Знахарь - Марина Александрова

— А я Филипп Одинцов. Очень рад за вашу дочь, — он убрал книгу и приготовился к дальнейшей беседе.

— Прошу, — Лукерья широким жестом пригласила Филиппа к столу, и тот не заставил себя долго ждать.

Славно отужинав, Лукерья, к глубокому удивлению Филиппа, собралась спать, но какое-то беспокойство мучило ее, и она искоса поглядывала на попутчика.

— Вы, Лукерья Павловна озабочены чем-то? Я же вижу, — хитро прищурив глаза, спросил Филипп.

— Родненький, — она вся сжалась и стала похожа на маленький комочек, — я ведь, милый, крещеная. Помолиться мне надо бы, но боюся я. Человек ты, я вижу, неплохой, не выдашь, надеюсь? Времена-то сейчас смутные, неспокойные.

Филипп не выдержал и расхохотался.

— Да что вы! Конечно, только я, наверное, выйду. Не по мне все это, я человек неверующий.

Лукерья промолчала, а когда он вышел, только огорченно покачала головой, бубня про себя, что молодежь нынче пошла не та.

Глава 35

Как только она принялась за молитву, почувствовала вдруг сильную дурноту и, с трудом выглянув в тамбур, крикнула что есть мочи:

— Помогите! Люди, помогите!

Филипп услышал и подбежал к ней, подхватил и стал заносить хрупкую старушку обратно в купе, и тут она потеряла сознание.

Приведя ее в чувство, он сказал:

— У вас сердечко шалит, нельзя вам волноваться сильно. С чего вдруг вам так плохо стало?

Она, отдышавшись, посмотрела на него непонимающим взглядом и произнесла:

— Никогда мне не было так плохо. Я сама от всех болезней лечу, много заговоров знаю, а такое со мной впервые сделалось. Это, мил человек, из-за тебя. Отметина в тебе есть сильная. Давит она на людей, — она отвернулась.

Такое ему уже приходилось слышать, но никогда он не обращал на это внимания, а теперь стало страшно. Может, из-за этой непонятной, но проклятой отметины и жизнь у него не складывается?

— Лукерья Павловна, — тихо произнес он, — ты вот говоришь, что заговоры всякие знаешь, может, и меня от отметины той избавишь.

Бабка повернулась к нему и, проведя теплой ладонью по его лицу, ответила:

— Не с тобой пришло это, не с тобой и уйдет. Я тут не смогу ничем помочь.

— Как же мне быть? Ведь жизнь моя еще продолжается и, значит, мне до конца нести это проклятие?

— Может, и не проклятие это. Я ж говорю, отметина Божья. Она может и благословением быть. Спи, сынок. Много тебе в жизни придется еще испытать, силы нужны будут, — уже сквозь сон проговорила она.

Не сказала ему бабка главного. Когда пирогом угощала, прочла по руке судьбу его, да и ужаснулась. А плохо стало, как только молитву за него читать начала.

«Некрещеный, никак байстрюк, с отметиной — тяжелой судьбы человек, а умом и челом видный», — сделала вывод старушка, так и не решив, кто же есть на самом деле ее попутчик.

Наутро он уже не застал Лукерью в вагоне, зато увидел в окне знакомые пейзажи Екатеринбургских пригородов. Через четверть часа поезд остановился на вокзале.

— Филипп! Филипп, — такой родной голос прозвучал где-то среди толпы. Он наконец увидел Емельяна. — Скорей! Скорей, батьку твоего казнить собираются, ироды проклятые!

— Что?! Какого батьку? Ты чего…

— Отец твой нашелся! Иван Иванович Плетнев! Его анархисты повесить сегодня решили на Безымянном пустыре! Я от своих людей узнал, проститься с тобой хочет, эти проклятые разрешили! Ой, беда! И спасти не можем, народу их тьма, самим бы потом ноги унести! — Емельян плакал, а Филипп понимал, что старик говорит правду.

Быстрее ветра они достигли пустыря, где собралась немногочисленная толпа. Какой-то важный чиновник читал приговор, а Плетнев стоял и внимательно всматривался в толпу. Он надеялся увидеть хотя бы одного из своих сыновей.

— Отец! — крикнул Филипп и сам не узнал своего голоса. Иван Иванович повернул голову на крик и улыбнулся. В эту улыбку он вложил столько любви, нежности и мольбы, что Филипп не выдержал и рванулся сквозь бесновавшуюся толпу.

— Отец! Нет, нет! Не надо, — слезы текли из глаз, и он уже не смог разглядеть отца. Сзади его держал Емельян и какой-то незнакомый мужчина.

— Ты можешь попрощаться с ним, — сказал незнакомец. — Они не сделают тебе ничего, у них свои счеты с губернатором, а ты их пока не интересуешь, но это только пока, учти.

