Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

- Ничего, - ответила она. - Дембицкий заболел.

Панна Говард тоже выбежала из своей комнаты, неспокойная, охваченная возбуждением.

- Стало быть, уже? - спросила она у Мадзи.

На этот раз Мадзя увлекла ее в комнату и, захлопнув дверь, воскликнула:

- Вы злая женщина!

- Что это вы говорите? - не сердито, а скорее робко спросила панна Говард.

- Что вы наделали? Вы погубили ни в чем не повинного человека, старика с больным сердцем. Спуститесь вниз, посмотрите, и вы до гроба не простите себе этого поступка. Кому он мешал, кого обижал этот несчастный?

- У него больное сердце? - переспросила панна Говард. - Он действительно болен? Но я ведь об этом не знала.

- В чем он провинился перед вами? Перед кем он еще провинился? Жалости нет у вас, бога вы не боитесь! - сдавленным голосом говорила Мадзя.

- Но если он действительно так несчастен, я могу написать ему, пусть возвращается в пансион. Я ведь не знала, что у него больное сердце. Я думала, он тюфяк, и только, - оправдывалась смущенная панна Говард.

"Она и в самом деле сумасбродка", - подумала Мадзя. Отерев слезы, она покинула огорченную панну Говард и вернулась в класс.

Через четверть часа после скандала, когда Дембицкий с племянницей были уже на улице, к пани Ляттер через черный ход явилась одна из классных дам и рассказала ей о происшествии в четвертом классе.

Пани Ляттер слушала возбужденная, пылающая, однако на вопрос классной дамы, поднимется ли она наверх, с деланной улыбкой ответила:

- Ну не все ли равно! Это действительно безобразие, но...

Она махнула рукой и тяжело опустилась на диван.

Классная дама, так ничего и не поняв, ушла удивленная, а Станислав в эту минуту принес пани Ляттер письма с почты.

Все еще улыбаясь, пани Ляттер стала просматривать письма. Одно из них упало на пол, она с трудом подняла его.

- От Мельницкого, - сказала она. - А вот из Неаполя. От кого бы это?

Она вскрыла письмо и пробежала коротенькую анонимку, написанную по-французски.

"По общему мнению, женщина вы умная, стало быть, должны предостеречь свою дочь, чтобы она, если уж нашла себе женишка, не отбивала женихов у других невест, которые не мешали ей охотиться за богатым мужем.

Благожелательница".

Пани Ляттер скомкала письмо и, опершись головою о спинку дивана, сказала вполголоса, все еще улыбаясь:

- Ах, Эля! Даже из-за границы шлют на тебя жалобы...

Глава девятнадцатая

Первая печаль

В середине марта, часов около семи вечера, панна Говард вернулась из города и, вызвав Мадзю из класса, увлекла ее к себе в комнату.

Панна Говард была возбуждена. Трясущимися руками она зажгла лампу и, не снимая ни пальто, ни шляпки, опустилась на стул. Ее обычно розовое лицо было сейчас таким же серым, как волосы, только нос покраснел под мартовским дуновением.

- Что с вами? - в испуге спросила Мадзя. - Уж не пристал ли к вам кто на улице?

Панна Говард пожала плечами и взглянула на Мадзю с презрением. Прежде всего к ней никто никогда не приставал, а если бы и пристал, так что из этого? Такой пустяк ее бы не расстроил.

Она помолчала с минуту, как опытный декламатор, который хочет произвести впечатление. А затем медленно заговорила, прерывая по временам свою речь, чтобы перевести дыхание.

- Известно ли вам, сударыня, у кого я только что была и с какой целью? Уверена, что вы никогда не отгадаете. Я была... у Иоаси!

- Вы у Иоаси? - воскликнула Мадзя. - Что же она?

- Она приняла меня очень мило, догадавшись, что я пришла к ней как друг.

- Вы как друг Иоаси? Но ведь...

- Вы хотите сказать, что она из-за меня потеряла место? Но она, бедняжка, рано или поздно потеряла бы любое место. Состояние ее здоровья...

- Она больна? Что с нею?

Панна Говард подняла глаза к небу и, не ответив на вопрос Мадзи, продолжала:

- Сегодня я встретила мадам Фантош, которая все время поддерживает знакомство с этой несчастной жертвой...

- Вы говорите об Иоасе? - прервала ее Мадзя.

- Да, я тоже была удивлена, когда спросила у мадам Фантош, откуда она возвращается, и услышала, что от этой несчастной. Но почтенная мадам Фантош сказала мне два слова, которые меня обезоружили. - Тут панна Говард, поднявшись со стула, прошептала Мадзе на ухо: - Иоася в положении... - И начала снимать пальто и шляпку, как человек, которому сказать больше нечего, потому что он изрек истину, в которой соединились все истины, какие существовали, существуют и когда-нибудь еще могут быть открыты человечеству.

- Иоася? Что вы говорите? - воскликнула Магдалена, придя в себя после минутного остолбенения. - Но ведь она не замужем...

