Современная индийская новелла - Амритрай

Он немного помолчал и потом отрывисто спросил:

— Ну что? Видела министра?

Сунита молча наклонила голову.

— Ну, и что же он сказал?

Солгать ему? Не расстраивать его? Но что придумаешь?!.

Сунита посмотрела на отца. Тот в ожидании ответа уже закусил нижнюю губу, уже весь подался вперед. Лоб его прорезали глубокие морщины, он явно начинал сердиться. Ей показалось, что его левая рука дрожит.

Взглянув на Суниту исподлобья, старик проговорил:

— Дочка, ты словно нарочно насыпала соли на мою рану. Ну кто тебя заставлял ехать и унижаться?! Молчишь? Нет, ты отвечай! Что все-таки сказал министр? Наверно, он и не помнит Нану Раджанс. Конечно, где ему помнить? В трудные времена я был нужен, а теперь…

Он силился что-то еще добавить, но не смог — голос ему изменил. Сунита видела искаженное злобой лицо отца, и тревога ее возрастала. Долго ли еще он будет смотреть на нее такими страшными глазами?

Наконец он снова обрел дар речи и срывающимся голосом закричал:

— Ты… ты… опозорила меня! Какого черта! Кто тебя просил?!

Тут он схватился за горло. Сунита совсем перепугалась, представив себе, что сейчас может произойти непоправимое. Сердце у нее колотилось, как подстреленная птица. В этот момент снизу донесся голос Ямутаи:

— Нана, к вам пришли!

Сунита посмотрела на людей, поднимавшихся по лестнице. Это были те двое, которых она усадила в автобусе. Старший, едва увидев отца, бросился к его ногам.

— Нана! Учитель! Не узнаете меня? Это я — Говинд…

— Какой Говинд?

— Тот самый, что когда-то удрал из вашей школы. Двадцать лет прошло с тех пор…

— Так ты — Говинд? Тот самый… Кем же ты стал и на что живешь?

— Есть у меня свой клочок земли…

— Сыт?

— Когда сыт, когда нет.

— Ах, если бы ты тогда не бросил учиться…

— А я и явился, чтобы это исправить. Вот мой старший сын Нараян. Он поступает в колледж. Платить за него государство будет.

— Государство? — недоверчиво переспросил Нана. Говинд утвердительно кивнул.

— Значит, свобода и в твою хижину пришла? Что ж, это хорошо… — заметил Нана как бы про себя.

— С тех пор как парень начал учить английский, — продолжал Говинд, — я только об одном и мечтаю: пусть хоть мой мальчишка выйдет в люди, ученым станет, если мне самому не довелось. Пусть он исполнит желание Наны! Вырезал я вашу фотографию из газеты, на стенку приклеил — мальчишка утром встанет, поклонится вам и только потом за книжки садится. В этом году он кончил школу. Говорит: «Врачом буду!» Вот я и привез его к вам: благословите сына, а уж тогда и в колледж ему можно ехать. Долго вас разыскивал, насилу нашел.

Он умолк и подал сыну знак. Тот быстро подошел к Нане и опустился у его ног на колени.

Сунита посмотрела на отца. Лицо его светилось какой-то молодой радостью. И он улыбается! Сколько лет она не видела у него на лице улыбки…

Чтобы благословить юношу, Нана поднял левую руку, но тут же опустил ее.

— Эх, благословляют-то правой! Дочка, подними-ка мне правую руку!

Сунита подошла и положила парализованную правую руку отца на голову Нараяна. Нана срывающимся от волнения голосом произнес:

— Выучись на доктора, сынок, избавляй людей от болезней и страданий. И никогда не забывай свою деревню, друзей. Помни о бедных!

Повернувшись к дочери и не переставая радостно улыбаться, Нана сказал:

— Ах, девочка, прожить бы мне еще лет семь-восемь. Увидеть своими глазами, как этот мальчик будет врачом, тогда можно и…

Сунита прикрыла ему рот рукой, не дав договорить. Сердце ее переполняло счастье, и, боясь заплакать, она молча отвернулась к окну.

Из окна открывался чарующей красоты вид. Дождь давно прошел, из-за гряды темных туч заходящее солнце осыпало землю золотом своих прощальных лучей.

Дождь

Шелестящий нарастающий звук дошел наконец до его сознания. Взвизгнули тормоза.

Шанкар пришел в себя, вздрогнул и мгновенно отскочил на обочину дороги. Словно нацелясь на него, двигались два огромных светящихся глаза, но тут же подались в сторону и исчезли. Машина, просвистев шинами, умчалась, растворилась в густом мраке, будто разгневанная змея, с шипением скользнувшая в свою пору.

