Стихотворения. Поэмы. Проза - Константин Случевский

Страсбургский собор

Когда случалось, очень часто,Мне проходить перед тобой,С одною башнею стоял ты —Полуоконченный, хромой!

Днем, как по книге, по тебе яО давнем времени читал;Безмолвный мир твоих фигурокСобою текст изображал.

Днем в отворявшиеся двериНарод входил и выходил;Обедня шла, и ты органомКак бы из груди голосил.

Все это двигалось и жило,И даже ряд надгробных плит,Казалось мне, со стен отвесныхВ латинских текстах говорит.

А ночью — двери закрывались,Фигурки гибли с темнотой,С одною башнею стоял ты —Отвсюду запертый, немой!

И башня, как огромный палецНа титанической руке,Писала что-то в небе темномНа незнакомом языке!

Не башня двигалась, но — тучи…И небо, на оси вертясь,Принявши буквы, уносилоИх неразгаданную связь…

Висбаден

В числе явлений странных, безобразных,Храня следы отцов и дедов наших праздных,Ключи целебных вод отвсюду обступая,Растут, своим довольством поражая,Игрушки-города. Тут, были дни, кругом,Склонясь, насупившись над карточным столом,Сидели игроки. Блестящие вертепыПлодились быстро. Деды наши, слепы,Труды своей земли родимой расточали;Преображались наши русские печалиЧужой земле в веселье! Силой тяготеньяБогатств влеклись к невзрачным городкамВся тонкость роскоши, все чары просвещенья!Везде росли дворцы; по старым образцамПлодились парки; фабрики являлись,Пути прокладывались, школы размножались.И богатела, будто в грезах сна,Далеко свыше сил окрестная страна!..Каким путем лес русский, исчезая,Здесь возникал, сады обсеменяя?Как это делалось, что наши хутора,Которых тут и там у нас недосчитались,На родине исчезнув, здесь являлись:То в легком стиле мавританского двора,То в грузном, римском, с блещущим фронтоном,Китайским домиком с фигурками и звоном!И церкви русские взрастали здесь не с тем,Чтоб в них молиться!.. Нет, пусть будет нем,Пусть позабудется весь ход обогащеньяЧужой для нас земли. Пусть эти городаРастут, цветут, — забывши навсегдаПричины быстрого и яркого цветенья!..

Monte Pincio[5]

Сколько белых, красных маргаритокРаспустилось в нынешней ночи!Воздух чист, от паутинных нитокРеют в нем какие-то лучи;

Золотятся зеленью деревья,Пальмы дремлют, зонтики склонив;Птицы вьют воздушные кочевьяВ темных ветках голубых олив;

Все в свету поднялись Аппенины,Белой пеной блещут их снега;Ближе Тибр по зелени равнины, —Мутноводный, лижет берега.

Вон, на кактус тихо наседая,Отдыхать собрались мотылькиИ блистают, крылья расправляя,Как небес живые огоньки.

Храм Петра в соседстве ВатиканаСмотрит гордо, придавивши Рим;Голова церковного ТитанаДержит небо черепом своим;

Колизей, облитый красным утром,Виден мне сквозь розовый туман,И плывет, играя перламутром,Облаков летучий караван.

Дряхлый Форум с термами Нерона,Капитолий с храмами богов,Обелиски, купол Пантеона —Ожидают будущих веков!

Вон, с корзиной в пестром балахоне,Красной шапкой свесившись к земле,Позабыв о папе и мадонне,Итальянец едет на осле.

Ветерок мне в платье заползает,Грудь мою приятно холодит;Ласков он, так трепетно лобзаетИ, клянусь, я слышу, говорит:

«Милый Рим! Любить тебя не смея,Я забыть как будто бы готовТравлю братьев в сердце Колизея,Рабство долгих двадцати веков…»

За Северной Двиною

(На реке Тойме)

В лесах, замкнувшихся великим, мертвым кругом,В большой прогалине, и светлой, и живой,Расчищенной давно и топором, и плугом,Стою задумчивый над тихою рекой.

Раскинуты вокруг но скатам гор селенья,На небе облака, что думы на челе,И сумрак двигает туманные виденья,И месяц светится в полупрозрачной мгле.

Готовится заснуть спокойная долина;Кой-где окно избы мерцает огоньком,И церковь древняя, как облик исполина,Слоящийся туман пронзила шишаком.

Еще поет рожок последний, замолкая.В ночи так ясен звук! Тут — люди говорят,Там — дальний перелив встревоженного лая,Повсюду — мягкий звон покоящихся стад.

