1941: Время кровавых псов - Александр Золотько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Егоров по очереди отогнал грузовики, нарубил саперной лопаткой, найденной под сиденьем, ветки с кустарника, уложил их на капоты машин, а Сличенко все еще перетаскивал убитых. Ему было тяжело – одной рукой, с кровоточащей повязкой на левом плече, но он не попросил помощи и даже не посмотрел на Егорова. Тащил, останавливался, чтобы передохнуть и дать возможность темноте перед глазами рассеяться, и снова хватался за ремень убитого.
Когда оказалось, что Егоров тащит мертвеца вместе с ним, Сличенко ничего не сказал и не поблагодарил.
– Нужно было документы у них собрать, – сказал Егоров, когда они сбросили в промоину последний труп.
– Хотите, я туда и свои документы брошу? – Сличенко прислонился спиной к дереву и вытер ладонью со лба пот. – Нам не нужны имена…
– Но их родственникам…
– А кто передаст весточку родственникам? – Сличенко дышал хрипло и часто. – Я? Я не планирую выжить в этой операции… И, боюсь, не могу гарантировать выживание и вам… Если, конечно, вы прямо сейчас все не бросите и не уйдете…
– И вы меня отпустите?
– Я могу и промазать… – Сличенко посмотрел в глаза военинженеру и подмигнул. – Вполне могу промазать, если вы пойдете прямо сейчас, быстро и по возможности часто меняя направление движения… У меня, если честно, руки трясутся и в глазах легкое двоение… Вы вполне можете усколь…
Сличенко съехал спиной по стволу дерева, глаза закатились, а тело стало заваливаться в сторону, на раненое плечо. Егоров подхватил капитана и осторожно уложил его на землю.
Над лесом пролетело несколько самолетов, Егоров снова вскинул голову и снова не успел.
– «Фокке-вульф» «Сто девяностый», – не открывая глаз, сказал Сличенко. – Четыре штуки. А вы все-таки решили не убегать… Это почти самоубийство, уважаемый Артем Егорович…
– Заткнитесь, – прошептал Егоров.
– А хотите, я угадаю, какое отчество было у вашего отца? – Сличенко открыл глаза и попытался встать, опираясь о дерево.
Рука соскользнула, и он бы упал, если бы Егоров не помог.
– Вашего отца звали Егор Егорович Егоров… – сказал Сличенко. – Угадал?
– С чего вы взяли?
– А смотрите – вы Егорович. Значит, ваш отец – Егор Егоров. Если бы он был, скажем, Иванович, то вряд ли удержался бы от соблазна поименовать вас Егором Егоровичем Егоровым. Если он этого не сделал, значит, сам уже попал под такое родительское одолжение. Нет?
– Вы бредите…
– Это от болевого шока, – пояснил Сличенко. – Мне бы часика два поспать… Я уже третьи сутки на ногах…
– Понимаю вас… Пойдемте, куда нужно идти?
Сличенко по дороге подобрал свой автомат, окинул взглядом замаскированные грузовики и показал большой палец Егорову.
– Ну, сразу чувствуется инженер… Кстати, товарищ военинженер первого ранга, давайте договоримся о том, что с нами всеми произошло…
– Вы задумали глупость, а я с вами согласился… Семь человек уже умерло…
– Восемь, – поправил Егорова капитан, – но не в этом дело. А дело в том, что я и мой комиссар… политрук Сергей Валентинович Лушников, пошли вам навстречу, нарвались на немцев. В бою я был ранен, политрук Лушников и ваши люди погибли… Понятно?
– Значит, вы еще и своего комиссара…
– А что мне оставалось делать? Это с вами можно разговаривать, оперируя категориями логики и эффективности. А он четко помнил приказ и осознавал неизбежность его выполнения. Ему сказали, что вверенная мне батарея должна нанести удар. И что ни одна установка не может попасть в руки врага целой. И что он отвечает своей жизнью и, что гораздо важнее, партбилетом за подрыв установок… Моя идея просто не вписывалась в его видение мира… – Сличенко споткнулся и чуть не упал. – Это даже неплохо, что меня подстрелил лейтенант, никого теперь не удивит исчезновение комиссара. А если даже и удивит… Послушайте, Егоров… У вас нет каких-нибудь других эмблем для петлиц? Без этих баллонов и призрака посередине?
– Нет, – коротко ответил Егоров, которого совершенно не привлекала мысль поболтать с начинавшим, кажется, бредить Сличенко.
– Жаль… А если кто-то из бойцов… или моих лейтенантов обратит внимание и спросит? Что мы с вами будем говорить? Давайте мы вам вообще петлицы срежем… будто вы струсили и попытались избавиться от знаков различия. Шучу, шучу, не нужно так на меня смотреть… – Сличенко остановился, оперся правой рукой о дерево и несколько минут стоял, наклонившись, словно восстанавливал дыхание после долгого бега. – И ведь, казалось бы, пустяковое ранение… В кино пуля в плечо – так, ерунда, повод для короткого стона и мужественной улыбки… Вот сейчас меня стошнит… вы отойдите в сторонку, чтобы я не…
Сличенко вырвало.
– Водички нет? – отплевываясь, спросил капитан.
– Нет, – ответил Егоров.
– И ладно. – Сличенко провел по подбородку рукой, вытер ладонь о ствол дерева. – Не очень и хотелось… Пойдемте, тут, если напрямик, недалеко… километра два…
Они шли почти час, прежде чем их окликнул часовой.
– Свои, – сказал Сличенко. – Свои… Где Мордасов?
– Товарищ лейтенант у машин, – отрапортовал часовой.
– Значит, пошли к машинам… – Сличенко махнул здоровой рукой и прошел мимо часового, бросив на ходу: – Этот военинженер первого ранга – со мной. И крикни, чтобы ко мне прислали санинструктора, нужно поменять повязку… и таблеточку какую-нибудь скушать… Больно. Понимаешь, товарищ красноармеец? Больно…
В принципе, Севка неплохо переносил боль. Когда в детстве свалился с дерева, то без вопля и крика пришел домой, попытался скрыть свой перелом со смещением от родителей и заорал, только когда отец хлопнул его по плечу, здороваясь.
И когда грохнулся со скейта на спуске и скользил метров пятнадцать, оставляя на асфальте кожу с колен и локтей, не орал и не плакал, а шипел только сквозь зубы, подвергнутый обработке йодом.
В общем, Севка в этом смысле в себе был уверен. Нет, мысль о пытках и истязаниях у него вызывала почти панику. Там вырванные ногти, сдираемая кожа представлялись ему непереносимыми, но, наверное, не из-за болевых ощущений, а из-за необратимости разрушений тела. А боль… Ну, что боль? Поболит и перестанет, как говорила бабушка.
Севка просто не представлял себе, что боли может быть так много. И что она может быть такой… изысканной, что ли… И даже без тех самых разрушений.
Его не рвали на части, не подключали к электричеству и не подвешивали на дыбе. Его просто били. Даже не били, а бил – молчаливый улыбчивый мужчина лет сорока, со светлыми глазами и повадками профессионального массажиста.
При первой встрече он улыбнулся приветливо, молча кивнул, здороваясь, снял пиджак, повесил его на вешалку возле двери. Не торопясь, закатал рукава на белоснежной рубашке.
