Сто лет одиночества - Габриэль Маркес

– Сюда нельзя, полковник, – сказала вдова. – Командуйте на своей войне, а в моем доме командую я.

Полковник Аурелиано Буэндия не проявил ни малейшего неудовольствия, но его душа обрела покой лишь тогда, когда его охранники разграбили и даже сожгли дом вдовы. «Ты теряешь человечность, Аурелиано, – сказал ему тут полковник Херинельдо Маркес, – и разлагаешься заживо». В ту пору состоялась вторая ассамблея мятежных военачальников. Собрался разный люд: идеалисты, карьеристы, авантюристы, отбросы общества и даже самые обыкновенные преступники. Был там и старый чиновник-консерватор, растративший казенные деньги и переметнувшийся к мятежникам, чтобы скрыться от правосудия. Многие даже не знали, за что они сражаются. В этой пестрой толпе, где различия в оценке событий грозили взорвать изнутри либеральное сообщество, выделялась одна мрачная фигура – генерал Теофило Варгас. Чистокровный индеец, темный, неграмотный, отличавшийся тихим коварством и пророческим даром, он сумел превратить своих людей в слепых фанатиков. Полковник Аурелиано Буэндия замыслил на этом сборище объединить всех мятежных командиров против политиканов с их закулисными играми. Генерал Теофило Варгас опередил его: за считанные часы развалил коалицию самых видных командиров и фактически возглавил войска. «С этой сволочью ухо востро держите, – говорил полковник Аурелиано Буэндия своим офицерам. – Для нас он более опасен, чем сам военный министр». Один молоденький капитан, неприметный и осмотрительный, робко поднял указательный палец.

– Можно еще проще, полковник, – сказал он. – Его надо убить.

Полковника Аурелиано Буэндию чуть смутила не жестокость предложения, а то, что оно было высказано на долю секунды раньше, чем он сам понял, чего хочет.

– Не дождетесь от меня такого приказа, – сказал он. И действительно, приказа он не отдавал. Но две недели спустя генерал Теофило Варгас был на куски изрублен в засаде, а полковник Аурелиано Буэндия стал верховным командующим. Той же самой ночью, когда его верховенство признали все мятежные командиры, он вдруг проснулся в гамаке и завопил, требуя одеяло. Внутренний холод, леденивший кости и заставлявший стучать зубы под жарким солнцем, не давал ему уснуть несколько месяцев, пока не сделался привычным. Упоение властью стали портить вспышки злости на самого себя. Стараясь одолеть душевное смятение, он приказал расстрелять молоденького капитана, который предложил убить генерала Теофило Варгаса. Его приказы выполнялись раньше, чем он их отдавал, даже раньше, чем хотел отдать, и всегда выполнялись с гораздо большим рвением и размахом, чем он того желал. Заблудившись в дебрях одиночества своей необъятной власти, он потерял путеводную нить. С презрением смотрел на толпы народа, радостно встречавшие его в захваченных городках: они представлялись ему теми же самыми, что ранее приветствовали тут его врагов. Повсюду он натыкался на подростков, глядевших на него его глазами, говоривших его голосом, с таким же недоверием обращавших к нему слова привета, с каким он обращался к ним, и утверждавших, что они – его сыновья. Он чувствовал себя измельченным, повторенным во множестве лиц и таким одиноким как никогда. Он был убежден, что его собственные офицеры врут ему на каждом шагу. Пререкался с герцогом Мальборо. «Лучший друг тот, кого нет на свете», – повторял в те времена полковник Аурелиано Буэндия. Он устал от неуверенности, от заколдованного круга вечной войны, всегда застававшей его в одном и том же месте, но всякий раз еще больше постаревшего, еще больше сникшего, все меньше понимающего – зачем, как, до каких пор. И всегда кто-то стоял у самой черты мелового круга. Кто-то, кому не хватало денег, у кого сын болел коклюшем или кто хотел заснуть и не проснуться, потому что больше не мог хлебать дерьмо этой войны, но тем не менее из последних сил вытягивался в струнку и рапортовал: «Все в порядке, мой полковник». Именно это и было самым страшным в тех бесконечных войнах, поскольку порядок оставался прежним. Одинокий, лишенный своих предчувствий, бегущий от холода, который преследовал его до могилы, полковник Аурелиано Буэндия нашел пристанище в Макондо, где мог согреться теплом очень старых воспоминаний. Его безразличие стало таким глубоким, что по прибытии партийной делегации, уполномоченной обсудить с ним дальнейший ход событий, он лишь повернулся в гамаке на бок, не протерев глаза.

