Конь в пальто - Ирина Лукьянова

— Можешь и так сходить.

— Могу. А ты что будешь делать? В чате висеть? СМС-ки девочкам писать? Кино смотреть? Гулять пойдешь? Что, что ты будешь делать?

— Не знаю.

— Давай, хоть с завтрашнего дня — я не буду тебя трогать, не буду помогать, не буду проверять уроки, не стану ходить на твои собрания, это все будет исключительно твоя ответственность. Потянешь?

— Не знаю.

— А я знаю! Мы в прошлой четверти поставили такой эксперимент! И ты клялся, что все будешь делать сам. И что? И четыре четвертных двойки! А сейчас я устранюсь — и опять будут четыре двойки, по тем же предметам.

— Ну и что.

— А это четыре годовых двойки. А это знаешь что?

— Не знаю.

— А это второй год, моя радость!

— Ну и что.

— Ну и оставайся на второй год! А я не буду бегать к завучу и директору, упрашивать и унижаться: переведите моего Сашеньку, я буду с ним заниматься! Это мне нужно, чтобы ты учился?

— Не знаю.

— Скажи, вот тебя выпрут из школы, ты что собираешься делать? У меня на шее всю жизнь сидеть?

— Работать буду.

— Кем ты будешь работать? Кем можно работать с незаконченным восьмым классом, гастритом и близорукостью? Ты грузчиком, может, собираешься стать? Или дворником?

— Программистом.

— Так ты мне скажи, программист, почему у меня после тебя в компе полно вирусов, а по информатике у тебя тройбан? Ты действительно думаешь, что в программисты берут тринадцатилетних хлюпиков с двойкой по алгебре и семью классами образования?

— Не знаю.

— КАК МНЕ ЭТО ВСЕ НАДОЕЛО!!!

Я бездарная мать. Я бездарная мать. Я бездарная мать. Ушинский и Сухомлинский, Макаренко и Корчак, почему вы не говорите со мной? Почему вы оставили меня?

Я не умею воспитывать детей. Я ращу бездельника и захребетника. Мой сын растет паразитом. Моя жизнь не имеет смысла. Я работаю, работаю, работаю, и все непонятно зачем. А со своей основной задачей я не справляюсь. Если я не перестану столько работать, моя дочь вырастет такой же, как он. Мне проще написать огромную статью о кризисе мотивации в системе образования, чем добиться от своего сына, чтобы он сделал уроки. Я теоретик фигов. Жизнь прожита напрасно. Я плохой специалист и никакая мать.

— Мам, а чего ты Сашку ругала? Он плохой?

— Он лентяй.

— А я не лентяй? Я пол покрасила красиво.

— Где?

— Пойдем покажу.

— Маш, ну кто красит паркет фломастерами?

— Ну ведь красиво?

— Очень.

Это очень красиво. Двадцать четыре разноцветных паркетины в два ряда. Я бездарная мать. Пока я воспитывала сына, дочь красила паркет фломастерами. Лечь и умереть. Немедленно. У меня болит голова, тянет затылок, будто там пережали что-то железной скрепкой. Я умею предсказывать грозы и снегопады; это собирается гроза.

— Мам, иди у меня орфограммы проверь…

Контрольная

До вечера мы готовились с Сашкой к пересдаче контрольной по русскому. Он ушел спать, а я напилась персену. Ночью началась гроза. Все грохочет и трясется, от грохота срывает сигнализацию у машины во дворе. Сашка стонет во сне, Машка кашляет, опять простуженная.

Машка забирается ко мне под одеяло, брыкается острыми коленками, бьет локтями, кашляет в ухо, сопит, всхлипывает, отбирает одеяло. Я пишу изложение о свойствах персена и вывожу на контрольную двадцать простуженных девочек. Девочки прячутся в лужах после дождя, красивые, пестрые, в разноцветных тряпочках. Коричневая в оранжевых лоскутках сидит на яблоне, сиреневая притаилась под колокольчиком, малиновая пляшет в одуванчиках. Две светло-синих описывают свойства корня валерианы, раскрывая скобки и расставляя пропущенные запятые. Черная бьет локтями, потому что в воздухе слишком много влаги, в носу слишком много воды, и от этого он так гремит.

Маша! Маша! Вставай, пойдем сморкаться и в нос набрызгаем. Четыре часа утра.

Мы строим прозрачный дворец из пузырьков воздуха и травяного леса, из прочных слов и ярких лоскутков, из серебристого тростника и пуха, отмечая причастные обороты оранжевыми флажками.

