Элианна, подарок бога - Эдуард Тополь

1. Почему священник Дэмпсий, директор католической телестанции в Бруклине (телефон 212-499-9705), у которого вы пытаетесь получить время на его телеканале, заявил нам, что никакого согласия он вам не давал, и удивился, что вы уже дали рекламу без его разрешения?

2. Почему отец Дэмпсий говорит, что его канал имеет право показывать только учебные религиозные программы и проповеди, а о рекламируемом вами показе советских фильмов и телепрограмм не может быть и речи?

3. Почему адвокат этой телестанции г-н Джавиц (телефон 212-688-3405, говорит по-русски) считает, что ваша затея практически неосуществима и вы поспешили с рекламой?

4. Почему в Вашингтоне директор FCC г-н Кордона (телефон 202-634-1770) заявил, что без разрешения Федеральной коммуникационной комиссии никакое телевидение невозможно, а все сообщения о создании русского телевидения в Нью-Йорке являются уткой и пахнут аферой для сбора денег?..»

Да, на войне, как на войне, и я с открытым умыслом давал в статье телефоны отца Дэмпсия, адвоката Джавица и директора FCC Кордоны — пусть их оглушат сотнями телефонных звонков по поводу этого fucking телевидения!

Но даже эти боевые действия не спасали меня от повинности сочинять по утрам новые легенды для моей «еврейки бешеной, простертой на постели». Тем паче, отказ Нью-Йоркской телефонной компании взять нас под свое крыло сильно поколебал ее веру в наше предприятие. Лежа ночью рядом со мной, Эли вдруг сказала:

— Ты знаешь, что из ста новых бизнесов в первый год выживают лишь десять?

— Только без паники! Нашла, когда говорить о бизнесе! — И я с силой привлек ее к себе, стал целовать ее крыжовники.

Она пыталась сопротивляться:

— Подожди…

— Нет, не могу! Ты что, не чувствуешь? Пусти меня! Let me in!..

А на следующий день Карганов и Палмер, собрав нас всех в своем кабинете, сообщили вдвоем, как парный конферанс:

— Совланут, господа! А по-русски — терпение. Да, «Нью-йорк телефон компани» отказалась подключать наши приемники к своим телефонным линиям. Но выход есть, и этот выход простой. В Америке во всех домах стоят домофоны. То есть, из каждой квартиры провод тянется к единому домофонному щитку. Мы будем на крышах домов наших клиентов ставить мощные антенны-приемники нашего закодированного сигнала, которые сконструировал для нас Джей Гольберг, и подключать их к домофонному щитку. Таким образом сигнал попадет в каждую квартиру, где будет стоять наш тайваньский приемничек. Так что не падайте духом, продолжайте работать! Тем более, что из Лос-Анджелеса к нам прилетел господин Семен Левингут, он хочет перенять наш опыт и вместе с нами открыть на том побережье такую же радиостанцию. И с такой же просьбой к нам обратились два бизнесмена из Филадельфии. То есть, мы будем готовить для них программы, и наша WWCS станет действительно Всемирной коммуникационной системой! Позвольте вам представить — мистер Семен Левингут!

И молодой высокий гость из Л-А был представлен, после чего я, как главный редактор, повел его по всем кабинетам и студии звукозаписи, объясняя, что тут к чему, какие мы делаем передачи и как у нас будет выстроена сетка вещания.

— А я могу послушать какую-нибудь вашу передачу? — спросил этот Левингут, когда мы вернулись в мой кабинет.

— Мою или вообще какую-нибудь? — уточнил я.

— Вашу, — сказал он и вызывающе посмотрел мне в глаза.

Я усмехнулся:

— Пожалуйста…И снял с полки аудиокассету с передачей из цикла «Легенды Брайтона». Уж если он прилетел за опытом, пусть послушает.

31

«Франтик Джо», или Летающий джаз

…

Начал я:

— Яков, а правда, что в июле сорок пятого года в Берлине тридцать тысяч немок сделали себе аборты?

Яков Майор нахмурился, поковырял ногтем левой, без двух пальцев руки, в своих желтых прокуренных зубах, сплюнул вбок и только после этого произнес:

— Я не понял. Марик сказал, шо ты будешь делать из меня легенду, а ты спрашиваешь за немецкие аборты.

Мы сидели на лавочке брайтонского бордвока, и вся Атлантика, сиреневая от закатного солнца, тихо лежала у наших ног.

— Яша, ты ж видишь, — ответил я, включаясь в его прилипчивый одесский акцент, — я еще не достал диктофон. Так было тридцать тыщ абортов? Или не было?

