Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

- Стало быть, вы считаете, что для женщин существуют особые правила морали? Что женщины не люди? - воскликнула панна Говард.

- Извините, сударыня, не я создавала эти правила. А если они относятся только к женщинам, то, наверно, потому, что только женщины становятся матерями.

- Стало быть, эмансипация, прогресс, высшие достижения цивилизации все это, по-вашему...

- Дорогая панна Клара, - прервала ее пани Ляттер, положив учительнице руку на плечо, - согласимся в одном: вам хочется защищать прогресс, а мне кровные деньги. Я не принуждаю вас разделять мои отсталые взгляды, так не принуждайте же меня принимать на свое иждивение таинственных детей, если они в самом деле появятся на свет.

- В таком случае Иоанна обратится к вашему сыну, - в негодовании ответила панна Говард.

- А он ответит ей так же, как я вам. Если Иоанна считала возможным пойти на авантюры, то нет никаких оснований думать, что мой сын не имеет права избегать авантюр. Наконец у него нет денег.

- Ах да, в самом деле! - подхватила панна Говард с насмешливой улыбкой. - Ведь он у вас еще малолетний. Это не Котовский, который умеет сдержать слово, данное женщине.

- Панна Говард!

- Спокойной ночи, сударыня! - ответила панна Клара. - А поскольку у нас такое расхождение во взглядах, с пасхи я ухожу со службы.

- Ах, изволь, уходи хоть со свету, - прошептала пани Ляттер после ухода учительницы. И вдруг горло ее сжалось от таких безумных сожалений, такой тоской стеснилась грудь и такой хаос мыслей вихрем закружил в голове, что пани Ляттер показалось, что она сходит с ума.

Новость, которую принесла панна Говард, крайне огорчила пани Ляттер, но последние слова учительницы были ударом, нанесенным ее материнской гордости, ее надеждам. С каким презрением эта старая дева назвала ее сына "малолетним"! И как она смела, как могла она сравнить его в эту минуту с Котовским!

С некоторых пор в душе пани Ляттер росло по отношению к сыну смутное чувство, которое можно было бы назвать недовольством. Всякий раз, когда кто-нибудь спрашивал: "Что делает пан Казимеж?", "Куда он уезжает?" или: "Сколько ему лет?" - матери казалось, что ей нож всадили в сердце. После каждого такого вопроса ей приходило в голову, что сыну уже двадцать с лишним лет, что, несмотря на способности, он ничего не делает и, что еще хуже, остается все тем же многообещающим юношей, каким был в шестнадцать, семнадцать и восемнадцать лет. Но, что всего хуже, он берет уйму денег у нее, женщины, изнуренной трудом, которой к тому же грозит банкротство.

Не раз вспоминался ей тот дурной сон, когда она, думая о детях, впервые в жизни ощутила холод в своем сердце и сказала себе, что могла бы быть свободной, если бы не они. Но это был только сон, а наяву она по-прежнему горячо любила Казика и Эленку, верила в их светлое будущее и готова была всем пожертвовать ради них.

Но вот сегодня панна Говард грубо сорвала завесу с ее тайных снов и осмелилась сказать, что ее обожаемый Казик никчемный человек. "Он еще малолетний! Это не Котовский!"

А ведь Котовский ровесник Казика, только он уже кончил университет и стоит на верной дороге, а Казик своей еще не нашел. Котовский сам зарабатывает себе на жизнь и так верит в свою будущность, что произвел впечатление на Мельницкого. Вот она, та энергия молодости, которой пани Ляттер искала в своем сыне и не могла, не могла найти!

А что сегодня? Каким этот обожаемый сын, этот будущий гений представляется людям? Сюда, в ее квартиру, явилась жалкая учительница и совершенно спокойно смешала с грязью ее сына. Ведь панна Говард убеждена, что "малолетний" и такой непохожий на Котовского пан Казимеж должен... жениться на Иоанне!

При мысли об этом пани Ляттер вцепилась руками в волосы и хотела биться головой о стену. Можно ли представить себе что-нибудь более позорное, чем ее сын, обреченный на женитьбу! Ее гордость, надежда, земное божество, который должен был потрясти весь мир, кончит свою карьеру, так и не начав ее, женитьбой на выгнанной учительнице и будет радоваться на раннее потомство!

Что сказали бы об этом Сольский, Мельницкий и все ее знакомые, которые с таким любопытством спрашивали у нее: "Что делает пан Казимеж?", "Куда он уезжает?", "Сколько ему лет?" Сейчас все вопросы разрешены одним ударом: пану Казимежу столько лет, что он может быть отцом, а меж тем что он делает?

Он по-прежнему "малолетний", нахлебник у матери, как сказала панна Говард.

Страшную ночь провела пани Ляттер; душа ее сломилась.

