1941: Время кровавых псов - Александр Золотько

– Ладно, может быть… – Комиссар провел пальцем по карте. – А вот тут?

Обозначение моста Севка узнал. И вздрогнул, прочитав рукописную пометку рядом со значком: «9-15 до 9-45».

– Это Орлов написал сразу после перестрелки, как думаете? – спросил комиссар. – Достал карту и записал на всякий случай, для памяти…

– Наверное, – сказал Севка. – Не мог же он это написать до начала…

Севка осекся.

Мог.

Если был немецким агентом и точно знал, когда появится капитан Скрипников со своими диверсантами.

– Он не мог… – пробормотал Севка.

– Вы имеете в виду, что он не мог быть немецким агентом? – уточнил комиссар. – Только потому, что перебил диверсионную группу?

– Не только… Я видел, как он убивал немцев… И он мог сдаться им в любой момент, если бы хотел… И зачем ему все это делать?

– Хороший вопрос, – кивнул комиссар. – Очень хороший… И есть несколько вариантов хороших ответов. Один из них – чтобы внедрить вас… Не смотрите на меня так, это я для разминки, в порядке бреда, так сказать. Слишком сложное получается мероприятие. Гораздо более реалистичным выглядит то, что он хотел ввести кого-то другого, кого-то из бойцов. Того же сержанта…

– Сержант был с окруженцами, когда мы пришли.

– И к тому же сержант лично передал мне записку и карту… – Комиссар еще раз взглянул на карту, потом сдвинул рукав плаща и взглянул на часы. – Петрович, на перекрестке, возле танка, останови. И просигналь на броневик.

Водитель кивнул.

Комиссар свернул карту и снова сунул ее за борт плаща.

– Значит, расскажите мне подробно все с того момента, когда… в общем, с какого момента помните. У вас есть минут десять.

И Севка рассказал.

Комиссар слушал, не перебивая. Даже когда Севка дошел до столкновения с пленными, комиссар не стал ничего уточнять.

Машина остановилась.

Лейтенант выскочил из нее, держа автомат в руках, огляделся.

– Выйдем, – сказал комиссар, открывая дверцу.

Шел дождь, комиссар поднял воротник плаща, снова взглянул на часы.

Севка стоял возле него, ежась под ударами холодных капель.

От бронеавтомобиля, остановившегося неподалеку, к комиссару подбежал второй лейтенант.

– Что там у комдива? – спросил комиссар.

– Бредит. Я ему сменил повязку, но лучше бы его побыстрее…

От взрыва, казалось, вздрогнула земля, птицы с криками взлетели с деревьев к низким тучам. Еще несколько взрывов прогремели один за другим.

– Десять тридцать семь, – взглянув на часы, пробормотал комиссар. – Минута в минуту. Железнодорожная станция Хлопово. Эшелон с боеприпасами. Никита, Костя, по машинам. Я тут немного поговорю с младшим политруком, через две минуты отправляемся.

Комиссар поманил Севку пальцем и отошел к деревьям.

– Вот теперь у меня возник вопрос, – сказал комиссар. – И очень злободневный.

Комиссар снова развернул карту:

– Вот, обратите внимание – пометка и надпись: «10–37, Хлопово, состав с боеприпасами». Вот это точно написано до события. И тут уже совершенно понятно, что Орлов знал о подрыве. Согласны?

– Да.

– Но важно не это. Важно то, что тут еще есть на карте. Смотрите. В пяти километрах дальше по этой дороге надпись: «с 10–40 немецкие танки», а также имеется стрелка на проселок. И еще одна пометка: «до 12–39». А дальше, возле села Степаново, надпись: «до полуночи».

– И что это значит?

– В общем, ничего. Если не учитывать, что возле Сепаново – полевой аэродром, на котором стоит мой самолет. И что я собирался ехать по дороге, потому что так ближе и надежнее. И если надпись на карте не врет, то мы приехали бы как раз к танкам. Значит, мы можем наплевать на предсказания Орлова и ехать прямо, а можем свернуть. Но тогда мы можем попасть в засаду уже на проселке… Хотя очень сложно получается… Неоправданно сложно. Вы бы как поступили?

– Я? – Севка взглянул на карту. – Ну…

– Давайте сделаем выбор более актуальным. – Комиссар спрятал карту. – Если мы наскакиваем на засаду, то вы умираете первым. Это я вам могу пообещать твердо. Итак, выбирайте маршрут.

Суки. Сволочи. Все – уроды. И каждый норовит подставить или убить. И каждый угрожает, и нет никакого выхода. Можно попытаться прыгнуть в сторону и побежать, Севка даже оглянулся по сторонам.

Не дождетесь!

Не побегу.

– В объезд, – сказал Севка разом охрипшим голосом. – По проселку.

– Значит, по проселку, – кивнул комиссар. – Как скажете…

«Как же, – подумал Севка, – как скажете! Все ты уже сам решил, все прикинул».

Севка пошел к машине, когда комиссар его окликнул.

– Когда вы родились?

– Двадцать восьмого марта тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, – четко ответил Севка и повторил: – Двадцать восьмого марта тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. Дату рождения вы у меня выяснили, осталось только убедиться, что это честный ответ. Здесь начнете выбивать?

Комиссар не ответил.

Они больше не обменялись ни единым словом до самого аэродрома. Да и в самолете Севка только ответил отрицательно на предложение перекусить, молча забился в самый конец железной лавки ближе к хвосту.

Летели они часа три, за это время их дважды обстреляли с земли, снаряды рвались, как показалось Севке, прямо за иллюминатором, перед самой посадкой что-то загрохотало, будто колотили палкой по пустой железной бочке, Севка даже испугаться не успел, когда увидел, что в стенке самолета, в метре от него, появились четыре отверстия. И столько же на противоположной стороне. Только потом Севка сообразил, что это стрелял истребитель, и черт его разберет – немецкий или свой, перепутавший цель.

И в машине Севка молчал, пока его везли по темным улицам и, кажется, по лесу.

Молчал, когда его раздели и выдали вместо формы какую-то парусиновую робу и штаны, больше похожие на пижаму. Вместо сапог – тапочки из той же парусины. «Белые тапочки», – с черным юмором отметил Севка.

Севка собирался молчать и дальше.

Он не знал, что это от него теперь не зависит.

Заговорил он после первого же сеанса с массажистом. Нет, не закричал – кричал он во время сеанса, выл, дергался, с ужасом и отвращением понимал, что плачет, просит прекратить, – и ничего не мог с собой поделать. У него ничего не спрашивал невысокий мужчина со светлыми до прозрачности глазами и светлыми волосами. Просто причинял боль.

Причинял-причинял-причинял… А Севка кричал-кричал-кричал…

Когда боль прекратилась, и массажиста сменил комиссар – вот тут Севка заговорил – торопливо, сбивчиво, с готовностью и даже с желанием.

Он должен убедить комиссара. Должен убедить.

А то, что его били, – понятно. Его просто хотели подтолкнуть, раскачать, давали понять, что его ждет, если он откажется отвечать на вопросы.