Поцеловать осиное гнездо - Джонатан Кэрролл

Старик приподнял крышку, заглянул и закрыл снова.

– Эта с ананасом. И записка: «Привет, ребята! Налетайте».

Я ощутил холод в желудке. Он был здесь, где-то совсем рядом, он видел нас. Он был здесь. Посмотрев вдоль улицы, я никого не увидел. Не он ли это с грохотом пролетел на мотоцикле? Или он был тот худой мужчина за рулем грузовика?

Я схватил еще теплые коробки и со всей силы швырнул на улицу. Во все стороны полетели сыр, томатная паста, кусочки ананаса и анчоусов.

– Черт тебя дери, скотина!

До улицы ничего не долетело, а лужайка перед домом Маккейба запестрела мусорным многоцветьем. Я пнул одну из коробок и стал пинать все, что попадало на глаза. Я все пинал и пинал, и хотя от этого не становилось легче, мне нужно было как-то выпустить пар. Хоть как-то.

Когда на следующий день я вошел в свой кабинет в Коннектикуте, там жужжал факс. В корзину один за другим падали теплые листы. Я взглянул на один. Это была часть уголовного дела Германа Ранфтля. Я собрал все листы и сложил по порядку. Факс пришел от Ивана и содержал все сведения о Германе Ранфтле, Бредли Эрскине, Фрэнсисе Маккейбе и Эдварде Дюране-старшем.

Еще раньше Иван дал мне информацию о Веронике, так что теперь список действующих лиц в моей жизни на данном этапе был завершен. Меня восхищала основательность Ивана. Где он раздобыл все эти сведения, оставалось тайной, но он оказался дотошным, как налоговый инспектор. Многое из собранных материалов было мне уже известно, но поиски Ивана заполнили важные пробелы. Я начал с Ранфтля и Эрскина.

Когда я дочитал, мою голову переполняли грязные подробности жизни двоих негодяев. Бредли Эрскин, убийца, был мерзавцем еще в детстве и с тех пор катился по наклонной плоскости. Ранфтль оказался гораздо умнее и еще чудовищнее. Однажды Маккейб привел мне свой довод в пользу смертной казни:

– Все исследования показывают, что она не остановит преступников, они по-прежнему будут убивать людей, и это, по-видимому, так. Но если отправить в газовую камеру конкретных преступников, они уже больше никого не убьют.

Думая о Ранфтле и Эрскине, я понял, что начальник полиции в чем-то прав.

К моему ужасу, и в биографии Фрэнни нашлось кое-что новое и тревожное. Во время службы во Вьетнаме он дважды проходил курс лечения от наркомании. Демобилизовавшись, он еще дважды прошел этот курс. А вдруг он принимает наркотики и сейчас? Не потому ли он такой худой и бледный? Мне хотелось поговорить с ним об этом, но я понимал, что не должен вмешиваться не в свое дело. Тем более когда он весь день лежит в пижаме, загипнотизированный карате на экране телевизора. Единственное, чем я мог ему помочь, – это составить ему компанию и быть другом – настолько, насколько он этого хочет.

В отличие от остальных биография Эдварда Дюрана читалась, как книга об образцовом скауте. Премии, почетные звания, должность советника при губернаторе... Успех за успехом, но если послушать этого человека, он считает себя неудачником, у которого осталась одна надежда – «спасти» своего сына.

По дорожке пришел почтальон Пит, и я открыл дверь:

– Как дела, Пит?

– Так себе. Вам сегодня немного, Сэм. Один большой конверт. Вот. – Коричневый конверт с моим именем и адресом, написанными незабываемым почерком. Я заметил в левом верхнем углу лишь имя отправителя: Вероника Лейк.

– Из Австрии, да? Мне всегда хотелось съездить в Вену, посмотреть тамошних белых лошадей. Знаете – которые пляшут на задних ногах?

Я вопросительно посмотрел на него.

– Штемпель. Австрийский? – Он указал на конверт у меня в руках.

Какого черта Вероника делает в Австрии?

Почтальон ушел, а я все стоял, глядя на конверт. Я осторожно ощупал его и потряс – как будто бы внутри книга или видеокассета. Последние две видеокассеты, что я смотрел, немало попортили мне крови – первая познакомила меня с карьерой Вероники в порнобизнесе, а вторая задокументировала окончание жизни Дэвида Кадмуса. Я не был уверен, что мне хочется посмотреть и только что полученную. Однако «Вероника в Австрии»... Это слишком меня заинтересовало, и я знал, что посмотреть придется.

Вскрыв конверт, я вытащил видеозапись. Ни наклейки, ни указаний, что там записано, но она была обернута в письмо, написанное от руки изумрудно-зелеными чернилами, которые так любила Вероника.