И Тойма тихая, чуть слышными струями,Блистая искрами серебряной волны,Свивает легкими, волшебными цепямиС молчаньем вечера мои живые сны.

Край без истории! Край мирного покоя,Живущий в веяньи родимой старины,В обычной ясности семейственного строя,В покорности детей и скромности жены.

Открытый всем страстям суровой непогодыНа мертвом холоде нетающих болот —Он жил без чаяний мятущейся свободы,Он не имел рабов, но и не знал господ…

Под вечным бременем работы и терпенья,Прошел он день за днем далекие века,Не зная помыслов враждебного стремленья —Как ты, далекая, спокойная река!..

Но жизнь иных основ, упорно наступая,Раздвинувши леса, долину обнажит, —Создаст, как и везде, бытописанья краяИ пестрой новизной обильно подарит.

Но будет ли тогда, как и теперь, возможноНад этой тихою неведомой рекойПришельцу отдохнуть так сладко, нетревожноИ так живительно усталою душой?

И будут ли тогда счастливей люди эти,Что мирно спят теперь, хоть жизнь им не легка?Ночь! Стереги их сон! Покойтесь, божьи дети,Струись, баюкай их, счастливая река!

Ханские жены

(Крым)

У старой мечети гробницы стоят, —Что сестры родные, столпились;Тут ханские жены рядами лежатИ сном непробудным забылись…

И кажется, точно ревнивая мать,Над ними природа хлопочет, —Какую-то думу с них хочет согнать,Прощенья от них себе хочет.

Растит кипарисы — их сон сторожить,Плющом, что плащом, одевает,Велит соловьям здесь на родине быть,Медвяной росой окропляет.

И времени много с тех пор протекло,Как ханское царство распалось!И кажется, все бы забыться могло,Всё… если бы все забывалось!..

Их хитростью брали, их силой влекли,Их стражам гаремов вручалиИ тешить властителей ханской земли,Ласкать, не любя, заставляли…

И помнят могилы!.. Задумчив их вид…Великая месть не простится!Разрушила ханство, остатки крушитИ спящим покойницам снится!

На горном леднике (II)

В ясном небе поднимаются твердыниЛьдом украшенных порфировых утесов;Прорезают недра голубой пустыниОстрые углы, изломы их откосов.

Утром прежде всех других они алеютИ поздней других под вечер погасают,Никакие тени их покрыть не смеют,Над собою выше никого не знают.

Разве туча даст порою им напитьсяИ спешит пройти, разорванная, мимо…Пьют утесы смерть свою невозмутимоИ не могут от нее отворотиться.

Образ вечной смерти! Нет нигде другого,Чтобы выше поднялся над целым миром,И царил, одетый розовым порфиром,В бармах и в короне снега золотого!

На взморье

(В Нормандии)

На берегах Нормандии счастливой,Где стенами фалез земля окаймлена,Привольно людям, счастье не химера,Труд не гнетет и жизнь не голодна.

Еще всесильны пестрые мадонныИ, приношеньями обвешаны, глядят,И депутаты здешних мест в ПарижеНа крайней правой исстари сидят.

Еще живет старинная отвагаИ крепкая душа в нормандских рыбаках:Их мощный тип не может измениться,Он сохранен, он взрос в морских солях!

Нейдет отсюда жить к американцамИзбыток сил людских; есть место для гробов;Бессчетных фабрик пламенные печиНе мечут в ночь пунцовых языков.

Меж темных рощ, над тучными холмами,Стада и табуны, и замки, и дворы;Из них, что день, развозятся повсюдуИ молоко, и масло, и сыры.

Здесь, вдоль черты приливов и отливов,В волнах, играющих между прибрежных глыб,Роятся тьмы вертящихся креветок;Морской песок — и этот полон рыб.

Повсюду, словно гроздья винограда,Лежат синеющие мули под водой,И всякой рыбою полны рыбачьи боты,Бегущие на утре дня домой,

Пластом ракушки берег покрывают,И крабов маленьких веселые семьи,Заслышав шум, под камни убегают,Бочком ползут в пристанища свои;

И всюду между них, спокойней чем другие,Отцы «отшельники» различных форм живут:То рачки умные, засевшие в скорлупкиПогибших братьев, в даровой приют.

Лежит «отшельник», счастлив и беспечен,Лежит в песке и преспокойно ждет, —Квартирою дешевой обеспечен,А кушанье доставит море в рот.

Свой вкусный хвостик глубоко запрятав,Таращит этот рак проворные клешни…То дармоеды, феодалы моря,Невозмутимей всех других они!..

На разные случаи и смесь