Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Юрий Безелянский

Можно сказать иначе: каждый из нас полководец своих сил и возможностей и ведет битву — кто просто, чтобы выжить, кто за достойную жизнь, а кто за славу и деньги. Бодлер тоже вел свои «полки», но вел их неумело и потерпел, по выражению Сартра, «жизненное поражение». В жизни он ничего не добился и ни в чем не преуспел. А в поэзии? Да. Но опять лишь посмертно.

II

Однако отложим оценки и обратимся к краткой канве жизни. Сохранилась любопытная биографическая заметка самого Бодлера. Воспроизведем ее:

«ДЕТСТВО: старая мебель в стиле Людовика XVI, античности. Консульства; пастели, общество из восемнадцатого века.

После 1830 года — коллеж в Лионе, тумаки, битвы с учителями и товарищами, тяжкое уныние.

Возвращение в Париж, коллеж; воспитание под руководством отчима (генерала Опика. — Ю. Б.).

ЮНОСТЬ: исключение из коллежа Людовика Великого, история с экзаменом на степень бакалавра.

Путешествие в Пиренеи с отчимом.

Привольная жизнь в Париже, первые литературные связи: Урлиак, Жерар, Бальзак, Ле Вавассер, Делатуш.

Путешествия в Индию: первое приключение, корабль лишается мачт; Маврикий, остров Бурбон, Малабар, Цейлон, Индустан, Капская колония (Кейптаун); блаженные прогулки.

Второе приключение: возвращение на судне без провианта и кораблекрушение.

Возвращение в Париж; новые литературные связи: Сент-Бёв, Гюго, Готье.

Очень долгие и тяжкие усилия заставить какого-нибудь издателя газеты меня понять.

Постоянная тяга с детства ко всем произведениям изобразительного искусства.

Одновременное углубление в философию и в прекрасное в прозе и поэзии; вечная, ежесекундная связь идеала с жизнью».

А теперь раздвинем рамки автобиографической заметки и кое-что расшифруем.

Автор предисловия к изданию книги Бодлера (1993) Георгий Косиков пишет:

«Он родился от „неравного брака“, когда 9 апреля 1821 г. (литературная энциклопедия дает иную дату: 17 апреля. — Ю. Б.) Шарль Пьер появился на свет, его отцу, Жозефу Франсуа Бодлеру, было уже 62 года, а матери, Каролине, — 28 лет. Хотя Франсуа Бодлер умер, когда ребенку не исполнилось и 6 лет, тот на всю жизнь сохранил к отцу теплое детское чувство, граничащее с преклонением, и любил вспоминать благородного седовласого старца с красивой тростью в руке, гулявшего с ним по Люксембургскому саду и объяснявшего смысл многочисленных статуй.

Впрочем, психическая травма, полученная Бодлером в детстве, заключалась для него не в раннем сиротстве, а в „предательстве“ матери, которая уже на следующий год после смерти мужа решилась вступить в новый брак — на этот раз с 39-летним майором Жаком Опиком. Прямой, честный и дисциплинированный, Опик, хотя и не смыслил ничего в изящных искусствах и литературе, все же не был ни грубым солдафоном, ни жестоким человеком, способным притеснять пасынка. И однако Бодлер до самой смерти отчима так и не простил ему того, что он „отнял“ у него мать, которая, со своей стороны, совершила повторную „измену“: в 1832 году, когда семье по служебным делам майора пришлось перебраться в Лион, 11-летнего Шарля и вовсе удалили из дома, отдав в интернат при лионском Королевском коллеже. Обида, ревность и ненависть беспомощного существа, брошенного на произвол судьбы, — вот что привело к возникновению знаменитой „трещины“ в душе Шарля Бодлера, чувства оставленности, изводившего его всю жизнь».

Кстати, фамилия «Бодлер» переводится как обоюдоострый нож. И в этом есть некий символ: судьба кромсала сердце Бодлера, а в ответ он кромсал сердца ближних. «Совсем еще ребенком, — писал Бодлер, — я питал в своем сердце два противоречивых чувства: ужас жизни и восторг жизни».

«Восторг жизни» — это близость и тепло матери, но она его предала, как считал Бодлер. Приведем выдержку из очерка Сартра о Бодлере:

«Еще вчера он был целиком погружен в исполненную согласия и единодушия жизнь четы, состоявшей из него самого и его матери. И вот эта жизнь отхлынула, словно отлив, оставив его на берегу, как одинокий сухой камень; лишившись всякого оправдания, он со стыдом обнаружил свою сирость, обнаружил, что его существование дано ему „просто так“. К чувству бешенства, испытываемому изгнанником, примешивается чувство отлученности. Вспоминая это время, Бодлер писал в „Моем обнаженном сердце“: „С детства — чувство одиночества. Несмотря на родных — и особенно в среде товарищей, — чувство вечной обреченности на одинокую судьбу“. Уже тогда он воспринимал свою отторженность как судьбу…»

Сартр приводит свидетельство Жюля Бюиссона, дружившего с поэтом в юности: «Бодлер обладал весьма чувствительной, тонкой, своеобразной и нежной душой, давшей трещину при первом же столкновении с жизнью».

Словом, Бодлер не был бойцом и не хотел им быть. Он жил на содержании семьи. Не удосужился научиться какому-нибудь профессиональному мастерству, ибо считал любое дело, кроме литературы, совершенно ненужным. Уже в зрелые годы он говорил: «Быть полезным человеком всегда казалось мне ужасной гадостью». Особенно возмущали его коммерсанты и коммерция: «Коммерция по сути своей дело сатанинское».

Итак, Бодлер — исключительно поэт. Вольная пташка. Впрочем, еще денди. Он всегда стремился быть денди, безупречно выглядеть «в любое время дня и ночи». Красил волосы. Они у него были длинные, как у женщины. Красил ногти. Любил носить розовые перчатки. Придавал большое значение своей обуви. Здесь следует вспомнить основателя дендизма Джорджа Брэммеля, который, как гласит предание, чистил свои ботинки шампанским. Нет, Бодлер не употреблял шампанское в качестве моющего средства. Но он был истинным денди-фланером, любящим гулять, фланировать по улицам Парижа, превращая свои прогулки в некий перфоманс. Он любил не только наблюдать и подглядывать (а это уже вуайеризм), но и выглядеть яркой фигурой, привлекающей внимание толпы.

Современник рисует такой портрет Бодлера: «Медленными шагами, несколько развинченной, слегка женской походкой Бодлер шел по земляной насыпи Намюрских ворот, старательно обходя грязные места и, если шел дождь, припрыгивая в своих лакированных штиблетах, в которых с удовольствием наблюдал свое отражение. Свежевыбритый, с волнистыми волосами, откинутыми за уши, в безупречно белой рубашке с мягким воротом, видневшимся из-под воротника его длинного плаща, он походил и на священника, и на актера».

Кто-то может усмотреть в этом портрете признаки «голубизны». Странно, что сам Бодлер часто распускал о себе слухи как о гомосексуалисте, хотя, возможно, им совсем и не был. Еще ему нравилось представлять себя тайным агентом полиции, а когда этому верили, он от души веселился.