Крамола. Книга 1 - Сергей Алексеев

И едва он вывел их, как дом обрушился, завалился, сложившись в высокий холм, и пыльный столб повис в воздухе. Земля успокоилась, и Андрей проснулся с ощущением страха.

Ковшов бредил, сипел, кому-то приказывая рубить пол.

А в вагоне решался вопрос: выбросить Ковшова сейчас или подождать, когда эшелон снова тронется, и на ходу спустить тифозника под колеса, предварительно расширив дыру в полу. Тогда бы охрана не узнала, что в вагоне есть отдушина из этого ада.

Решили, что лучше сбросить на ходу.

Однако оставался еще один важный вопрос: требовался доброволец, который бы взялся за это дело.

И вот добровольца никак не находилось ни в одной партии…

10. В ГОД 1909…

В последнем классе гимназии Андрей все глубже начинал чувствовать тоску. Она возникала не сразу и даже не в юности; корни ее тянулись из глубин, из детства, только тогда многие чувства были непонятны и воспринимались как неотвратимая часть жизни. Детское желание спрятаться где-нибудь на сеновале или в конюшне, забиться в уголок, чтобы затаить дыхание, оцепенеть и на какой-то миг стать слепым и глухим, теперь незаметно переросло в жажду одиночества.

Дядя видел такое его состояние и старался не мешать.

— Это ты с богом говоришь, — как-то раз заметил он, глядя на Андрея благосклонно и с любовью.

Поздней осенью в этот год, когда уже выпадали первые зазимки, Андрею захотелось съездить домой, в Березино. Дядя не противился: в последнем классе гимназисты чувствовали себя полустудентами, жили вольно, по своему усмотрению. Но Саша ехать отказался. В то время он страстно увлекся спортом и ходил в Дом физической культуры, который содержал есаульский купец Белояров.

В Березино Андрей приехал под вечер и сразу же, оседлав коня, отправился на луга. Выпавший утром снег так и не растаял совсем и теперь схватывался ледком. Придорожные травы, увешанные тонкими сосульками, тихо позванивали на ветру, ровно шумели сосны, и в стылом, предзимнем небе догорала подслеповатая заря, словно далекий, скоротечный пожар. В кронах деревьев тревожно кричали кедровки, и то были единственные живые существа во всем лесу.

Андрей скоро озяб и, бросив поводья, поднял воротник тужурки, ссутулился в седле и грел руки на шее коня под густой белой гривой. Уже обученный и резвый трехлеток словно чувствовал настроение седока и тоже шел, низко опустив голову, как старый, поживший на свете мерин. Впрочем, и жеребчику было от чего печалиться: близилась осенняя ярмарка, и судьба его была предрешена…

Вместе с угасающей зарей стих ветер, и в природе наступило то состояние, когда кажется, что ты медленно глохнешь. И вместо шорохов и звуков слышен только стук крови в ушах. Онемевшие кедровки сидели нахохлившись, беззвучно падал лед с ветвей, и конь ступал по снегу, будто на кошачьих лапах.

На миг Андрею почудилось, что дорога эта ему незнакома и ведет бог весть куда; иначе как объяснить, отчего охватывает тревога и так долго тянется сумрачный лес? Ведь летом, когда ездили на покос, все было не так!..

Но конь вынес его на взлобок, и открылся широкий луг, присыпанный снегом. Сразу посветлело, а на белых вершинах скирд еще отражалась красная заря. Андрей соскочил на землю и, чувствуя, как слезы закипают в глазах, крикнул что было мочи:

— А-а-а-а!..

Голос взметнулся ввысь, откликнулся эхом от далеких лесных гребешков, усиленный многократно, загремел, низвергаясь с небес. Жеребчик навострил уши, заржал тоненько, призывно, и Андрей рассмеялся. В голове застучала одна-единственная и простая мысль: какая это радость — жить! Жить!

Он бросил повод и побежал. Под ногами хрустел ледок и желтая отава, и всюду, насколько хватал глаз, ощущалась чистота и целомудренность. Конь, взбрыкивая задними ногами, умчался вперед и на секунду встал, вскинул голову.

— Э-э-эй! — закричал ему Андрей и замахал руками.

Эхо простреливало пространство, голос звенел и осыпался на землю вместе с морозной иглой.

Но вдруг кто-то отозвался! В лугах кто-то был, и живой человеческий голос пробивался сквозь холодное эхо с небес. Андрей на мгновение замер, вслушиваясь, а жеребчик помчался к скирдам и неожиданно перевернулся через голову, наступив на повод. Он тут же испуганно вскочил, нелепый и смущенный, по-телячьи отбежал в сторону и встряхнулся.

— О-о-о! — негромко позвал Андрей, внутренне содрогаясь от мысли, что голос в пустых, осенних лугах ему не почудился.

И снова ему откликнулись. А потом Андрей различил на фоне белой скирды человеческую фигуру — зябкую, маленькую и одинокую. Расстояние было велико, но он угадал, кто это, и побежал, вновь как бы повинуясь чьей-то чужой воле.

