Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

- Все, на что только способен такой человек! О, я никогда не ошибаюсь, панна Магдалена! Романович - это совсем другое дело, это энергичный, прогрессивный, преподаватель естественных наук, ну, и тонкий человек. Я недавно видела его у Малиновской, и, должна вам сказать, он представился мне в совершенно новом свете. Он понимает нужды женщин. О, нам многое придется изменить в пансионе, но прежде всего мы должны спасти пани Ляттер.

- А не ошибаетесь ли вы? - сказала Мадзя, умоляюще глядя на панну Говард.

- В том, что дела пани Ляттер плохи? - с улыбкой спросила панна Говард.

- Нет, с Дембицким? - с сожалением произнесла Мадзя.

- Вы всегда останетесь неизлечимой идеалисткой. Вы готовы сомневаться в вине преступника, которого поймали с поличным.

- Но что он сделал?

Панна Говард смутилась.

"Что он сделал? Что сделал?" - повторяла она про себя, не в силах понять, как это можно не осуждать человека, к которому она питает неприязнь.

- Признаюсь, - прибавила она вслух, - подробности мне неизвестны. Но панна Марта говорила, что пани Ляттер так возмущена, так негодует, так... презирает его, что нельзя и подумать, что этот человек не причинил неприятности...

- Простите, но кому он причиняет неприятности? - настаивала Мадзя, силясь удержать слезы.

"Кому он причиняет неприятности?" - подумала панна Клара. И, не найдя ответа, вспыхнула гневом.

- Можно подумать, панна Магдалена, что вы питаете к нему слабость! воскликнула она. - Как, у вас не вызывает отвращения это одутловатое лицо, эти бараньи глаза, эта загадочная ухмылка, с какой он разговаривает ну хотя бы со мною? Поверьте мне, это нахал и... простофиля!

Она отвернулась от Мадзи, смущенная и рассерженная. Ничего дурного о Дембицком она не знала, это-то и сердило ее ужасно.

Опечаленная Мадзя собралась уходить.

- Ах, да, панна Магдалена, вы не знаете Малиновской? Мы непременно должны побывать у нее и уговорить войти в компанию с пани Ляттер. Я должна спасти пани Ляттер, особенно за то, что она уволила Иоанну... Несносная девчонка!

- Я тоже хотела бы помочь пани Ляттер, если это мне удастся, но что я могу сделать для нее у панны Малиновской?

- Я все сделаю. Я уже готовлю почву, но панна Малиновская еще не соглашается. Если вы пойдете к ней со мною, мы убедим ее, что весь пансион хочет, чтобы пани Ляттер осталась, ну, Малиновская и сдастся.

Мадзя ушла, обуреваемая неприятными мыслями, она стала сомневаться, так ли уж умна и справедлива панна Говард.

"Что это ей мерещится? - говорила про себя Мадзя. - Разве я что-нибудь значу для панны Малиновской, я, бедная классная дама? Если мы даже все пойдем к ней, разве нам удастся уговорить ее войти в компанию с пани Ляттер? Да и не знаю я, хочет ли этого пани Ляттер.

А тут еще с Дембицким беда! Чего они от него хотят? Ведь если бы он был плохим человеком, его не любили бы так пан Сольский и Ада".

После ужина у классных дам только и разговору было, что о Дембицком; все они решили или совершенно с ним не разговаривать, или только холодно отвечать на приветствия. Мадзю так рассердила эта беспричинная злоба против невинного человека, что, сославшись на то, что ей надо написать письма, она удалилась за свою ширмочку, неохотно отвечая ученицам, которые засыпали ее вопросами. Все острее чувствовала она, что в пансионе неладно, но не могла уяснить себе, в чем же заключается зло и что грозит пансиону.

Глава семнадцатая

Первое пожатье

На следующую субботу приходилось тридцать первое января. Этот день навсегда запечатлелся в памяти Магдалены.

Утром, часов около одиннадцати, когда ученицы сидели по классам, носильщики вынесли из дортуара вещи панны Иоанны и, спустившись через черный ход, погрузили их на извозчика, который ждал у флигеля, прячась от любопытных глаз. Панна Иоанна, бледная, но с поднятой головой, сама уложилась и сама распоряжалась носильщиками.

Когда все вещи были вынесены и панна Иоанна надела шляпу и пальто, в дортуар вошла Мадзя с письмом от пани Ляттер. Глядя в лицо ей с дерзкой улыбкой, Иоанна вырвала из рук у Мадзи письмо.

- Ты ни с кем не прощаешься, Иоася? - спросила Мадзя.

- С кем мне прощаться? - грубо ответила та. - Уж не с пани Ляттер, которая присылает мне деньги через моих бывших сослуживиц, или с этой сумасбродкой Говард?

- И тебе никого не жаль?

- Все вы дуры, - воскликнула Иоанна, - а Говард глупее всех вас! Апостол независимости женщин, ха-ха! Не женщина, а флюгер: недавно она преклонялась передо мной, потом стала рыть мне яму, а теперь делает вид, что незнакома со мной.

