Крамола. Книга 1 - Сергей Алексеев

— Советская власть!

Ульян Трофимович потянулся было рукой к безмену, однако вовремя опомнился. Но движение его не скрылось от глаз Коркина, он расстегнул кобуру. Ульян Трофимович понял, что делает ошибку за ошибкой, что надо добром просить, в душу ему стучаться! Может, даст послабление…

— Послушай, товарищ Коркин, — взмолился он. — Ну, пощади ты нас! Ведь не посеем — на будущий год с голоду перемрем! Ведь в каждой избе ребятишек полно… Ну, хошь, пока народ не видит, на колени встану? У тебя же, поди, отец-мать есть, ну подумай, как в глаза-то им смотреть станешь, ежели ребятишки перемрут? Прости меня, дурака, ну, покричал я, дак с войны пришел, горячий бываю… Я тоже большевик, с шестнадцатого года, с германской.

Продкомиссар застегнул кобуру, одернул и запахнул на груди пальто.

— Не нужно унижаться, — посоветовал он. — Я этого не люблю.

— Да как же не унижаться-то, — торопливо заговорил председатель. — Мы же тута еще Советской власти не нюхали, руками не щупали. Какая она хоть?.. А ты сразу грабить от имени Советской власти! Да как же народ во власть-то такую поверит? Как же он пойдет за ней, ежели с грабежа начинается? Ты ведь на всю дорогу веру отобьешь. Я им говорю тут, хвалю-нахваливаю. Я им тут золотые горы сулю, а ты… А ты…

Коркин вышел, тихо притворил за собой дверь. Ульян Трофимович опустился на лавку и уставился в огромный черный зев печи, где когда-то пекли общественный хлеб.

— Мне-то ясно, почему такая политика, — сказал Елизар Потапов. — Большевики чуют, что Сибирь вот-вот от России отойдет. Свое правительство будет. Вот и хотят весь хлебушек вывезти. С драной овцы хоть шерсти клок… Вывезут, а там — трава не расти.

— Не может быть, — Ульян Трофимович помотал головой и бросился к окну.

— А я, пожалуй, поеду! — вдруг засобирался Елизар. — Своим скажу, пускай прячут. Да ведь, боюсь, не поверят мне! Ведь не поверят, а?..

Продотряд, разобрав винтовки, уже вышел на улицу; Коркин давал какие-то распоряжения и показывал рукой на избы. Вокруг, застыв в растерянных позах, стояли мужики, бабы, ребятишки…

Когда продотрядники пошли по домам, Ульян Трофимович спохватился, что все еще сидит в пекарне, выбежал на улицу, заметался по двору, не соображая, что делать и как остановить грабеж. Потом он в отчаянии встал перед толпой сельчан, поклонился в пояс и закричал:

— Простите! Простите уж Советскую власть! Люди добрые, простите! Не по злому умыслу, истинный бог!

Мужики и бабы, к кому уже зашли во дворы продотрядники, кинулись к своим избам.

— Ой, ратуйте, люди-и! — понеслось по селу. — Грабя-ат!..

Ульян Трофимович упал на колени, застонал:

— Простите! Простите, ради Христа!

12. В ГОД 1920…

Тележные следы тянулись по степи от холма к холму. Смирившийся и поневоле ставший единомышленником Бутенин шагал позади Андрея и сердито сопел в затылок. Он стер себе ногу и теперь прихрамывал; спина и плечи потемнели от пота.

Так они отмахали верст пять, и Андрей уже шарил взглядом по степи в надежде отыскать знакомые приметы или сам курган, как неожиданно тележные следы начали истончаться: колеи от одиночных повозок отваливали то вправо, то влево, и скоро под ногами остался один-единственный след — неровный, змеистый и едва приметный в траве. Андрей поначалу шел уверенно, надеясь, что колеи где-нибудь впереди непременно сойдутся и приведут на место побоища, к кургану, однако, покрутившись возле солончаков, след вообще пропал, и только молодая сочная трава колыхалась под утренним ветерком. А тут еще Бутенин, словно предчувствуя неладное, стал поторапливать, понукать вопросами: скоро? Нет?

— Скоро, скоро, — отмахивался Андрей и прибавлял шагу.

Сориентировавшись по солнцу, он двинулся по направлению к Уфе, и на какой-то миг ему показалось, что местность знакома; ощущая, как бухает сердце и шелестит кровь в ушах, он едва не бежал. Бутенин вроде тоже воспрянул духом и заспешил следом. Но когда они очутились на берегу балки, Андрея охватило злое отчаяние. На земле не было ни следа, ни единой приметы, что здесь всего два года назад случилось побоище: ни стреляной гильзы, ни пуговицы, ни ремешка… Он прошел вдоль балки в одну сторону, затем в другую; Бутенин послушно таскался за ним и даже не ворчал, а потом забрался на холм и тяжело опустился на землю. От тепла и влаги все цвело, благоухало, так что кружилась голова и рябило в глазах.