Альбинка стояла у скирды, пряча руки в рукава овчинного кожушка, улыбалась спокойно и печально, у рта вился легкий парок. Андрей ошеломленно молчал, кровь стучала в висках, обжигая лицо, и чуть побаливал детский шрам на лбу.

— Вот и дождалась, — просто сказала Альбинка. — Вот и дозвалась.

Снег под ее ногами растаял, и влажно блестела пожухлая отава.

— Ну, здравствуй, барин, — вымолвила она, словно на ухо прошептала. — Приехал, сокол мой.

И неожиданно поклонилась ему, не вынимая рук из рукавов.

Окончательно растерянный, Андрей не знал, как ответить, и спросил невпопад:

— Замерзла?

— Нет! — засмеялась она и, распрямившись, вскинула голову. — Это я так тепло берегу. На вот, потрогай руку — горячая…

Андрей машинально коснулся руки и тут же отдернул: ладонь и впрямь была горячая и почему-то светилась, как если бы ее держали под лампой. Альбинка опять засмеялась и ослабила туго завязанный полушалок.

— Что ты тут делаешь? — нашелся Андрей, приходя в себя.

— Пошла телку искать… А потом пришла сюда и стала звать тебя. Зову и поджидаю.

— Меня? Но…

— Гляди! Гляди, конь твой уходит! — вдруг крикнула она.

Андрей обернулся: жеребчик рысил своим старым следом, направляясь в Березино. Повод волочился у него между ног и мешал перейти в намет.

— Уходит! — наливаясь страстным возбуждением, воскликнул Андрей. — Я догоню! Ты постой!

Он ринулся наперерез коню, но Альбинка не отставала. Они бежали рядом, нога в ногу, и подол ее юбки порошило сухим снегом. Жеребчик диковато прянул в сторону, сошел со своего следа и потянул вдоль опушки.

— Ну хватит! — Альбинка схватила Андрея за руку, заговорила как с ребенком: — Все равно не догонишь. Я знаю, не догонишь.

Андрей вырвал руку и помчался за конем. Альбинка осталась стоять, улыбаясь и глядя с интересом.

Около получаса Андрей бегал по лугу, спотыкаясь о кочки, падал в льдистый снег, но жеребчик не останавливался.

Когда сумерки опустились на луг и там, где недавно горела заря, осталось холодное, бирюзовое свечение, Андрей сел на землю и уронил руки, а жеребчик, которому, видно, надоела игра, неторопкой рысью направился в лес. Спиной Андрей чувствовал, как Альбинка медленно подходит к нему и смеется — негромко и совсем невесело. Когда она была в сажени, Андрей резко вскочил и пошел во мглу, широко отмахивая руками.

— Постой! — Альбинка догнала его. — Не сердись на коня… Я тоже телку свою не нашла, хоть домой не ходи… Зато тебя дождалась!

Андрей остановился. Она смотрела снизу вверх и будто тянулась к нему. В глазах отгоревшей зарей светилась тихая печаль. А росные ее волосы схватились ледком — белым, словно молочные брызги. Андрей тронул их рукой, и лед мгновенно растаял, засверкали прозрачные капли…

— Идем! — позвала она и потянула за руку. — Идем, я что-то тебе покажу!

Возле скирды она встала на колени и принялась выдергивать слежавшееся сено.

— Давай! — подбодрила она. — Скорее, пока не замерзли!

Андрей послушно опустился рядом, выдернул один клок, другой, стал захватывать побольше, отшвыривая сено в сторону. Скоро там выросла целая копешка, а они, веселясь, толкали друг друга и углублялись в основание скирды. Руки были исколоты, но боли не чувствовалось. Потом сделалось тесно в узкой норе: они едва втискивались, чихали от пыли и смеялись. Было совсем темно и душно, однако руки неожиданно наткнулись на жерди. Альбинка завизжала от радости и, скользнув вперед, куда-то исчезла.

— Сюда! Сюда! — услышал Андрей ее голос, словно из подземелья.

Он нащупал лаз и оказался под стожарами, как в шалаше. Можно было стоять на коленях, и впереди еще ощущалось пространство.

— Аля? — тихо позвал он.

— Нужно закрыть лаз, — прошептала она, возникая из темноты. — Чтобы не выстудить. Тут с лета тепло осталось…

Он послушно заткнул ход сеном и на ощупь вернулся обратно.

— Тихо, — предупредила Альбинка. — Чуешь, летом пахнет…

Андрей лег, закрыл глаза и увидел теплый июльский вечер на полосе, далекие дымы костров, поднятые в небо дышла телег. Сумерки уже опускались на землю, в прибрежных кустах запели ночные птицы, и вместе с прохладой терпко запахло луговым многоцветьем. Прокаленный зноем воздух был чист и легок, и можно было не дышать: кружилась голова и тело потеряло вес. Казалось, стоит оттолкнуться — и полетишь над землей.