Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Юрий Безелянский

3 августа 1823 года после долгого и опасного плавания он прибывает в Кефалонию. Здесь разворачивает активную деятельность: набирает добровольческие отряды, лично участвует в строевой подготовке солдат, разрабатывает планы военных действий. Затем переезжает в Миссолонги, поближе к боевым действиям. Вдохновляет. Организует. Участвует.

В день своего 36-летия, 22 января 1824 года, в Миссолонгах, он пишет стихи:

Пора мне стать невозмутимым:Чужой души уж не смутить;Но пусть не буду я любимым,Лишь бы любить!Мой сад — в желтеющем уборе,Цветы осыпались давно:Червь точит грудь, и только гореМне суждено…

Байрон чувствует, что конец его близок. «Я должен довести дело греков до конца — или оно меня», — шутит он. Но на самом деле ему не до шуток. Победа, за которую он борется, на самом деле кажется ему призрачной. Психика его расшатана. Здоровье доставляет массу неприятностей. Как следствие неразборчивых связей — гонорея, «проклятие Венеры», как он ее называл.

Короче говоря, Байрон, как и чуть позднее Пушкин, его российский собрат, сам жаждал гибели. Александр Сергеевич нашел ее в дуэли, а Джорджа Гордона Байрона подстерегла злокачественная лихорадка на болотах Миссолонги.

19 апреля 1824 года в возрасте 36 лет и 3 месяцев лорд Байрон скончался. Агония его была мучительной. Умирая, он якобы сказал:

— Думаете, я дорожу жизнью? Вздор! Разве я не взял от нее все возможное и невозможное?

Игорь Северянин поместил Байрона в свой цикл «Медальоны»:

Не только тех он понял сущность стран,Где он искал — вселенец — Человека,Не только своего не принял века —Всех, — требовательный, как Дон Жуан.

Британец, сам клеймящий англичан,За грека биться, презирая грека,Решил, поняв, что наилучший лекарьОт жизни — смерть, и стал на грани ран.Среди аристократок и торговокИскал внутри хорошеньких головокТого, что делает людей людьми.

Но женщины для песнопевца волиОбъединились вплоть до ГвиччиолиВ угрозу леди Лэмб: «Remember me».

Лорда Байрона хоронили как воина. Гроб был покрыт черным плащом, на крышке лежали шлем, меч и лавровый венок.

Вот и все, пожалуй, о Байроне — поэте-воине, если, конечно, рассказывать коротко. Но он обладал еще и способностью аналитически мыслить, а этой чертой обладают далеко не все поэты и практически никто из воинов.

В дневнике Байрона от 28 января 1821 года есть приписка, имеющая подзаголовок «Еще одна мысль». Интересно с ней познакомиться. Вот она:

«Отчего на вершине всех человеческих стремлений и успехов светских, общественных, любовных, честолюбивых и даже стяжательских — примешиваются некоторое сомнение и печаль — страх перед грядущим — сомнение в настоящем — воспоминания о прошлом, заставляющие предугадывать будущее? (Лучший из предсказателей Будущего — это Прошедшее.) Отчего все это? Не ведаю. Быть может, потому, что на вершине мы более всего подвержены головокружению и что с большой высоты падать страшнее — чем выше, тем ужаснее и величественнее. Мне кажется поэтому, что страх отчасти относится к ощущениям приятным; Надежда, во всяком случае, к ним относится; а разве бывает Надежда без примеси страха где-то в глубине? А что может быть сладостнее Надежды? И если бы не Надежда, где было бы будущее? — в аду. Где находится настоящее, говорить бесполезно, большинство из нас и без того это знает. Что касается прошедшего — что остается от него в памяти? Обманутые надежды; во всех делах людских мы видим Надежду — Надежду — Надежду. Любого обладания нам хватает на шестнадцать минут, хоть я их и не считал. Откуда бы мы ни начинали, мы знаем, где все должно окончиться. Но что из того, что мы знаем? Люди не становятся от этого ни лучше, ни мудрее. Во время ужасов чумы люди были еще более жестоки и развратны, чем всегда. Тайна сия велика. Я чувствую почти все, но ничего не знаю…»

И еще одна запись из января 1821 года, с изрядной долей печали:

«Течение веков меняет все в мире… За исключением самого человека, который всегда был и будет жалкой тварью. Бесконечное многообразие жизней не ведет ни к чему иному, кроме как к смерти, а бесконечность желаний приводит всего-навсего к разочарованию…»

То есть к байронизму. Ну, что ж, Байрон есть Байрон.

Пусть будет песнь твоя дика. — Как мой венец,Мне тягостны веселья звуки!Я говорю тебе: я слез хочу, певец,Иль разорвется грудь от муки…

Это «Еврейская мелодия» Байрона в классическом переводе Лермонтова. Словом, «душа моя мрачна». Вам хочется света? Тогда перевернем страницу.

«Цветы зла» вчера и сегодня

Безумье, скаредность, и алчность, и развратИ душу нам гнетут, и тело разъедают;Нас угрызения, как пытка, услаждают,Как насекомые, и жалят и язвят.

Упорен в нас порок, раскаянье — притворно;За все сторицею себе воздать спеша,Опять путем греха, смеясь, скользит душа,Слезами трусости омыв свой путь позорный.

…Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья,И, смело шествуя среди зловонной тьмы,Мы к Аду близимся, но даже в бездне мыБез дрожи ужаса хватаем наслажденья…

I

Впервые с творчеством Бодлера я познакомился в молодости, в январе 1953 года. То была волнующая пора исканий, метаний и неуверенности в себе. Призыв Бодлера из стихотворения в прозе «Опьяняйтесь» пришелся весьма кстати:

«Нужно быть всегда в опьянении. В этом все, в этом единственная задача. Чтобы не чувствовать ужасной тяжести Времени, которое ломит ваши плечи и пригибает вас к земле, нужно опьяняться беспрерывно. Но чем? Вином, поэзией, добродетелью, — чем хотите, но опьяняйтесь… Чтобы не быть рабами и мучениками Времени, опьяняйтесь, опьяняйтесь без конца! Вином, поэзией или добродетелью, — чем хотите».

Лично Бодлер опьянялся поэзией, наркотиками и любовью. Но так и не смог победить Время. Он, правда, не использовал еще одну возможность — добродетель, но этот искус ему оказался не по плечу. «Он был несчастен, несчастен глубоко — отнюдь не только внешней судьбой, но и внутренне» (Н. Конрад). «Жил во зле, добро любя» — сказал о нем Горький. Если использовать выражение Гегеля, то Бодлер — классический пример «несчастного сознания».