Том 7. Мать. Рассказы, очерки 1906-1907 - Максим Горький

— Если вы приносите правду — говорите её всем, а не одному, не двум, — вот придите да всем нам и скажите сразу — нуте-ка?!

Этот вызов, насмешливый и лишённый веры в честь людей, снова оскорбил Веру. Она выпрямилась.

— Хорошо, я приду!

Шамов громко засопел и быстро сказал:

— Никак нельзя…

Его товарищ вынул одну руку из кармана, поправил фуражку.

— Идём, Шамов. Прощайте, барышня…

Вера шагнула к нему и звенящим голосом крикнула:

— Вы не смеете теперь отказываться! Вы оскорбили людей…

Солдаты двинулись друг к другу, Шамов успокоительно молвил:

— Он пошутил, — господи, что вы?

Но Вера настойчиво и дерзко крикнула:

— Нет, вы должны собраться все вместе, и я приду — слышите?

— Все не такие, как мы, — усмехаясь, заметил Авдеев.

— Мне всё равно! — сказала девушка.

— Идём! — прошептал Шамов.

— Завтра в это время я буду здесь, — продолжала Вера настойчиво и строго.

Она повернулась спиной к солдатам и пошла в лес, оттуда смотрела ночь глубокими и грустными глазами. Девушку снова обнял страх; остановясь, она сказала более ласково и мягко:

— Вы должны придти, ведь вам хочется верить в хороших людей?

Солдаты шептались о чём-то. Во тьме раздался голос Авдеева:

— Это опасно для вас.

Ей показалось, что он всё ещё усмехается своей неверующей усмешкой. И, не найдя, что ответить ему, она негромко повторила:

— Мне всё равно.

Не ответив, солдаты зашагали по плотине, был слышен тревожный шёпот Шамова, потом раздался голос Авдеева:

— Форсит!

Ей захотелось крикнуть: «Негодяй!»

— Не придёт…

Поняв, что он нарочно дразнит её, издевается над нею, она крикнула, почти угрожая:

— Я — приду!

Белое пятно скрылось, проглоченное лесом. Стало тихо и жутко.

Вера поднималась по обрыву, песок под ногами осыпался и сердито шуршал, мешая идти — она хваталась руками за ветви и стволы деревьев, сползала вниз и снова торопливо лезла, не оглядываясь назад, до боли возмущённая и полная жуткого трепета. На верху обрыва она села на песок и, поправляя растрепавшиеся волосы, подумала печально и обиженно:

«Какая я неловкая, глупая. И — боюсь».

По её щекам потекли слёзы, она замерла в тяжёлой думе о себе, маленькой и бессильной, о великой правде, которая жила в её душе, о солдате, издевавшемся над нею.

«Я не могла его зажечь. Не умела, жалкая. А он — понимает что-то… Они не схватили меня — почему?»

Она долго смотрела на чёрную воду омута, на звёзды, ярко отражённые в ней, и сквозь слёзы ей казалось, что вокруг неё трепещут странные, бледные искры большого и яркого, повсюду рассеянного огня.

От развалин мельницы пахло дымом. В лесу гулко крикнула сова. По небу тихо плыли облака, белые, пышные, подобные крылатым коням. Ночь склеила сосны в плотную массу, лес стал похож на гору, и всё вокруг казалось полным напряжённою думою о дне и солнце.

Вечер был такой же цветистый и ласковый, как вчера, так же краснела тихая вода омута и курили сосны тёплым благовонием смол, — только больше дымились развалины мельницы, да в глубине леса кто-то стучал топором, и воздух, принимая удары, гулко ухал. Над водою мелькали голубые стрекозы, плескалась рыба, однозвучно разливался серебряный звон ручья.

Сидя на бугре в душной тени сосен, Вера сумрачно и неспокойно ожидала солдат; песок, нагретый солнцем, излучал теплоту, девушке было жарко, но сойти вниз на плотину не хотелось и не хотелось смотреть туда.

Она плохо спала ночь, целый день думала о солдатах и теперь ощущала нехорошую усталость мозга, тревожную неуверенность в своей силе. Напрягая непослушную мысль, она старалась сложить в уме простую речь солдатам, подбирала сильные, образные слова, но их строй всё время разрывали, вторгаясь в него, посторонние задаче думы и, раздражая, еще более обессиливали.

«Я покажусь им глупой и ничтожной», — хмуря брови, думала она. Невольно всё её тело вздрогнуло при мысли о возможности грубого насилия над нею.

«Может быть, они не придут?» — спросила она себя и тотчас же упрекнула за малодушие. Но это не помогло ей — она чувствовала, что тёмная мысль готова превратиться в уверенность и раздавить её душу.

— Скорее бы! — тоскливо воскликнула она, боясь, что уйдёт, не дождавшись солдат.

