Человек за спиной Гитлера - Лев Безыменский

Задания были самые различные. Что касается разведки, то наш отдел старался быстро и точно информировать командующего о положении на Западном фронте — боях наших союзников по антигитлеровской коалиции. При штабе фронта не было представителя генерала Эйзенхауэра, вся информация шла через Москву. Частично ее дополняли сообщения Би-Би-Си и других радиостанций Запада, но они не всегда были достоверны. Но все, что приходило из Москвы, из генштаба, подлежало немедленному использованию. Рано утром, еще до того, как маршал Жуков начинал работу, мы должны были нанести на висящую в кабинете маршала большую карту данные о линии фронта войск Эйзенхауэра. Несколько раз и мне приходилось выполнять эту работу, что я делал с некоторым замиранием сердца. Но, конечно, великий полководец, когда входил в комнату, не замечал какого-то молодого капитана, трудившегося у карты.

Бывали и иные задания. Как-то (еще до начала наступления) начальник разведотдела генерал Трусов вызвал вашего покорного слугу и приказал мне немедля взяться за следующую работу: для авиации и артиллерии фронта срочно нужны данные: где в Берлине находятся центры водо-, газои электроснабжения, поля канализационного орошения, крупнейшие больницы и все, что необходимо для нормального существования города. Эти пункты не должны подвергаться бомбовым атакам и обстрелу. Задание было непростым, ибо в «запасе» разведотдела таких данных не было. Из положения мы вышли так: в библиотеке города Бирнбаум и в некоторых пустых домах были разысканы путеводители (желательно свежие) по Берлину с описанием необходимых объектов. Два дня и две ночи я обрабатывал источники, перенося все на картусхему, которую заготовили в штабе фронтовой авиации. Работу я представил командующему артиллерии, будущему маршалу артиллерии Казакову и командующему 16-й воздушной армии Руденко. В последующие месяцы, проезжая мимо корпусов действующей электростанции Руммельсбург или целехоньких газгольдеров в разных районах города, я вспоминал о бирнбаумских трудах…

Но тогда Берлин еще не был взят. Мы с волнением читали телеграфные ленты с докладами из 8-й гвардейской и 2-й танковой армий, действовавших на направлении главного удара. 21 апреля прорыв был достигнут, войска фронта вошли в городскую черту. Но они оказались не первыми: здесь сработал эффект, который Ставка Верховного Главнокомандования и Сталин предусмотрели при планировании операции. Как известно, на Берлин шли три фронта: Жукова, Конева, Рокоссовского. Последний должен был играть вспомогательную роль, так как вступал в последнюю очередь. Но Конев и Жуков? Каково было распределение ролей?

В принципе Берлин должен был быть обойден: с севера и северо-запада Жуковым и Рокоссовским, с юга и юго-запада — Коневым, причем непосредственное овладение Берлином поручалось Жукову, Конев должен был ему помогать, основная масса должна была устремиться на Дрезден. Но вскоре выяснилось, что Жуков задержался на Зееловских высотах. Тогда Ставка решила использовать танковые армии Конева — и 22-го танки 1-го Украинского фронта оказались в южной части Берлина, благо что предусмотрительный Сталин не довел разграничительную линию между двумя фронтами до самого Берлина (это было сделано лишь 23-го). Не исключено, что этой «открытой линией» Верховный Главнокомандующий хотел побудить двух давних соперников — Жукова и Конева — к некому соревнованию в последнем сражении великой войны. Конев сделал свое дело — мог дальше двигаться на Дрезден, оставив Жукову завершать взятие Берлина.

Правда, Адольф Гитлер тешил себя надеждой, что советские войска не пойдут прямо на Берлин. Он говорил в марте тому же Гудериану:

«Русские не будуг так глупы, как были мы, когда, ослепленные близостью Москвы, хотели непременно взять ее. Ведь как раз вы, Гудериан, хотели быть первым в Москве со своей армией. Вы бы должны были лучше других знать, чем дело кончилось!»

Да, Гудериан знал, чем это кончилось. То, что началось под Москвой, кончалось под Берлином. Начало этого конца был вынужден обозначить Мартин Борман в своем дневнике за 16 апреля 1945 года словами: «Крупные бои на фронте Одера».

ДНИ: 17 апреля — 20 апреля

Вторник, 17 апреля

Крупные бои на Одере.

Обед с ген. Кребсом и Хильпертом.

Среда, 18 апреля

Вечером: прибытие Бредова.

