Свет в Коорди - Ганс Леберехт

Очень может быть, что желание внести устойчивость в новое машинное товарищество заставило крестьян Коорди в свое время доверить контроль над ним именно Йоханнесу Вао.

Желаемой устойчивости в новом деле не получилось. От него ожидали, что он наладит дело в товариществе, но как он мог это сделать, когда в собственной его жизни стало все так неясно и он сам не мог в ней разобраться. Для того чтоб попытаться наладить, надо было порвать с осторожностью, нежеланием портить отношения с богатыми хозяевами…

Вообще же причастность к правлению товарищества начинала беспокоить его. Там, как ему казалось, все оборачивалось таким образом, что надо было выходить из чувства благодушного равновесия или вообще попытаться откреститься от этого дела, как от очень беспокойного и хлопотливого. Очень уж Кянд крепко держался за свой поджарый трактор и никак не желал выпустить из-под своего влияния. Йоханнес в глубине души если и не сочувствовал ему, то во всяком случае молчаливо понимал, и это, отчасти, мешало ему восстать против Кянда. Но было кое-что, начинавшее явно не нравиться Йоханнесу Вао. Во-первых, Вао не был уверен в том, что в делах машинного товарищества существует акт на приемку им трактора от Кянда. Такое подозрение возникло у Йоханнеса с недавних пор… А если нет этого акта, то, значит, Кянд в один прекрасный день может уехать на своем тракторе, и с него взятки будут гладки…

Как-то осматривая в сарае тракторы, Йоханнес ворчливо заметил Кянду, что, как ему сдается, кое-какие ходовые части со второго общественного трактора, недавно купленного товариществом, перекочевали на трактор Кянда. При этих словах он значительно посмотрел на Кянда.

— Ну и что же? — удивился Кянд, уставя светлые глаза на Йоханнеса. — Лучше один хороший, чем два плохих.

Вао резонно заметил, что лучше все же два хороших, чем один, и что второй трактор эдак может и не выйти на пахоту. К тому же, крестьяне замечают, что поправляется именно бывший кяндовский трактор, а другой разваливается…

— Э-э, papi[13] Вао! — воскликнул Юхан Кянд, открыто глядя в глаза Йоханнесу. — Был мой трактор — стал общий… Сегодня на хуторе плуг — твой, а завтра — в общем сарае, в колхозном…

Уж не смеется ли он над Йоханнесом? Собираясь с мыслями, Вао пожевал соломинку и, ощутив неприятную горечь во рту, сплюнул.

Его имя тоже в списке ревизионной комиссии. Он, чорт побери, в конце концов не желает… Конец фразы Йоханнеса утонул в басистом неразборчивом ворчании.

Кянд снисходительно пожал плечами и ухмыльнулся с самым простодушным видом, и Вао вышел из сарая с чувством рыбака, метнувшего острогу мимо скользкой щучьей спины. Рыба только вильнула хвостом и скрылась где-то рядом.

Был момент, когда Йоханнес и на это дело хотел махнуть рукой: «Э, расхлебывайте как знаете…», но опять-таки не смог, и разговор с Кяндом остался камнем лежать на душе, беспокоя своей нерешенностью.

Отношения между жителями Журавлиного хутора и Вао после прошлогоднего пожара наладились как-то сами собой, без всяких объяснений и взаимных упреков. То Пауль, то Айно навещали хутор Вао, да и Йоханнес с Лийной побывали на Журавлином хуторе с запоздалым хлеб-солью.

Йоханнес усиленно потчевал зятя особым образом мореным самосадом; возникали разговоры — те осторожные разговоры с паузами и недомолвками, которые обычны между людьми, с пристальным вниманием нащупывающими друг друга. Говорилось о дальних городах и республиках, о событиях международной политики, а за всем этим постоянно имелись в виду судьба земли и людей Коорди, чувствовались ближний интерес и тревога за будущее.

Далекие города, заводы, где чугун льется как вода, шахты, где добывается уголь, без которого не обойтись даже в сельской кузнице, — все это Йоханнес видел не особенно ясно, но что касается до выращивания ржи и пшеницы в Коорди, здесь он чувствовал себя как дома. Он мог подробно, называя точные даты, рассказать кто, когда и какой сорт пшеницы выращивал в этих местах и какие урожаи получил. Тут Йоханнес становился почти речист и расправлял усы с достоинством человека, знающего себе цену.

Однажды, в разговоре о неудаче, постигшей Прийду Муруметса, когда тот посадил на клочке осушенного болота картофель, у Йоханнеса как-то неожиданно осекся голос, и он, помолчав, спросил без всякой видимой связи с предыдущим:

— Ну, а когда же колхоз будешь организовывать?

— Дело общее — когда начнут… — неясно ответил Пауль, не удивившись вопросу, — за последнее время он часто слышал его.

