Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Юрий Безелянский

Еще одна цитата из книги записок под названием «Мое обнаженное сердце»:

«Вера в прогресс — учение лентяев, учение бельгийцев. Ее можно уподобить расчету человека на то, что порученное ему дело исполнят соседи.

Не может быть прогресса (настоящего, нравственного) нигде, кроме как в человеке и посредством усилий самого человека.

Но мир полон людей, умеющих мыслить только сообща, всем скопом. Отсюда все эти Бельгийские общества.

А еще есть люди, которые умеют веселиться только в стаде. Истинный герой веселится в одиночку.

Вечное превосходство Денди…»

Так что Денди руки не подает. Денди бродит в одиночестве, и все его мысли — об утраченном эдеме:

О, как ты стал далек, утраченный эдем,Где синий свод небес прозрачен и спокоен,Где быть счастливыми дано с рожденья всем,Где каждый, кто любим, любимым быть достоин, —О, как ты стал далек, утраченный эдем!..

Для чистых радостей открытый детству рай,Он дальше сказочной Голконды и Китая,Его не воротишь, хоть плачь, хоть заклинай,На звонкой дудочке серебряной играй, —Для чистых радостей открытый детству рай.

(Пер. В. Левика)

Так писал Бодлер в стихотворении «Moesta et errabun-da» («Грустные и неприкаянные мысли» — лат.)

«Мы скоро в сумраке потонем ледяном», — делает вывод поэт. Апокалипсический мотив звучит в знаменитых строках «Пляски смерти»:

…Скажи, безносая, танцорам слишком рьяным,Им, тем, кто морщится в присутствии твоем:«Признайтесь, гордые, что вопреки румянамВы чувствуете смерть всем вашим существом.

Вы тоже мертвецы — и свой азарт умерьте!Увядший Антиной и лысый Ловелас,Вы все охвачены вселенской пляской смерти.В неведомую даль она уводит вас».

Беспечно веселясь над Гангом и над Сеной,Не видят смертные, что наступает срок,Что дулом гибельным нацелясь в глубь вселенной,Труба архангела пробила потолок…

(Пер. В. Микушевича)

Бодлер, Кьеркегор, Шопенгауэр, Камю и другие пророки явственно слышали этот предостерегающий трубный звук. Воочию видели не только закат Европы, но и мира.

IV

Бодлер обладал космическим видением. Его отзывчивая душа в унисон звучала со страданиями всех живущих на земле людей. Он постигал сердцем весь этот мир разом. Он чувствовал его пульс. И не мог не понимать всей безысходности человеческой борьбы за счастье. Не умея примириться со вселенским злом, он гневно обращался к небу:

Ты — крышка черная гигантского котла,Где человечество горит, как груда праха!

(Пер. Эллиса)

И этот образ гигантского котла, прикрытого крышкой-небом, где человечество обречено кипеть без понимания своей высшей цели и без объяснения причин небесной кары, был невыносимо тяжел для поэта.

Бодлер не просит, как Данте, горнего «света», не выпрашивает «покоя», как Мастер у Булгакова. Он хочет просто уйти от неотвязных мыслей об окружающем мире.

«Бывают случаи, когда меня охватывает желание спать до бесконечности, но я как раз и не могу больше спать, ибо мысли никогда меня не покидают», — писал он матери 26 марта 1853 года.

К тебе взываю я, о та, кого люблю я,Из темной пропасти, где сердце схоронил;Угрюм мой душный мир, мой горизонт уныл,Во мраке ужаса, кощунствуя, живу я.Полгода там царит холодное светило,Полгода кроет ночь безмолвные поля;Бледней полярных стран, бесплодная земляНи зелени, ни птиц, ни вод не породила…

(Пер. А. Кублицкой-Пиоттух)

Нет ничего страшней жестокости светила,Что излучает лед. А эта ночь — могила,Где Хаос погребен! Забыться бы теперьТупым, тяжелым сном — как спит в берлоге зверь…Забыться и забыть и сбросить это бремя,Покуда свой клубок разматывает время…

(Пер. А. Эфрон)

Это стихотворение, данное в двух разных переводах, называется, как и заупокойная молитва, «De profundis clamavi» («Из бездны взываю» — лат.)

Поэт просит сна. Однако сон — лишь кратковременная передышка, уход в мир приятных иллюзий, но с неизбежным возвращением назад, в горькую действительность. Эта действительность, как палач с секирой, стоит над подушкой. Проснувшись, поэт вынужден видеть

…эту бледную мглу над безлюдьем полей.Разве только вдвоем, под рыданье метели,Усыпить свою боль на случайной постели.

(«Туманы и дожди», пер. В. Левика)

V

Итак, боль можно усыпить на случайной постели? Отвечая на этот вопрос, переходим к следующей теме: Бодлер и женщины, отношение поэта к любви, к чувственным наслаждениям, а проще говоря, к сексу.

В пору юности Бодлеру казалось, что для полноты чувств достаточно, чтобы «шел дикий, душный аромат любовный» и чтобы

…бархатное, цвета красных роз,Как бы звуча безумным юным смехом,Отброшенное платье пахло мехом…

(«Призрак», пер. В. Левика)

А дальше можно продолжить цитатой из другого бодлеровского стихотворения, «Экзотический аромат»:

Когда, закрыв глаза, я в душный вечер летаВдыхаю аромат твоих нагих грудей,Я вижу пред собой прибрежия морей,Залитых яркостью однообразной света!..

(Пер. В. Брюсова)

Страсть, чувственный экстаз представлялись поэту «драгоценней, чем вино».

…Изгиб прильнувших к груди бёдрПронзает дрожь изнеможений;Истомой медленных движенийТы нежишь свой роскошный одр……Склонясь в восторге упоенийК твоим атласным башмачкам,Я все сложу к твоим ногам:Мой вещий рок, восторг мой, гений!Твой свет, твой жар целят меня,Я знаю счастье в этом мире!В моей безрадостной СибириТы — вспышка яркого огня!

(«Песнь после полудня», пер. Эллиса)

Если ограничиться только этими строками и не касаться подлинной жизни Бодлера, то возникает ложная картина: поэт — сверхчувственный мужчина, стопроцентный самец, мачо, обожающий секс, понимающий в нем толк, умеющий доставить и себе и женщине истинные наслаждения. Но все это не так. Еще раз обратимся к пространному очерку Сартра:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});