Глава двадцать вторая

Почему сыновья уезжают иногда за границу

Когда на следующий день часу в четвертом пришел пан Казимеж, элегантный, улыбающийся, с букетиком фиалок в петлице визитки, он смешался при виде матери. Лицо ее было мертвенно-бледно, глаза ввалились, и на висках серебрилась седина. Сын понял, что это она не поседела внезапно, а небрежно причесалась, и встревожился.

- Вы больны, мама? - спросил он, целуя матери руку, и присел рядом, согнув ногу так, точно хотел опуститься на колени.

- Нет, - ответила пани Ляттер.

- Вы меня звали?

- Мне все чаще приходится звать тебя, сам ты не показываешься.

Пан Казимеж смотрел матери в глаза, и в душе его снова проснулось подозрение, что мать прибегает к возбуждающим средствам.

- Тебе нечего сказать мне, Казик? - спросила пани Ляттер.

- Мне, мамочка? С чего это?

- Я спрашиваю, нет ли у тебя сейчас... какой-нибудь неприятности, не надо ли тебе открыться матери, раз у тебя нет отца.

Пан Казимеж покраснел.

- Вы, вероятно, думаете, что я болен. Честное слово...

- Я ничего не думаю, я только спрашиваю.

- Таким тоном, мамочка? Даю голову на отсечение, что кто-то насплетничал на меня, а вы так сразу и поверили. О, я чувствую, что с некоторых пор вы переменились ко мне.

- Это от тебя зависит, чтобы я оставалась прежней...

- Прежней? Так это правда? - воскликнул пан Казимеж, хватая мать за руку.

Но пани Ляттер осторожно высвободила руку.

- Ты можешь уехать за границу? - спросила она. - Сейчас?

Лицо пана Казимежа оживилось.

- За границу? Но ведь я целый месяц жду этого.

- И ничто не задержит тебя в Варшаве?

- Что может меня задержать? - удивленно спросил пан Казимеж. - Уж не здешнее ли общество? Так ведь там я найду получше.

Он так искренне удивился, что у пани Ляттер отлегло от сердца.

"Говард лжет!" - подумала она. А вслух прибавила:

- Сколько денег понадобится тебе на дорогу?

Пан Казимеж еще больше удивился.

- Ведь вы, мама, - ответил он, - решили дать мне тысячу триста рублей.

У пани Ляттер руки опустились. С отчаянием посмотрела она на сына, который приписал это отчаяние действию наркотиков, и умолкла.

- Что с вами, мамочка? - спросил он сладким голосом и снова подумал о наркотических средствах.

На этот раз мать не высвободила руку; напротив, она сжала руку сына.

- Что со мной, дитя мое? О, если бы ты знал! Тысячу триста рублей. Зачем так много?

- Вы сами назначили эту сумму.

- Это верно. Но если бы мне легко было достать такие деньги. Ты только подумай, какой дом я веду!

На этот раз пан Казимеж высвободил руку, он вскочил с диванчика и заходил по кабинету.

- О, господи! Нельзя ли без предисловий! - заговорил он с раздражением. - Почему вы не скажете прямо: ты не можешь продолжать образование. Церемонитесь так, точно, уезжая за границу, я оказываю вам любезность. Нет так нет! Жаль, что я порвал связи с железной дорогой. Если бы не это, я сегодня же подал бы прошение и стал чинушей. Потом женился бы на невесте с приданым, и... вы были бы довольны.

- Смотри, как бы ты не женился на бесприданнице, - тихо прервала его пани Ляттер.

- Это как же так?

- А если бы это пришлось сделать из чувства долга, - сказала она в замешательстве.

- Долга? Час от часу не легче! - засмеялся пан Казимеж. - Плохо же вы, мамочка, знаете мужчин! Да если бы мы женились на каждой, которая вздумала бы предъявлять свои права, в Европе пришлось бы ввести магометанство!

Странные чувства владели пани Ляттер, когда она слушала сына, который изрекал свои мысли тоном почти неприличным. Правда, относительно Иоаси она успокоилась, но ей претил цинизм сына.

"Да, это зрелый мужчина", - подумала она, а вслух сказала:

- Казик! Казик! Я не узнаю тебя. Еще полгода назад ты бы с матерью так не разговаривал. Я просто боюсь услышать о том, какую ты жизнь ведешь...

- Ну, не такую уж плохую, - сказал он помягче, - а если даже... так разве я в этом повинен? Я - человек, которого остановили на полпути к достижению карьеры. Боюсь, не испорчена ли уже она. Я теряю из виду высшие цели...

Пани Ляттер подняла голову.

- Ты меня упрекаешь? - спросила она. - Я в этом повинна?

Сын снова сел около матери и схватил ее руку.

- Это не упреки, мама! - воскликнул он. - Вы святая женщина и ради нас готовы пожертвовать всем, я знаю это. Но вы должны сознаться, что судьба была несправедлива ко мне. Воспитание, которое вы мне дали, пробудило в моей душе стремление к высшим, благородным целям, я хотел занять в обществе подобающее место. Первоначально обстоятельства даже благоприятствовали мне, и я вышел на настоящую дорогу. Но сегодня...