Йоханнес пытливо, из-под нависших бровей, посмотрел на серьезное лицо зятя, подозрительно подумал: «Знает, да ведь не скажет…» Вон слухи ходят, что активисты подсчитывают земли и хозяйства, — все на учет берут… Очень хотелось бы Вао знать, как распорядился зять в своих планах его, Вао, полями. Ведь как ни выкраивай тот будущий неизвестный план, а восемь гектаров ровных, массивом лежащих полей Вао в сердцевине Коорди наверняка улягутся в него… И будут его пропахивать какие-нибудь незнакомые трактористы из пригородной МТС, а не две кобылы Вао, приученные к ровной борозде. Сам Йоханнес будет сеять, может быть, не на своих полосах, за долгие десятки лет вышаганных вдоль и поперек, а там, куда поставит бригадир, — может быть, где-нибудь на приболотном клине Прийду Муруметса, где отроду ничего не росло толком, где и сеять-то противно такому хозяину, как Йоханнес…

Перемешаются лошади в общем хлеву, как и разномастные хомуты и седелки в сарае. Смешаются хорошая новая сеялка Мейстерсона с допотопной косилкой Прийду Муруметса, перемешаются межи Вао и Татрика, — и не найдешь своей-то! Сотрутся все те привычные границы, меж которых текла жизнь.

Из окна Йоханнесу видно было Лийну с подойником в руке, идущую от хлева к дому. За долгие, долгие десятилетия тропинка, по которой Лийна по многу раз в день ходила в хлев — а до нее мать Йоханнеса и другие женщины из рода Вао — стала плотной и утоптанной, как пол в риге, и никогда не заростала травой. Неужели теперь скоро примолкнет веселый двор Вао, такой шумный вечерами, когда коровы приходят с пастбища и за ними снуют глупые пугливые бараны и грузные свиньи шарахаются от басовитого лая лохматого Барбу? Неужели тяжелая поступь могучих лошадей — красы и гордости хутора — уж никогда больше не раздастся под крышей конюшни?

Что-то тонкое, по-бабьи жалостливое непривычно защемило сердце Йоханнеса. Сказал с тоской, хотя и стараясь сохранить достоинство:

— Старый дуб на новое место трудно пересаживать, — корни рубить надо… Не примется…

— Ну, примется… — помолчав, сказал Пауль. — Труднее новую жизнь в старой бане построить, — в голосе Пауля послышалось раздражение. — Ты стены папкой обобьешь, а печка дымит — опять все прокоптится… Новая жизнь со старыми стенами не мирится…

Помолчали.

— Новая жизнь — так она и по новому закону… — упрямо и неотступно держался Пауль за свою мысль, — с таким упрямством он сжимал в руках лом, когда в поле кружил вокруг камня, примеряясь, с какого бока поддать этот валун. — А новый закон — как огонь: Коор в нем когти подпалил, а мне около него тепло, хорошо. Вот и подумай — отчего?

— Ну, Коор… тот — волк.

— Волк волком, а за ним кое-кто тянулся, — как-то очень откровенно сказал Пауль.

Йоханнес Вао, засопев, стал набивать трубку.

Пауль задумчиво проследил, как ярко разгорелся и подмигнул огненный глаз в объемистой трубке Йоханнеса Вао, и сказал весело:

— Я не Коор, а вот тоже хочу хорошо и богато жить… Право, почему бы мне и не хотеть этого?

Йоханнес с удивлением оглядел зятя; он не понимал его озорного тона, — что это с Рунге делалось?

«На колхоз выруливаешь?» хотел было спросить Йоханнес, но промолчал.

Словно угадав его мысли, Пауль вдруг сказал очень дружески и доверчиво:

— Все равно твоя дорога на наш двор ведет, я так думаю… Куда ж ты денешься? Жизнь поворачивает. По-дедовски, в одиночку, вхолостую не выйдет, — другое время. Кто тебе поможет? Роози к тебе батрачкой не пойдет, у нее своя земля… Поля удобрений просят, машин. А ведь все это будет у нас только при одном условии — если объединимся…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Антс Муули проснулся рано от ощущения солнечного сияния, залившего комнату.

Потянувшись так, что хрустнуло в суставах, он вскочил и в одну минуту заправил узкую и довольно жесткую постель на деревянной кровати, неуклюжем и грубоватом творении неизвестного сельского столяра. Мастер тот основной задачей себе ставил сделать вещь полезную и с расчетом на многолетие; только такие изделия имели спрос среди крестьян Коорди.

Мягко и неслышно ступая босыми ногами, Муули прошел через комнату, где, разметав на подушке льняные кудерьки, спала дочь, захватил с гвоздя суровое полотенце. Заглянув на кухню, где хлопотала жена, он вышел на двор.