Четверг, 19 апреля

Крупные бои на Одере!

Пятница, 20 апреля

День рождения фюрера.

Увы, ситуация совсем не подобающая «дню рождения».

Приказ на вылет передовой команды в Зальцбург.

Очерк десятый:

Совсем не праздничное настроение

Те дни, которые обозначены у Мартина Бормана, Отто Гюнше и Гейнц Линге живописуют более ярко — это не упрек Борману, но свидетельство того, какая обстановка царила в бункере имперской канцелярии:

«На совещании в ночь с 16 на 17 апреля было доложено, что в районе западнее Кюстрина русские еще дальше отбросили немецкие дивизии. Контрнаступление, предпринятое по приказу Гитлера для ликвидации прорыва фронта, не имело успеха и должно было повториться 17 апреля утром. В эту ночь Гитлер снова сидел за чаем до 6 часов утра с Евой Браун и своими секретарями. Он говорил, что русским удалось немного вклиниться в оборону немцев, но что этот преходящий успех русских является лишь временным преимуществом атакующего.

В последующие дни — 17, 18 и 19 апреля — положение немецких войск на Одере становилось все более критическим. Ведя ожесточенные оборонительные бои, немецкие войска отступали под усиливающимися ударами русских войск. Русские начали наступление также на юге, в Силезии. Прорыв фронта в районе западнее Кюстрина русские значительно расширили и, прорвав все заградительные пояса, оказались в угрожающей близости от восточных предместий Берлина.

Немецкий фронт на Одере еще держался в районе Штеттина и Франкфурта. Ночью на улицах Берлина явно был слышен грохот артиллерии. Русские разведывательные самолеты кружили над Берлином.

Всю вину за критические положения на Одере Гитлер взвалил на командующего группой армий Хейнрици. Он называл его медлительным, нерешительным педантом, которому не хватает необходимого энтузиазма. Когда бои приблизились к Берлину, Гитлер снял его с поста командующего армейской группой, которая все еще носила название «Висла», хотя река Висла, на которой она когда-то сражалась, давно уже находилась в тылу русских войск. На место Хейнрици Гитлер никого не назначил. Руководство оборонительными боями за Берлин Гитлер взял на себя лично. Несмотря на то, что уже в эти дни стало совершенно ясно, что немецкий фронт на Одере опрокинут и восстановить его нет возможности, Гитлер цеплялся за участки, которые еще держались, и приказывал ликвидировать прорыв на Одере сильно концентрированными атаками с флангов.

На военном совещании во второй половине дня 19 апреля Кребс доложил, что русские танковые части прорвались еще дальше и находятся под самым Ораниенбургом, приблизительно в 30 километрах севернее Берлина. Это сообщение подействовало как разрыв бомбы и совершенно вывело Гитлера из равновесия.

Сразу после совещания Гитлер позвал Линге. Он жаловался на сильную головную боль и прилив крови к голове и просил вызвать Морелля, чтобы сделать кровопускание. На этот раз Гитлеру пиявок не ставили, так как требовалось немедленное кровопускание. Морелль с помощью Линге приготовил инструменты в спальне Гитлера на чайном столике, поставленном перед кроватью. Гитлер снял китель, засучил правый рукав рубашки и сел на край своей постели. Слабым голосом он сказал Мореллю, что в последние дни он мало спал и чувствует себя совершенно разбитым. Морелль стянул правую руку Гитлера жгутом и ввел в вену шприц. Но кровь не шла, так как кровь Гитлера была очень густа, сразу свертывалась и забивала иглу. Тогда Морелль взял иглу потолще и с большим трудом ввел ее в вену Гитлера. Линге держал под углом стакан, в который густыми каплями стекала кровь. При этом Гитлер спросил Линге, выносит ли он вид крови. Линге ответил:

— Разумеется, мой фюрер. Ведь эсэсовцы к этому приучены.

Крови набралось около стакана, и она сразу свернулась. Линге, желая показать Гитлеру, что вид крови его не трогает, сказал ему шутливо:

— Мой фюрер, теперь в вашу кровь достаточно прибавить немного сала, и мы сможем предлагать ее в качестве «кровяной колбасы из крови фюрера».

Фюрер улыбнулся, а вечером за чаем рассказал это Еве Браун и своим секретаршам.

Вскоре оптимистическое настроение, царившее на совещаниях в начале наступления русских войск на Одере, сменилось большой нервозностью.