Пальто свалилось у панны Говард с плеч и повисло на левой руке, с которой она еще не успела снять его. Белобрысая дама посмотрела на Мадзю глазами, которые сегодня были еще более белесыми, чем обыкновенно, и ответила с ледяным спокойствием:

- Ну, знаете, панна Магдалена, вам бы опять в первый класс пойти, что ли! Как, неужели в ваши годы независимая женщина может задавать подобные вопросы? Вы, сударыня, просто смешны!

Мадзя покраснела, как самая красная вишенка.

- Я все понимаю...

- Ничего вы не понимаете! - топая ногой, воскликнула панна Говард.

- Нет, понимаю! - чуть не со слезами настаивала Мадзя. - Но я знаю...

- Что вы знаете?

- Я знаю, что такой ужасный поступок она совершила не одна, - ответила Мадзя, моргая глазами, полными слез.

- Ах, вот что вы хотите сказать? Ну, разумеется, дело не обошлось без соучастника, о котором я сегодня же поговорю с пани Ляттер.

- О ком это?

- Ясное дело, о пане Казимеже Норском.

Мадзя с таким ужасом на нее посмотрела, что панна Говард была просто поражена.

- Что это вы? - спросила она.

- Умоляю вас всем святым, - воскликнула Мадзя, ломая руки, - не делайте этого! Пан Казимеж? Но ведь это сплетни...

- Я знаю обо всем от Иоаси.

- Иоася лжет! - возразила Мадзя.

- Иоася могла бы солгать, но наши глаза не лгут. Пан Казимеж кружил голову бедной девушке с самых каникул.

- Кружил голову? - покачнувшись, прошептала Мадзя. Бледная, опустилась она на стул, не сводя глаз с изумленной и рассерженной панны Говард.

- Конечно, кружил голову, пока не склонил ее к свиданиям. Разве вы не помните, как Иоася вернулась в пансион во втором часу ночи? Герой! Дон-Жуан! - кричала панна Клара. - Он говорил ей, что она первая красавица, что только ее он полюбил по-настоящему, грозил, что покончит с собой у нее на глазах. А сегодня он смеется над Иоасей и покидает ее. О подлый мужской род! Так неужели же мне не говорить об этой несчастной с его матерью?

Мадзя сжала руки и опустила голову так, что тень упала на ее миниатюрное личико. Но панна Говард не смотрела на девушку, она расхаживала по комнате и говорила:

- Как, бедная девушка должна остаться одна, без опеки, без гроша в кармане, отвергнутая родными и знакомыми, в такую минуту, когда по справедливости все общество больше чем когда бы то ни было должно оказать ей помощь? Неужели в минуту, когда соблазнитель бросается в объятия других любовниц, она должна оставаться без врача и прислуги? Он прокучивает сотни рублей в месяц, а у нее нет тарелки бульона и стакана чаю? Мне кажется, панна Магдалена, вы не только не знаете жизни, но в вашей душе спит даже чувство справедливости.

- А если это ложь? - прошептала Мадзя.

- Что ложь? Что женщины несчастны даже тогда, когда они исполняют самый священный долг, а мужчины имеют преимущества даже тогда, когда совершают преступление?

- А если это не пан Казимеж? - настаивала Мадзя. - Вспомните ошибку с Дембицким. Он ни в чем не был виноват, а...

- Какое тут может быть сравнение! - возразила панна Говард, чуть не бегая по комнате. - Дембицкий человек больной, поэтому он на всех производит впечатление тюфяка, а пан Норский известный соблазнитель. Ведь он и меня хотел обольстить, меня! Понадобился весь мой ум и характер, чтобы устоять перед его взглядами, полусловечками, рукопожатиями. "Будьте моим другом, моей сестрой", - говорил он мне. Ха-ха! Хороша была бы я в этой косной среде!

Воспользовавшись паузой, Мадзя молча простилась с панной Говард и, силясь унять слезы, убежала в дортуар за свою синюю ширмочку.

Там она упала на постель, зарылась лицом в подушку и плакала, горько плакала. В ушах девушки звучали слова: "Казимеж с самых каникул кружил голову Иоасе, он бросается в объятия все новых и новых любовниц, предлагал панне Говард стать его другом и сестрой!" Ведь он и ее, Мадзю, называл своей второй сестрой! Может быть, он соблазнитель и лжец, но в ту минуту, когда он целовал ей руки, он делал это искренне. Пускай весь свет, пускай даже он сам уверяет, что не был тогда искренним, Мадзя не поверит. Такие вещи чувствуешь инстинктивно, и Мадзя глубоко это почувствовала и, несмотря на возмущение и страх, была счастлива.

Мадзе казалось, что, целуя ей руки, пан Казимеж, хоть и ничего сам об этом не сказал, но предложил ей пуститься вдвоем в дальний путь. Она не спрашивала, что могло ждать ее, довольно того, что они должны были быть вместе, всегда вместе, как брат с любимой сестрой. И вот, не успел он выйти за рамки обыденных отношений, а она уже убедилась, что он ее бросит. Ведь у него было много женщин, которые хотели быть с ним, он никогда не принадлежал и не принадлежал бы ей одной, а если это так, то что он ей? Разве вся ценность такой любви не заключается в том, что она остается неразделенной?