносил пометки в толстую тетрадь, порой раскрывал словарик, обращаясь к нему за справкой. Иногда вставал со стула, прохаживался по комнате, тихонько мыча под нос какой-то несложный мотив, и крепко потирал выбритый широкий подбородок.

Утренние эти тихие часы, когда никто не мешал и голова была особенно ясна, Муули посвящал чтению. В эти же часы он составлял конспекты своих выступлений и лекций для партийцев волости, сельского актива, сельской интеллигенции.

В такие минуты он неохотно допускал вторжения в свою комнату, и даже семилетняя дочка Майму, прислушиваясь к тихим шагам за закрытой дверью, передразнивая голос отца, строго говорила потертому плюшевому мишке:

— Ш-ш… Не шали, прошу тебя…

Когда стрелки на ручных часах Муули показали без четверти девять, он надел пиджак, шляпу, уселся на свой старенький велосипед и поехал в волисполком. Путь туда был недалек — с километр по гладкому, щебнем мощенному шоссе.

Подведя за руль велосипед к крыльцу волисполкома, Муули узнал тетушку Тильде, чей хутор, пожалуй, был самым бедным в Коорди. Жила она одна, воспитывая сирот, детей сына Арнольда, советского воина, погибшего на острове Сааремаа, когда выбивали немцев, окопавшихся на узком мысе Сырве.

Тетушка Тильде, обычно очень говорливая и хлопотливая, сидела теперь в тени, на скамье, в позе терпеливого ожидания, сцепив жилистые худые руки на коленях, и, как показалось Муули, не очень ласково поздоровалась, когда Муули снял шляпу.

— Что так рано пришла? — спросил Муули, поднимаясь на крыльцо. Теперь он начинал припоминать, что последнее время частенько встречал Тильде в волисполкоме.

— У кого жажда, у того и ноги… — ответила Тильде и поджала губы.

— Тебе кто, председатель Янсон нужен? — простодушно спросил Муули и потихоньку уселся на скамье рядом с Тильде.

— Янсон мне не нужен, мне печать нужна — штемпель… — объяснила тетушка Тильде, искоса взглянув на Муули.

И Муули услышал следующую историю. У Тильде завелись кое-какие деньги: государственная пенсия сироткам Арно, да и сама Тильде тоже без дела не сидит — работает… И вот огляделась Тильде в своем доме, видит — хорошо бы плиту и трубу переложить, а то кирпичи выпадать стали; стены побелить бы да кое-где новые стекла вставить. Кирпича бы немного, стекла да известь… А так как строительные материалы дефицитные, то печать нужна на заявлении…

— А что же Янсон? — поинтересовался Муули.

— Янсон?

Она пришла к нему две недели тому назад. Но в тот раз у него день не был приемный. В приемный день товарищу Янсону было некогда, — он разрешал какие-то очень важные дела. Он так громко кричал по телефону и ругался. И когда Тильде все-таки набралась духу и вошла, Янсон только рукой махнул: «Завтра, завтра…» Но назавтра Янсон не смог принять заявления, потому что оно было не чернилами написано, а карандашом. Он сказал: «Приди послезавтра». Но послезавтра Янсон поехал в город по делам службы… И вот сегодня Тильде пришла уже с самого утра, чтоб не упустить Янсона, хотя, быть может, это ему и не понравится… Придет ли он сегодня?

Муули посмотрел на часы.

— Запоздал, но придет… Придет непременно.

— Насчет хворосту я с ним говорила еще… — оживилась тетушка Тильде, видя внимание Муули. — Дров нет у меня. Если леспромхозу представить бумажку с печатью волисполкома, там могут дать хворосту или даже лесу…

Слушая тетушку Тильде, Муули молча смотрел на ее худые руки и босые ноги, коричневые от солнца, с набухшими венами. Узловатые вздутия набрякших вен без слов свидетельствовали о непосильном труде, принятом Тильде за всю ее жизнь в Коорди.

Муули вдруг ясно представил, как тетушка Тильде и сегодня, почему-либо не дождавшись Янсона, натруженными ногами пойдет обратно месить пыль под солнцем — итти ей километров пять, не меньше! На пути этом она встретит знакомых женщин — может быть, старуху Месту Тааксалу, идущую в лавку за дрожжами, или жену Йоханнеса Вао Лийну, везущую бидоны с молоком в маслобойню. И, придерживаясь вот этой худой натруженной рукой за борт телеги Лийны Вао, тетушка Тильде, сурово поджав губы, будет рассказывать о хворосте, о кирпиче… А встречные расскажут десяткам другим, что Янсон хворосту пожалел для тетушки Тильде, не выслушал как следует в спешке, не понял…

Тетушка Тильде, польщенная вниманием этого серьезного человека, приготовилась рассказывать дальше, но Муули вдруг резко встал и нахлобучил шляпу.

— Ты никуда не уходи, — тоном приказания сказал он, — Янсон сейчас придет, я знаю.

И, вскочив на велосипед, выехал на шоссе.

На дворе Янсона, прислоненные к стене сарая, сохли сачки с прилипшими к ним водорослями. Разглядев на сетке лягушечий трупик с содранной кожей, Муули подумал, что, наверное, Янсон поздно вернулся с ловли раков, до чего был великий охотник.

В холодных сенях он увидел двух белоголовых подростков, сыновей Янсона, нагнувшихся над высокой плетеной корзиной; непрерывное шуршание и возня слышались под листьями лопухов, покрывающих корзину.

Муули вошел, забыв постучаться.

Янсон ел яичницу со шкварками; расплавленная капля сала стекала с его подбородка.

— Запоздал, друг, — с непонятным выражением в голосе сказал Муули.

— А что, из уезда звонили? Сводку? — встревожился Янсон, отодвигая сковородку.

— Нет, там тетушка Тильде пришла, ей, видишь ли, штемпель нужен, — таким же непонятным тоном сказал Муули.

— Тильде? — не сразу понял Янсон. — А-а… Насчет хвороста… Душу съела с этим хворостом, въедливая старуха…

Обиженное выражение показалось на лице Янсона, он с сожалением посмотрел на отодвинутую сковородку, налил себе стакан молока, поставил кувшин перед Муули.

— Выпей стаканчик…

— Спасибо, ел, — сухо ответил Муули. — Я подожду…

— Я сейчас, — заторопился Янсон.

Муули вдруг невесело усмехнулся.

— Чего ты? — удивился Янсон.

— Видишь ли, тетушке Тильде, собственно, не ты нужен, а штемпель… Так и сказала: «Мне не Янсон нужен, а штемпель…» Видно, не заслужил ты расположения Тильде. Это плохо, друг.

— Только и дела, что Тильде хворостом снабжать, — пробурчал Янсон, раздражаясь от насмешливого тона Муули. — Тут уезд на плечах сидит, — голова кругом идет, не знаешь, как дорожно-ремонтные работы к сроку выполнить. Вот и сегодня бы сорок подвод должны выйти на возку щебня, а мужички не торопятся, мол — успеется…