Филипп подошел к отцу и, видя вокруг себя враждебно настроенных людей, громко сказал:

— Прости меня, я не знал…

— Это ты меня прости. Не надо было тебе появляться здесь, но я думаю, тебя они не тронут. У меня с ними свои счеты, а ты живи. И брата своего найди, Станислава, ты уж последи за ним!

Тут их растащили. Филипп отвернулся и быстрым шагом подошел к Емельяну.

— Это ведь люди Максима! Почему он не остановит это безумие?

— Максима больше нет, его мы похоронили недавно. Филипп, никого у нас нет, — плакал Емельян.

— Но почему? — и, увидев уже мертвого отца, потерял сознание.

Очнулся он уже дома. В бреду он звал Диану, разговаривал с Лукерьей и просил снять с него заклятье. Ему снились мосты, которые раскачивались под ногами, бурлящие реки, в которые он боялся упасть.

— Опять, опять реки. Нет, мама, мама помоги! — бредил он.

— Господи, помоги ему! — молилась Диана. В доме было тихо, как на кладбище. Но в каком-то смысле дом и был в настоящий момент кладбищем.

Под пытками умер Максим, жену его, Ольгу, арестовали и отправили в ссылку, умер Иван Иванович, Станислав исчез. Вера Степановна серьезно заболела и находилась на грани помешательства.

Олег, вернувшийся с войны инвалидом, и Софья избежали суровой участи, Емельян жил в ожидании расправы, Диана уже ни на что не надеялась и ничего не боялась. Она ждала только Филиппа.

Через неделю Филипп пришел в себя. Первый человек, которого он увидел, была Диана. Взяв худенькую ладонь любимой в свои руки, он долго держал ее, не веря, что наконец увидел Диану.

— Я так тебя люблю, — прошептал он тихо.

— Я тоже, я очень тебя люблю, — ответила она и поцеловала его в покрытый испариной лоб.

— Это правда? Это все мне не приснилось? — спросил он. Она понимала, о чем он говорит, и, зная, что все равно ничего утаить не удастся, медленно кивнула. Он отпустил ее руку и, отвернувшись к стене, тяжело вздохнул.

— Расскажи мне обо всем, про нашего ребенка, Емельян мне написал о беде, — он заглянул в ее глаза, боясь, что увидит боль и страдание, но ошибся. Со временем Диана стала сильной женщиной, так как достаточно пережила в жизни. Человек ко всему привыкает, и она стала сильнее, ей надо было стать такой, иначе не вынести всех выпавших на ее долю страданий.

Конечно, смерть ребенка сказалась на ней, но она выстояла, несмотря ни на что. Выстояла и выжила ради себя, ради Филиппа, ради их любви.

— Мне жаль, но надо жить дальше. Мы много пережили, Филипп, и не думай, что я бесчувственная, я вынесла это ради нас, — сказала она тихо.

— Нет, милая, я ни в чем тебя не виню. Скорее, это я виноват, что оставил тебя одну. Это моя вина, но поверь, — он приподнялся и, гладя ее по лицу, добавил: — поверь мне, я больше никогда тебя не оставлю. Теперь все беды и радости мы будем переживать вместе. Мы это заслужили.

— Ох, Филипп, с нашими близкими людьми происходят такие несчастья, а мне горько, что мы ничем не можем им помочь, — она расплакалась и уткнулась ему в плечо.

Он крепко обнял ее и принялся успокаивать, словно ребенка. Она так скучала по этим объятиям, по его рукам, по голосу, такому спокойному и успокаивающему.

— Ты нужен мне. Я боюсь, я всего на свете боюсь. Сама не представляю, как смогла столько прожить без тебя!

— Ничего, ничего. Скоро все образуется, мы уедем в Новгород. Мы будем жить долго и счастливо. Я люблю тебя, никогда об этом не забывай. Слышишь? Никогда!

— Нам нельзя в Новгород, нам пока никуда отсюда нельзя, — Диана напомнила ему о том, что он еще в бегах и не может появляться там, где оставил о себе не очень приятные воспоминания.

— Тогда мы уедем в Москву или другой город, где нас никто не знает, — предложил он, хотя и понимал, что это все равно ничего не даст. Он должен быть здесь. Пока все не уляжется.

Глава 36

О своей встрече с Антонией он не сказал, и о своей смутной тревоге, терзавшей его с момента встречи с нею, он тоже умолчал. Достаточно неприятностей выпало им обоим за это время.

Не хотелось думать ни о чем. Единственным желанием было сидеть вот так, обнявшись, и тихо говорить ей о своей любви, о безграничном чувстве нежности и преданности. Но их маленькая идиллия вскоре закончилась. Олег пришел попрощаться.

— Я ухожу, меня вызывает друг. Я должен ему помочь, — сказал он.

— Интересно, как это? Ты же без руки, чем ты можешь… — начал Филипп, но брат его перебил.

— Я без руки, но не без головы! И слушать никого не собираюсь! Я пришел просто попрощаться, — он поднялся и, кивнув им на прощание, вышел из комнаты.