Вызывая на помощь остатки самолюбия, ещё не совсем убитого страхом, она хотела убедить себя:

«Если я боюсь — значит, не верю…»

И неожиданно для себя закончила свою мысль:

«Тогда, конечно, лучше уйти…»

И встала, уступая силе инстинкта, с которым разум уже не мог бороться.

На плотине появилось двое солдат. Вера поняла, что это вчерашние, они шли быстро, а увидав светлое пятно её платья на жёлтом фоне песка, пошли ещё быстрее.

Вере показалось, что лицо Авдеева победно усмехается, это укололо её.

«Не посмели пригласить других… А если придут ещё — я скажу им, — вот я одна перед вами, меня защищает только правда, которую вы должны знать…»

— Здравствуйте, барышня! — невесело поздоровался Шамов, его товарищ молча приложил руку к фуражке и не взглянул на Веру.

— А ещё — придут? — спросила она громче, чем было нужно.

— Придут! — повторил Шамов, вздыхая.

Все трое помолчали, не глядя друг на друга, потом Шамов неровно и беспокойно сказал:

— Пятеро придут, только, видите ли, барышня…

— Оставь, Григорий, — сухо посоветовал Авдеев.

— Нет, я желаю сказать честно! Видите ли, барышня, народ — дикий, то есть солдаты, например… Некоторые даже совсем злой народ! И к тому же голодные мужчины, значит…

— Она это без тебя понимает, — заметил Авдеев и отвернулся в сторону, кашляя.

Вера понимала, но сегодня костлявый солдат раздражал её ещё более, чем вчера, он будил острое желание спорить с ним и победить его, сознание опасности исчезло, сгорая во враждебном чувстве к этому человеку.

— К тому же начальство внушает нам, чтобы хватать, — тихо говорил Шамов.

Вере хотелось сказать: «Я — не боюсь!»

Но она удержала неверные слова, и это внушило ей доверие к себе, на миг приятно взволновало.

— Когда я скажу вам всё, что надо, вы можете отвести меня к начальству, — сказала она тихо, но внятно.

— Ах, господи! — воскликнул Шамов. — Я не про то…

Вере показалось, что Авдеев искоса взглянул на неё и в его холодных глазах сверкнуло что-то новое.

А Шамов, суетясь, тревожно говорил:

— Только бы, значит, всё обошлось тихо. Я сяду позади вас, барышня, за спину к вам, значит, на всякий случай…

— Какой случай? — строго спросила Вера.

— Ерунду говоришь, Григорий, — заметил ему товарищ. — Зачем зря пугать человека?

И усмехнулся.

— Я ничего не боюсь! — сказала Вера, и теперь это было правдой. Авдеев кивнул головой.

— Эх, — воскликнул Шамов, — идут уж…

Из леса вышло трое солдат, а за ними ещё один — в такт шагу он громко хлестал прутом по голенищу сапога. Все шли не торопясь, казалось, что они крадутся, как большие белые собаки, окружая гнездо зверя. Разговаривали о чём-то, и голоса их звучали негромко, секретно; смеялись, и этот смех подозрительно, тихими прыжками приближался к Вере. Она чувствовала, что бледнеет, ноги в коленях охватила судорога, и на минуту замерло сердце. Но Авдеев смотрел на неё подстерегающим взглядом.

— Это всё? — спросила она, чтобы услышать свой голос.

— Должен быть ещё один, — ответил Шамов. Солдаты подошли, остановились, — на всех лицах Вера видела одинаково неприятно-слащавую улыбку. Толсторожий солдат с короткими чёрными усами басом сказал:

— Здравия желаем, мамзель!

Вера молча наклонила голову, а он оскалил большие белые зубы.

— Где же мы расположимся? — торопливо спросил Шамов.

Толсторожий жирно засмеялся, его товарищи переглянулись улыбаясь, один из них, рыжеватый, хитро подмигнул Шамову.

Девушка чувствовала себя среди врагов, её внимание обострялось, она замечала все жесты, взгляды, понимала мысли этих людей и напряжённо ждала чего-то от Авдеева, незаметно следя за ним. Он по очереди осмотрел каждого и деловито сказал:

— Идёмте под обрыв, — в кустах нас не видно будет.

— Ах, чудак! — крикнул солдат с чёрными усами. Он, как и Авдеев, тоже всё время держал руки в карманах, — это возбуждало у Веры острое отвращение к нему. Глаза у него были круглые, тёмные и матовые, он смотрел прямо в лицо неподвижным, мёртвым взглядом и всё улыбался какой-то странно снисходительной, поганой улыбкой. Незаметно появился ещё солдат, угрюмый, неуклюжий, в серой от грязи рубахе, он остановился в стороне и смотрел оттуда на Веру исподлобья, заложив, руки за спину.

У неё кружилась голова, страстное желание скорее начать и кончить затеянное быстро толкало её вперёд, в густую тень ивняка, на песчаную отмель речки. Рядом с нею шёл Шамов, низко наклоня голову.