Гремит гром, гремит нос, пластмасса, жестянка, лает собака. В подъезд кто-то вошел, и собака, защищая нас, гавкает во всю силу легких. Гремит пластмасса, Мавра скребет в туалете лапой, заскребает постыдные дела, иди уже отсюда, хватит. Вымыла, побрызгала антивонью, иди-иди…Мао! Мао! Мавра нашла просыпанный китикэт, с хрустом хряпает. Мам! Мам! Что ты подскочил? Мам, я опаздываю, ты куда дела мои джинсы? Спи, еще пять утра.

Громоздятся связки придаточных, переплетенные корнями пустырника, связанные стеблями валерианы, раскачивается на них и поет Мавра, выворачиваясь кверху пузом. Разноцветные девочки карабкаются по травяным канатам, согласно хлюпают носы с восходящей интонацией в конце предложения. Гремит восклицание, мусорная машина приехала вывозить контейнеры, бьет по ушам, чихает в нос, сучит коленками по печени, скрипит дверью в подъезде, бдительно лает.

В семь встает сын, ему к восьми на пересдачу, в восемь заводится газонокосилка под окном, в девять подключается дрель у соседей. В девять двадцать Джесси приносит поводок и умильно урчит. Рассыпаются постройки, прячутся в норы запятые, повиливая хвостиками, с балкона счастливо тянет стриженой травой. Машина под окном требует злобным «бииии», чтобы ее пустили проехать.

Кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка?

Воспитательный момент номер два

— Хотелось бы спросить у Екатерины Андреевны, почему она позволяет себе устраивать из урока балаган.

— Когда это я устраивала из урока балаган?

— Не прикидывайтесь, что вы не поняли. Это ведь вы заменяли Татьяну Васильевну в восьмом классе? Со свалкой истории и так далее?

Это заседание педсовета, на котором только что обсуждали мой план внеклассной работы. Я предложила учителям совместно осуществить свои могучие замыслы, не предполагая даже, какие тучи собираю над своей головой, предлагая в качестве серьезного плана внеклассной работы капризные мысли, результаты мозгового штурма, работу ассоциаций, — вываливая избыточную кучу идей, как на планерке в журнале, надеясь, что кто-то найдет в них жемчужное зерно, подхватит и разовьет.

Валентина Ивановна, историк, встала, тяжело опираясь на стул и отставляя больную ногу, замотанную эластичным бинтом.

— То, что мы сейчас услышали от Екатерины Андреевны, — правильно я называю ваше имя-отчество? — то, что мы сейчас услышали от Екатерины Андреевны — это, скорее, программа не для педколлектива, а для труппы паяцев, специально приглашенных для развлечения детей.

— Почему вы так считаете? — спросила директор.

— Екатерина Андреевна достаточно ярко проявила свои способности к организационно-педагогической работе, проводя урок литературы в восьмом классе. Класс был настолько возбужден — настолько возбужден, — что даже у меня на уроке не мог успокоиться. Выкрикивали «Бульбу на свалку!»…

— Давайте я объясню.

— Не надо, я знаю суть. Мне объяснили. Суть, насколько я помню, заключалась в том, что школьники отправляли на свалку истории классические произведения, а другие должны были, пользуясь вашим лексиконом, их «отмазать».

— Простите, я…

— Не перебивайте, пожалуйста, Екатерина Андреевна. Вы действительно полагаете, что школьник может на уроке пользоваться такими словами, как «отмазать», «отстой» и так далее? Учеников не надо развлекать. Школа — это не цирк. В школе ученики должны работать.

— Вы считаете, что этот урок был развлечением?

— А вы считаете, что это был урок? В чем, простите, была цель этого урока? Какие, с позволения спросить, знания, умения и навыки они вынесли с этого «урока»? — она выделила голосом кавычки.

Проклятие! Почему же я настолько не умею спорить, когда со мной так говорят!

— Смысл этого урока заключался в том, чтобы дети могли… проявить свое понимание предмета… показать, насколько они понимают связь произведений классической литературы с современностью, выделить в них то ценное и актуальное, что… Наконец, если хотите, это отработка умения формулировать свои мысли, говорить спонтанно, нашим школьникам очень не хватает этого умения… Это вообще очень важно — чтобы у детей вообще появилось собственное отношение к произведению, чтобы они могли осознать его актуальность для себя, они ведь очень часто просто не понимают, зачем им читать повести из жизни каких-то исторических дядек…

— Это, простите, тоже ваш термин?

— Нет, это термин Юры Алешкина.

— Ну, Алешкин — личность известная… Вы в самом деле думаете, что учитель должен ориентировать урок на таких, как Алешкин?

— Если Алешкину интересно на уроке, это значит, что урок прошел не зря.

— То есть урок должен строиться в расчете на Алешкиных?