У Бутенина наконец лопнуло терпение. Он в который раз переобулся, поднялся с земли и вдруг закричал, распаляя себя:

— Сколько еще бегать? А? Ну, где твой курган, где?! Завел черт-те куда! Если ты стрекануть надумал — не выйдет! Не на того напал! В душу…

— Молчать! — рявкнул Андрей и, резко повернувшись к конвоиру, сжал кулаки. Бутенин умолк, лицо вытянулось; румянец на бледных щеках его разгорался странно: сначала в крапинку, словно тифозная сыпь, затем порозовели скулы и подглазья. Он сглотнул слюну, торопливыми руками стал застегивать ремень. Андрей отвернулся, утер потное лицо жестким рукавом. Ветерок холодил спину, но солнце уже припекало и слепило, так что смотреть можно было только вприщур. Вдруг он услышал тихий шорох у ног и в то же мгновение увидел черную гадюку. Змея подползала к пальцам, блестящая и холодно-равнодушная, протекала меж трав, держа на весу маленькую, тупую головку. Андрей замер и лишь чуть подогнул пальцы на ногах, будто в тесной обуви. Гадюка на секунду остановилась, еще выше вскинула головку и несколько раз выбросила изо рта тонкий, стремительный язык, ощупывая впереди себя пространство. Желтоватый кончик хвоста ее нервно дергался по сторонам, тело взбугрилось, и тугой желвак, пробежав от шеи к середине туловища, вздыбил его, как жесткую веревку. Андрей прикрыл глаза и в то же мгновение ощутил на ноге мертво-холодное тело змеи. Расслабленная и успокоенная, она неторопливо переползла, перетекла через его голую ступню, оставив влажный, знобящий след.

Он открыл глаза, поднял голову и увидел, что Бутенин с ужасом на лице смотрит на его ноги, а руки конвоира машинально одергивают и разглаживают складки под ремнем. Ребячий его рот перекосился, глаза поголубели, и зрачки в них истончились до едва видимых точек.

Андрей привычно пробежал нервными пальцами по шраму и бросил уже на ходу:

— Идемте, у нас мало времени.

Андрей вдруг вспомнил, как шел он со своим полком по степи в Иванов день и как красноармейцы обливались водой. На смерть шли, сердцем чувствовали — не пригодится больше вода в горячей степи, да вот умом понять этого не могли. Не могли и не хотели.

— Андрей Николаич, смотри! — неожиданно громким шепотом проговорил Бутенин. — Человек.

В той стороне, где курился дымок, Андрей заметил белую человеческую фигурку. Травы стелились возле него, выглаживались под ветром до блеска, человек же был неподвижен.

— Каменный… — проронил Андрей.

— Да нет, вроде шевелится! И сидорок на плечах!

Вскоре они настигли незнакомца, и Андрей увидел перед собой щуплого старика в белой длиннополой одежине, высокого ростом, но сгорбленного, будто постоянно кланяющегося. На узкой спине болталась тугая и легкая котомка. Когда он опирался на палку, то по ней, как по дереву, поднимался вверх, распрямлялся и тут же заходился в кашле. На непокрытой голове сквозь редкие седенькие волосы просвечивала бурая от загара лысинка.

Старик распрямился, откашлялся и теперь вытирал слезы, жмуря белесые глаза. Губ у него совсем не было, как, впрочем, и зубов; рот провалился, белая борода не скрывала втянутых морщинок.

— Ты кто? — спросил Андрей. — Как зовут?

— Русин я, — пролепетал старик, выжимая из глаз остатки слез.

— А что тут делаешь?

— Живу…

— Ладно, слушай меня внимательно, — Андрей говорил громко: похоже, старик был глуховат. — Здесь где-то два года назад бой был. Понимаешь? Красные и белые… Слышал, нет? Красные за железную дорогу прорывались, а белые навстречу пошли. Ну?

— Не слыхал, — промямлил старик. — Не понимаю…

— Не понимаешь или не слыхал? — злился Андрей.

— Не понимаю…

— Тьфу! — выругался Андрей. — Ты русский? Я же тебе русским языком объясняю: бой был. Красные и белые, в степи. Где-то здесь. И все погибли! Человек семьсот!

— Погибли, знаю! — слегка оживился старик. — На Иванов день.

— Верно! — обрадовался Андрей. — На Иванов день! Так где? Где их похоронили?

— А тама! — старик махнул рукой в сторону железной дороги. — Вон за угором!

— Так пошли! Пошли! — заторопил Андрей. — Веди!..

Старик привел их на место, и Андрей сразу, еще издали, узнал его: вот балка, где белый эскадрон рубил правый фланг полка, а на горизонте дыбится тот самый холм, на котором окопался заградотряд мятежных чехов.

Обгоняя старика, Андрей побежал вперед, берегом балки. Конечно, вот здесь он скакал, чтобы остановить рассыпающуюся по степи роту, а в этом месте, кажется, под ним убило коня.