Он огляделся. Ну конечно, сам же, олух, и виноват: остановился посреди дороги. Шофер, наверно, сигналил еще издали. И как это он не услышал?

Шанкар долго не мог прийти в себя от только что испытанного страха. Он увидел, что стоит около великолепного, широко разросшегося баньяна. И тут вспомнился ему такой же огромный баньян, что рос перед храмом в родной деревне. Вспомнилось, как детьми они с Пандурангом любили карабкаться по его воздушным корням.

Узнает ли его Пандуранг? Пандуранг теперь стал знаменитостью, все говорят о его фильмах. Вдруг забыл и не вспомнит друга детства? Шанкару от этой мысли стало не по себе. А не повернуть ли назад, пока еще не поздно? Вообще не ходить к Пандурангу?..

Но что же тогда делать? Возвратиться домой ни с чем? А что они будут есть? Колючки жевать? Дома у него два беспомощных существа: старуха мать и пятилетняя дочка. Был у него когда-то клочок земли, да пришлось его продать, когда жена заболела. Умирая, жена им наказывала:

— Берегите девочку, заботьтесь о ней.

Будь он один, все было бы проще — батрачил бы у кого-нибудь. Кое-как да прокормился бы. А заработать на троих куда труднее…

И преодолев сомнения, Шанкар медленно двинулся дальше.

Быть может, Пандуранг и узнает его. А если узнает, поверит ли, что он умеет водить машину? Возьмет ли к себе в шоферы? Эти мысли мучили его неотступно.

В ночном небе не было ни облачка. Дорога вела мимо большого чистого пруда. Звезды сверкали так ярко, будто умылись в его водах. Они сердито мигали — может быть, недовольны были капризные ревнивицы присутствием электрических фонарей, цепочкой тянувшихся вдоль дороги?

Теперь Шанкар смотрел в оба, но тревога не ослабевала, не унималась. Он шел по гладкому и ровному асфальту и думал, что ему куда милее деревенские проселки, каменистые и поросшие колючей травой. Пусть не освещают их сияющие электрические фонари, пусть там легко наступить на змею или скорпиона, споткнуться о камень, подвернуть ногу. Но если бы была на то его воля, ни за что не променял бы он родную деревенскую улицу, где прошло его детство, где он играл и бегал, а бывало и расшибался до слез, на эту, на городскую.

Красива, удобна асфальтированная дорога — чистая, блестящая, отливает синевой. А уж какая гладкая: машины скользят по ней, как лодки по воде. Прекрасная дорога, и все же чужая ему.

Далеко уносился мыслями Шанкар, а ноги между тем несли его к дому Панду ранга. После недолгих поисков он нашел этот дом. Ворота были приоткрыты. Шанкар вошел во двор и направился к крыльцу. У двери он в нерешительности остановился.

На веранду из комнаты справа падал свет, оттуда доносились громкие возбужденные голоса. Люди о чем-то спорили, может быть, даже ссорились.

До Шанкара донеслось:

— Итак, эти крестьяне уезжают из деревни, расстаются с ней навсегда? По-моему, здесь нужна хорошая, трогательная песня, чтобы зрители, слушая ее, плакали навзрыд.

Нет, это голос не Пандуранга.

Заговорил кто-то другой. Шанкар продолжал прислушиваться.

— А не показать ли такой эпизод: крестьянская семья, перебираясь в город, увозит с собой горсть родной земли? Эту горсть они берегут как святыню, молятся на нее, пользуются как чудодейственным средством против болезней и всяческих бед…

Черт побери! Опять голос не Пандуранга. Уж не попал ли он в другой дом? Шанкар совсем растерялся. Тут раздался еще один — на этот раз женский голос:

— Ну нет, в таком случае я отказываюсь сниматься!..

— Вечно эти женские капризы!

А вот теперь — говорит Пандуранг.

Дверь с шумом распахнулась. Из комнаты на веранду выскочила нарядная красивая женщина и стала спускаться по ступенькам. Шанкар стоял сбоку от крыльца, за столбиком веранды. Он невольно подался назад. Видимо, она заметила движение его тени и тут же закричала;

— Воры! Воры!

Шанкар рад был бы бежать, но у него точно отнялись ноги. Из комнаты на веранду выбежали трое мужчин. Один кричал:

— Пистолет! Где твой пистолет?!

— Полиция! Полиция! — надрывался другой.

Третьим оказался Пандуранг, Шанкар сразу же узнал своего друга детства. Женщина кивком указала, где прячется вор. Пандуранг спустился по лестнице. Не дожидаясь, пока его схватят как вора, Шанкар сделал шаг вперед и вышел на освещенное место. Пандуранг внимательно вгляделся в него и удивленно воскликнул:

— Да это ты, Шанкар?

— Я, господин.