Ночная смена - Энни Краун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кендалл, — говорит Нина, и ее сочувствие ранит, как нож.
— Не надо, — хриплю я.
Я хватаю первую красную чашку, которую вижу на кухонном столе, осушаю ее и захлебываюсь кашлем. Это чистая водка. Как жидкий огонь, но я лучше прожгу остаток вечера дотла, чем буду думать о Винсенте.
— Если понадоблюсь, я буду пить Jungle juice с Харпер.
Я бы предпочла стать актером второго плана в ее жизни, чем главным героем в собственной.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
У меня никогда не было такого похмелья.
Пятничная ночная смена в библиотеке — то еще мучение. На самом деле, я едва выживаю.
Должно быть, это какое-то нарушение прав человека, заставлять студента-работника пялиться в яркий экран компьютера, таскать тележку с книгами со сломанным колесом, которое скрипит так громко, что похоже на удар ножом для колки льда по лобной кости и спорить с другими студентами о просроченных платежах. Я хожу едва живая, пытаясь бороться с тем, что, безусловно, является худшим похмельем в жизни.
— Ты опять заболела? — спрашивает Марджи, замечая, что я сгорбилась за стойкой регистрации, обхватив голову руками. — Потому что, если это так, просто иди домой. И не смей отключаться. Я скажу, что ты была здесь и они заплатят за полную смену.
Я почти принимаю предложение. Но слишком упряма, поэтому остаюсь. Вот почему. Никакой другой причины.
Не потому, что я продолжаю следить за входными дверями. Не потому, что продолжаю воображать, что слышу, как они со скрипом открываются, вижу отблеск света на стекле, улавливаю движение высокого темноволосого парня, входящего внутрь. Каждый раз грудь сжимает паника.
Потому что, если Винсент войдет в библиотеку, мне придется столкнуться с тем, что произошло прошлой ночью. А это значит встретиться лицом к лицу со всеми доказательствами, указывающими на то, что Винсент развлекался со мной ради друзей, нежели ради себя: публика в Starbucks, Джабари, преподносящий меня в качестве подарка на день рождения, парень в баре, пытающийся затащить нас наверх в комнату Винсента, неуравновешенное время наедине.
Кендалл — 1, Винсент — 0.
Не забудем и про пропавшие трусики, и, возможно, что еще хуже доказательств, за которые я цепляюсь, все это значило для него так же много, как и для меня.
Но, к счастью, мне не придется справляться со всем этим именно сегодня.
Винсента нигде нет.
Конечно, его нет, — шепчет пессимистичный голос в голове. — Он уже получил то, что хотел.
* * *
В субботу у Клемента выездная игра. Я знаю это только потому, что совершаю ошибку, открывая Твиттер в то время, когда должна читать Чосера18, и первое, что всплывает в ленте — это видео с Винсентом, триумфально забивающего трехочковый.
Я швыряю телефон лицевой стороной вниз на кухонный островок. Это не помогает.
Зажмуриваясь, я все еще вижу, как его обнаженные руки сгибаются, темные волосы падают на влажный от пота лоб, рот изгибается в дерзкой улыбке, когда размытая толпа на заднем плане вскакивает на ноги, чтобы подбодрить его.
Молодец.
Рада, что у него все хорошо.
Я хватаю маркер и вновь принимаюсь за изучение Чосера и его архаичного английского, который неожиданно кажется менее болезненным по сравнению с этим. Нина, которая проводит еженедельную мойку коллекционных стаканов и кружек для воды в раковине напротив, выгибает бровь.
— Ты в порядке?
— Абсолютно, блять, в порядке, — бормочу я.
— Я тут подумала, — говорит она. — Тебе следует написать Винсенту.
Я переворачиваю страницу книги слишком сильно, что та немного рвется внизу, прямо вдоль корешка.
— И зачем мне это делать?
Нина закрывает кран и ставит другой стакан на сушилку.
— Потому что твоя вечеринка жалости превратилась в сорока восьмичасовую ярость, и это, должно быть, становится утомительным. Ты сделала это. Побыла достаточно несчастна. Теперь, пожалуйста, не могла бы поговорить с ним, чтобы вы либо помирились, либо, типа, позволь изуродовать его машину в стиле Кэрри Андервуд19? Что угодно, только не это дерьмо с часом грустных девчонок.
— Мне не грустно.
— Точняк. Извини. Виновата. Ты гребанная трусиха.
— Извини?
Нина улыбается, совсем чуть-чуть, словно моя реакция лишь подтверждает это.
— Я не пытаюсь оскорбить тебя, поэтому объясню иначе. Ты все еще хочешь быть с Винсентом или нет?
Я с трудом сглатываю.
— Больше нет.
— Потому что его товарищи по команде узнают? И тебе невыносима мысль о том, что люди узнают, что ты, взрослая женщина, хочешь трахнуть другого взрослого по обоюдному согласию?
— Потому что я чувствовала себя объективированной, — поправляю я. — Ты была там, Нина. Я видела твое лицо. У тебя те же ощущения от ситуации. Джабари оставил Харпер наверху и пошел держать за руку другую девушку. Остальная команда пыталась оставить меня наедине с Винсентом. Что, если для них это была игра? Что, если они вели счет? Парни так делают. Я читала статьи о спортивных командах, в которых есть электронные таблицы.
Нина прищуривается, глядя на меня.
— Думаешь, товарищи Винсента пытались вас свести?
— Я уверена в этом.
— Значит, они сделали именно то, что делали мы с Харпер?
Я открываю рот, затем закрываю его, а потом пробую снова.
— Это другое. Ты знаешь, что это другое.
— Чем это отличается?
Почему кажется, что Нина не принимает мою сторону в этом вопросе?
— Они парни, Нина. И если перечислишь все улики, которые у меня есть с той ночи, это классическая схема — я поспорил на тебя.
Нина хлопает ладонью по стойке.
— Вот оно! Я так и знала! Ты делаешь повествование из всего. Смотри — да! Иногда искусство имитирует жизнь. Но ты всегда все упрощаешь, чтобы можно было подсунуть их в аккуратные коробочки. Это похоже на то, что ты проводишь литературный анализ собственной гребаной жизни, чтобы не проживать ее по-настоящему.
— Я так не делаю, — возражаю я.
О боже, делаю.
— Делаешь, — говорит Нина. — Это самосаботаж. Потому что, если ты сможешь убедить себя, что уже знаешь, чем это закончится, тогда сможешь уйти, не будучи на самом деле настоящим человеком и живя своей жизнью. Я понимаю, что ты не большой поклонник вечеринок и скопления людей, но иногда кажется, что считаешь себя совсем не такой, как другие девушки.
Такое ощущение, словно мне дали пощечину.
— Я такая же, как другие, — возражаю я. — И стараюсь не думать — лучше я других или нет,