Сэм,

В венской телефонной книге пятьсот человек с фамилией Байер, но я нашла тех двоих, кого искала. Ты все поймешь, если посмотришь запись. Надеюсь, посмотришь. Это всего лишь эскиз, но он даст тебе представление о том, что я пытаюсь сделать. Пока я его готовила, мне так не хватало тебя, что иногда просто перехватывало дыхание. Но я наделала столько ошибок, что теперь эта разлука – лучшее, что мне осталось.

Надеюсь, твоя книга продвигается. Я храню, как драгоценность, воспоминание о том солнечном утре в Сиэтле, когда ты впервые поделился со мной своим замыслом. Я тогда постоянно повторят про себя: «Он рассказывает мне сюжет своей новой книги. Той, которую еще не начал!»

Спасибо за многие мои сбывшиеся мечты. Спасибо, что посмотришь этот фильм, если найдешь время. Даже если бы мы никогда не встретились, я бы очень гордилась уже тем, что Сэмюэл Байер провел несколько часов, смотря мой фильм. Говорю это от чистого сердца.

Я тут же вставил кассету в видеомагнитофон.

Фильм начинался с гренка. Знакомый шорох намазывания масла на гренок. Черный экран, шорох. Потом мужской голос начал говорить, и, узнав его, прежде чем появилось лицо, я весело заулюлюкал.

– «Сэмюэл Байер – ужасный писатель! Он также был ужасным учеником в школе. Меня удивил успех его заурядных неглубоких триллеров». – Мой (и Паулинин) старый учитель английского мистер Трезвант намазал гренок и, вздохнув, качает головой. Он в купальном халате с узором, напоминающим обои пятидесятых годов. Ворот халата раскрыт у горла, и торчащая из халата тощая шея со стариковскими складками кожи кажется жалкой и отталкивающей. На груди видна стайка родинок, которых учениками мы никогда не видели, так как мистер Трезвант всегда застегивал рубашку до самой верхней пуговицы. Он осторожно откусил гренок. Упало несколько крошек, но он не заметил. Как Вероника заставила этого чопорного брюзгу появиться перед камерой в халате и пижаме? Один из самых сдержанных людей, каких я только видел, здесь он выглядел бродягой во второразрядном мотеле по одиннадцать долларов за ночь, где-нибудь в захолустье.

Он расхаживал, вовсю ворча и жалуясь. Блестящим трюком Вероники было снять его таким образом, что через какое-то время уже не веришь ни единому его слову. Этот старик – просто отвратительная пародия на человека. С какой стати выслушивать его мнение о чем бы то ни было, а тем более верить?

За кадром голос Вероники спрашивает:

– Как же вы не гордитесь, что один из ваших бывших учеников стал всемирно известным писателем?

Трезвант ухмыляется:

– Я не считаю своей заслугой воспитание посредственности. – Он отводит взгляд и снова откусывает гренок. Опять падают крошки. Одна прилипает в уголке рта. Он не замечает. Камера задерживается на нем. Это убийственный трюк, потому что все в этом человеке – его претенциозный тон, несвежий халат и небритая физиономия – дышит именно посредственностью.

Бесстрастный голос Вероники:

– Вы хотели бы услышать, что говорит мистер Байер о вас?

При этом старый педант замирает, разинув рот. Гренок выпадает, глаза прищуриваются. Несомненно, он думал, что только ему она позволит вещать и раздавать пощечины. Нет, Яго.

Но здесь фильм гаснет! Что же, черт возьми, сказал Байер о Трезванте?

Снова появляется картинка. Я в гостиничном номере в Сиэтле натягиваю розовые носки. Когда мы вместе разъезжали по стране, Вероника всегда носила с собой миниатюрную видеокамеру. После первых двух дней я уже не обращал на это внимания, так как камера стала вроде ее третьего глаза – она постоянно что-то снимала.

Натянув носки, я сел и улыбнулся.

– Школа? В школе я лишь усвоил, что мне не нравится. На то школа и есть – она учит, чего следует избегать в последующей жизни. Деление клетки, параболы, полное собрание сочинений Джорджа Бернарда Шоу... всякое такое.

В кадре запряженная лошадьми повозка, катящая по венской Рингсштрассе. Я знал эту прекрасную улицу по одному из моих свадебных путешествий – в данном случае с Кассандриной матерью.

Я случайно упомянул Веронике, что и по отцовской, и по материнской линии родом из Вены. Она это запомнила. И разыскала моего двоюродного дедушку Клауса и его обожаемую толстую женушку Зузи. Они вдохновенно показывали Веронике памятные места семейства Байеров в австрийской столице. Рассказанные ими истории, выбранные ею виды, последовательность перехода от одного к другому – все захватывало.