– Пошлите их туда, к шлюхам, – пробормотал он. Шестеро посланцев либеральной партии – юристов в сюртуках и цилиндрах – с редким стоицизмом переносили страшную ноябрьскую жару. Урсула приютила их в своем доме. Большую часть дня они просидели в запертой спальне, обсуждая сугубо секретные дела, а к вечеру попросили дать им охранников с несколькими аккордеонистами и сняли на весь вечер заведение Катарины. «Не трогать их, – приказал полковник Аурелиано Буэндия. – Я-то всегда знал, чего им надо». В начале декабря эта долгожданная встреча, которая, по мнению многих, грозила превратиться в нескончаемую дискуссию, была завершена в течение часа.

В накаленной солнцем гостиной, рядом с гробовым силуэтом пианолы, накрытой белым саваном, сидел полковник Аурелиано Буэндия, презревший на этот раз меловой круг, начертанный его адъютантами. Он занял кресло между своими политическими советниками и, закутавшись в шерстяной плед, молча слушал краткие предложения партийных эмиссаров. Они, во-первых, просили его отказаться от ревизии прав собственности на землю, чтобы снова заручиться поддержкой землевладельцев-либералов. Просили, во-вторых, прекратить гонения на священнослужителей, чтобы получить возможность опираться на верующих. И, наконец, просили ни в коем случае не уравнивать в правах законных и незаконнорожденных детей, дабы охранить святость домашнего очага.

– Выходит, мы сражались только за власть, – усмехнулся полковник Аурелиано Буэндия, когда закончилось перечисление.

– Это всего лишь тактические реформы, – заметил один из делегатов. – Сейчас, в войну, главное – крепко стоять на пьедестале народного большинства. А там видно будет.

Один из политических советников полковника Аурелиано Буэндии поспешил вмешаться.

– Это противоречит всякому смыслу, – сказал он. – Если предложенные вами реформы хороши, значит, хорош и нынешний режим консерваторов. Если эти реформы помогут нам укрепить народный пьедестал войны, как вы говорите, значит, нынешний режим стоит на крепком народном пьедестале. А следовательно, вывод такой: почти двадцать лет мы боролись вовсе не за чаяния народа.

Советник хотел продолжить, но полковник Аурелиано Буэндия прервал его взмахом руки.

– Не теряйте времени, доктор, – сказал он. – Главное то, что с этого момента мы боремся только за власть. – С усмешкой, не сползавшей с его губ, он взял бумаги, переданные ему на подпись делегатами, и обмакнул перо в чернила. – А если так, – подытожил он, – у нас нет никаких возражений.

Его люди не верили своим ушам.

– Простите меня, полковник, – мягко сказал полковник Херинельдо Маркес, – но это – измена.

Полковник Аурелиано Буэндия застыл с поднятой рукой и тут же обрушил на смельчака тяжелый молот своей власти.

– Сдать оружие! – приказал он.

Полковник Херинельдо Маркес встал и положил пистолет на стол.

– Отправляйтесь в казарму, – продолжал полковник Аурелиано Буэндия. – Предстанете перед революционным трибуналом.

Затем подписал декларацию и возвратил документы посланцам со словами:

– Сеньоры, вот ваши бумаги. Пусть послужат общему делу.

Спустя два дня полковник Херинельдо Маркес, обвиненный в государственной измене, был приговорен к расстрелу. Съежившись в своем гамаке, полковник Аурелиано Буэндия оставался глух к просьбам о помиловании. Накануне казни, нарушив приказ не тревожить, Урсула пришла к нему в спальню. В черном с головы до пят, с небывало торжественным видом стояла она все тр минуты своего визита.

– Я знаю, что ты расстреляешь Херинельдо, – сказала она очень спокойно, – и не могу этому помешать. Но хочу тебя предупредить: как только я увижу труп своими глазами, клянусь тебе прахом моего отца и моей матери и памятью Хосе Аркадио Буэндии, клянусь перед Господом Богом, я из-под земли тебя достану и задушу собственными руками. – Уходя из комнаты, не дожидаясь ответа, она добавила: – Именно так я поступила бы, если бы ты родился со свиным хвостом.

В ту нескончаемую ночь, когда полковник Херинельдо Маркес оживлял в памяти дни, погибшие в швейной комнате Амаранты, полковник Аурелиано Буэндия час за часом долбил твердую скорлупу своего одиночества, стараясь ее пробить. Единственные счастливые мгновения – после того далекого дня, когда отец водил его смотреть на лед, – он пережил в своей ювелирной мастерской, где делал золотых рыбок. Ему надо было тридцать два раза начинать гражданскую войну, надо было подвергать испытанию все свои договоры со смертью и, подобно свинье, вываляться в грязи славы, чтобы с почти сорокалетним опозданием понять преимущества прямодушия.