Глядя в океанскую даль своего прошлого, он пожевал губами:

— Ты хочешь знать правду?

— Да, Яша. Я хочу знать правду.

— Зачем?

— Потому что имею на это право. Два моих дядьки, Моисей и Исаак, пропали на той войне, им было по двадцать лет. А до войны они носили меня на плечах. Я имею право знать правду.

— У них была твоя фамилия?

— Это у меня их фамилия. В сорок втором моя бабушка получила сразу две повестки, что оба пропали без вести.

— Дворкины? — Он снова прищурился, глядя в эту Атлантику, словно пытаясь, как Черномор, вывести из ее глубины моих погибших дядек. Но после паузы покачал головой: — Нет, таких я не встречал.

Я подождал, но старик молчал, и я напомнил:

— Так шо про аборты?

— Ладно… — произнес старик. — Я скажу тебе правду. Мы в этом не участвовали.

— То есть? — не понял я.

— А как ты думаешь? — Он повернулся ко мне, и я впервые увидел так близко его глаза — зеленые и словно подернутые патиной желтизны. — Я мог прикоснуться к немке, если ее отец или брат сжигал в крематории мою сестру или мать? А? Я буду иметь эту немку? Или ты думаешь, они не стонали от кайфа, когда их имели наши солдаты? Нет, мы, евреи, в этом не участвовали.

— Ну-у… — протянул я. — Ты не можешь говорить за всех…

— Могу! — отрезал он и даже рубанул воздух левой рукой без двух пальцев. — Во-первых, я президент Ассоциации ветеранов войны. А во-вторых, я прошел со своей камерой сначала от Бреста до Сталинграда, а потом от Москвы до Берлина. Я могу говорить за всех.

Я знал, что он не врет, — я видел его документы оператора Центральной студии кинохроники, орденские книжки и фронтовые фотографии с Романом Карменом, когда писал в «Новом русском слове» об их ассоциации.

— Ладно, — сказал я и достал диктофон.

Яков покосился на него и спросил:

— Ты вообще собираешься начать ваше радио? Или это еще одна афера, как липовые медицинские страховки?

— Если бы это была афера, стал бы я приезжать на Брайтон с диктофоном?

— Не знаю… — сказал старик. — Ты правда учился во ВГИКе?

— Конечно. А что?

— И ты знал Кармена?

— За Кармена ты меня уже спрашивал прошлый раз. Я даже знаю его жену Майю и был у них на даче в Переделкине. Алена, дочь Майи, замужем за Труниным, моим приятелем и автором «Белорусского вокзала».

— Да? Гм… А какие фильмы снял Кармен?

Я усмехнулся:

— Это экзамен? Пожалуйста: «Пылающий остров», «Суд народов», «Великая Отечественная», «Повесть о нефтяниках Каспия»… Еще?

— Хватит. Между прочим, и «Суд народов», и «Великую Отечественную» я делал вместе с ним. Можешь включить свой аппарат. У меня есть для тебя одна история. Я тридцать лет никому ее не рассказывал, даже Кармену. Думал сам сделать ее в кино. Но теперь мне хотя бы пенсию выбить, как у американцев. Они, между прочим, воевали на Втором фронте, а мы-то на Первом!

— Если твои ветераны будут голосовать за Рейгана и Буша, вы получите ветеранские пенсии.

Он повернулся ко мне:

— Ты думаешь?

— Уверен. Буш воевал, был военным летчиком, немцы его сбили. Если он будет в Белом доме, мы напишем ему такое письмо — он будет рыдать! Ты же знаешь, я писать умею.

— Да, я читал «Шереметьевскую таможню». В Бресте на таможне было еще хуже. Они разрубили мой протез.

— Иди ты! — изумился я и включил диктофон. — У тебя протез? Где?

Он поднял штанину левой ноги, и я увидел его протез — блестящий металлический штырь с шарниром в лодыжке.

— Но это немецкий, — сказал старик. — А тогда у меня был деревянный, советский. Они его топором… Бриллианты искали.

Я усмехнулся:

— Нашли?

И вдруг он сказал:

— Конечно, нашли… Один орден «Красного Знамени», один «Славы», медаль «За оборону Сталинграда» и четыре за взятие Киева, Вены, Будапешта и Берлина.

— Не отдали?

— Протез отдали, щепками.

— И как же ты ехал?

— А так и ехал до Вены. Прыгал на одной ноге. В Вене Дэвид Харрис — ты его знаешь — сделал мне этот, немецкий. Так что теперь у меня одна нога наша, еврейская, а вторая… — и старик с силой похлопал себя по левому колену.