- Зачем же ты вытащила из-под подушки это злополучное письмо! прошептала Мадзя.

- Захотела и вытащила! Я не позволю, чтобы мне наступали на ногу! А Говард я не стану мстить, я знаю, что эта сумасбродка всем наделает неприятностей и сама себя погубит. Погубит пансион и Ляттер.

С этими словами разъяренная панна Иоанна вышла в коридор, демонстративно уходя от Мадзи.

- Ты и со мной не хочешь проститься? - спросила Мадзя.

- Все вы дуры, - крикнула панна Иоанна и разразилась слезами.

Она опрометью бросилась бежать по коридору и исчезла на боковой лестнице, откуда донеслись ее судорожные рыдания.

В пять часов пополудни в канцелярии пансиона, на третьем этаже, должен был состояться ежемесячный совет. Учителя уже собрались, а пани Ляттер все не появлялась, и панна Говард шепнула Мадзе, чтобы та напомнила начальнице о совете.

Сбежав на второй этаж и войдя в кабинет, Мадзя не обнаружила там пани Ляттер. Она заглянула в смежные комнаты и наткнулась на пана Казимежа. Он был возбужден и красив.

- Что, пани Ляттер нет? - спросила, смутившись, Мадзя.

- Мама пошла на совет, - ответил пан Казимеж. Видя, что Мадзя покраснела и хочет уйти, он схватил ее за руку и сказал: - Погодите минутку, панна Магдалена, я хочу поговорить с вами. Вам ведь не надо идти на совет.

Мадзя так перепугалась, что слова не могла вымолвить. Она боялась пана Казимежа, но не могла противиться его желанию.

- Панна Магдалена, я хочу поговорить с вами о маме...

- Ах, вот что! - Мадзя вздохнула с облегчением.

- Присядьте, панна Магдалена.

Она присела, робко глядя ему в глаза.

- У меня к вам две просьбы. Исполните ли вы их? Не пугайтесь: обе они касаются моей мамы.

- Для пани Ляттер я все готова сделать, - прошептала Мадзя.

- Но не для ее сына, - прервал ее Казимеж с горькой улыбкой. - Впрочем, не будем говорить обо мне, - прибавил он. - Обратили ли вы внимание, что в последнее время мама стала очень нервна?

- Мы все это заметили, - ответила она после минутного колебания.

- Одно из двух: либо маму угнетают какие-то заботы, о которых я не знаю, либо... ей грозит тяжелая болезнь, - закончил он, понизив голос и закрыв рукой лицо. - Что вы об этом думаете? - внезапно спросил он.

- Я думаю, это, пожалуй, заботы...

- Но какие? Выбыло несколько учениц, так ведь для пансиона это ровно ничего не значит. Тогда что же?.. Элена уехала за границу, и за нее маме не надо беспокоиться. Она не пропадет! - с улыбкой воскликнул он. - Что же тогда остается? Уж не я ли?.. Но я тоже готов уехать и не знаю, почему мама оттягивает мой отъезд.

Мадзя потупилась.

- Нет, серьезно, меня очень беспокоит состояние мамы, - продолжал пан Казимеж не озабоченным, а скорее недовольным тоном. - Даже со мною она стала нервна, а о лечении не дает и заикнуться. Притом с нею происходит какая-то перемена. Сколько помню себя, она всегда поощряла меня в моем стремлении добиться высокого положения в обществе, ну, я и делаю карьеру, у меня есть связи. Между тем сегодня, когда мне надо ехать, мама разразилась такой филиппикой о труде и своем куске хлеба, что я просто испугался. Но больше всего меня беспокоит то, что мораль она читала насмешливым тоном, была как-то возбуждена, смеялась... Не заметили ли вы каких-нибудь перемен в маминых привычках? Не кажется ли вам, например, что мама... что мама... злоупотребляет эфиром? Иногда она прибегает к эфиру, чтобы унять приступы невралгии. Вообще я ничего не понимаю!

Жестом, полным отчаяния, он схватился за голову, но лицо его выражало только недовольство.

- Пожалуйста, никому не говорите об эфире, быть может, я ошибаюсь. Но, прошу вас, панна Магдалена, обратите внимание на маму, - прибавил он, взяв девушку за руку и просительно глядя ей в глаза. - Я считаю вас самым близким человеком нашей семьи, как бы второй дочерью мамы. Если вы что-нибудь заметите, сообщите мне, где бы я в это время ни находился: здесь ли, или за границей. Вы сделаете это? - спросил он печально и нежно.

- Да, - тихо ответила Мадзя, которую в трепет приводили звуки голоса пана Казимежа.

- А теперь еще одна просьба. Напишите Эленке письмо в таком духе, что мама раздражена, что в пансионе дела идут плохо. Прибавьте еще в шутливом тоне, что в Варшаве много болтают об ее шалостях и кокетстве. Ну и девушка, скажу я вам! Хочет понравиться Сольскому, а кружит головы другим! Хороший способ, но не со всяким. Сольский слишком блестящая партия, и не стоит отпугивать его легкомысленным поведением.