Перевал - Николас Эванс

Это было тихое приятное место, где рядом со старыми постройками из красного кирпича, возведенными сто лет назад, соседствовали более современные. Центром городка считалась широкая полоса газона, которую все называли Овалом. Летом студенты любили поваляться здесь на солнышке и поиграть. Овал был окружен дорожками, вымощенными серым и красным камнем. Когда-то вдоль них высились величественные американские вязы, но один за другим они заболели. На их месте были высажены клены и красные дубы, но они выглядели очень молодо и, словно нуждаясь в защите, производили впечатление уязвимости. Возле западного входа на территорию городка была установлена массивная фигура бронзового медведя гризли.

Он стоял на задних лапах, вглядываясь вдаль. Его челюсти были немного приоткрыты, словно он оскалил зубы, предвидя неминуемую атаку. Те, кто знал историю, понимали уместность этого монумента. В тридцатые годы университет и его преподаватели находились под постоянным огнем яростных нападок со стороны общественности. Консервативная Монтана воспринимала учебное заведение как место, отравленное ядом либерализма, который особенно процветал на факультетах, расположенных в зданиях как раз за разъяренным медведем.

Рэнкин-холл стоял у основания грубо отесанной скалы. К нему вели двенадцать широких ступеней, венчавшихся двойной дверью в виде арки, по бокам украшенной колоннами. В коридоре, среди афиш, карикатур и объявлений о грядущих концертах и выставках, висела фотография в рамке. На ней и была запечатлена женщина, в честь которой было названо здание. В своей шляпе с перьями, неброском платье с высоким воротом, Джанет Рэнкин, суфражистка[4] и пацифистка, первая женщина, избранная в палату представителей, казалась слишком скромной фигурой, чтобы ассоциироваться с горячими конфликтами и противоречиями. Но именно она развила бурную общественную деятельность, которая вызвала горячее неприятие рутинеров. Рэнкин-холл был местом, где размещался скандально известный факультет экологии и охраны окружающей среды.

Он начал активно функционировать в годы протестов против ведения американо-вьетнамской войны и прославился тем, что взращивал борцов, деятельность которых, по утверждению критиков, стоила стране потери тысячи рабочих мест и крушения экономики штата, в результате чего Монтана заняла сорок шестое место по доходам населения в Соединенных Штатах. Правда была, конечно, в том, что дела обстояли гораздо сложнее, но консерваторы все равно требовали сократить финансирование экологических образовательных программ. Профессоров обвиняли в том, что студенты получают зачеты за участие в демонстрациях, и за то, что приковывают себя к грузовикам, которые вывозят срубленные деревья. Однажды факультет даже штурмовали федеральные агенты, но все закончилось тем, что их забросали сырыми яйцами.

Эбби Купер не была осведомлена ни об одном из этих безобразий, когда приняла решение поступать в университет Монтаны. Но даже если бы ей хоть что-нибудь было известно, она бы никому не сказала ни слова, в особенности своему деду, который воспринял ее выбор не просто как пренебрежение семейными традициями, но и как личное оскорбление. Не поддерживая открыто деда, мама, тем не менее, заняла приблизительно такую же позицию, считая, что Эбби с ее интеллектом и талантом ко всему, за что бы она ни взялась, непозволительно игнорирует Гарвард. Отец Эбби, напротив, полностью поддерживал решение дочери. Для того чтобы примириться с дедом и мамой, Эбби согласилась проехаться по престижным университетам и колледжам. Унылым днем, когда беспрерывно моросил дождь, с недовольным выражением на лице Эбби посетила Кембридж, а позже («О, милая, прошу тебя, давай пройдемся вниз по дороге») побывала и в Велсли.

Тем же вечером, как все и ожидали, Эбби объявила, сдерживая слезы, что согласна скорее разгружать вагоны, чем поступать в эти учебные заведения. Только тогда Сара сдалась. Дело можно было считать решенным. Она поступит в университет Монтаны, место в котором ей было обещано на будущую осень. Эбби собиралась выбрать в качестве профилирующего предмета экологию.

Лето после окончания школы было самым лучшим в ее жизни. Две недели она провела в Вайоминге с Таем, работая на ранчо его родителей. Она планировала остаться дольше, но Тай настолько увлекся ею, что Эбби растерялась. Она с огромной симпатией относилась к нему, но понимала, что еще не готова к серьезным отношениям. На две недели раньше запланированного срока она вылетела в Ванкувер и записалась в ряды Гринпис.

Работа была необременительной и не очень захватывающей, однако люди, которых она там встретила, компенсировали все. Она обросла новыми связями, приобрела много друзей и очень радовалась этому. Самыми интересными были поездки на байдарках для исследования береговой линии. Им посчастливилось наблюдать, как медведи выхватывают осетров из реки. Вечером они разбивали палаточные городки у самого берега, слушая, как плавают киты в заливе, а в чаще леса воют волки.

Эти долгие идиллические дни были омрачены только тем, что гринписовцы находили огромное количество морских птиц, оперение которых было пропитано маслом. Некоторых им удавалось спасти, но большинство оказывались в безнадежном состоянии. Вид их страданий наполнял сердце Эбби гневом.

Она прилетела домой в августе, и у нее была всего неделя, чтобы подготовиться к отъезду. Ее мать казалась напряженной и нервной. Эбби не могла не заметить тягостное настроение Сары, потому что никогда раньше не видела ее такой. Отец тоже выглядел как-то по-другому. Он был тише и задумчивее. Когда Эбби попыталась поговорить с матерью на эту тему, та в ответ лишь улыбнулась, стараясь рассеять сомнения дочери. Она сказала, что они с отцом много работали, поэтому не сумели выкроить время на отпуск. Джош недавно вернулся домой после месячного отсутствия — он был с Брэдстоками на озере Мичиган. После приезда он всю неделю провисел на телефоне, сидя в своей комнате. Эбби охватила тоска.

Накануне отъезда, когда она упаковывала свои вещи, Сара зашла к ней в комнату. Сцена расставания для обеих оказалась слишком тяжелой. Мать вдруг села на софу и разразилась слезами. Эбби обвила ее шею руками, стараясь успокоить, но сама едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.

— Я не хотела этого, — чихая, произнесла Сара. — Я такая глупая. Но мне думается, что матери позволительно пролить несколько слезинок, когда ее маленькая девочка выпархивает из гнезда.

— О, мамочка. Я же вернусь.

— Я знаю.

— Ты плачешь только из-за этого? Точно?

— Разве это не причина? Послушай, я знаю, что ты там великолепно проведешь время. Я просто тебе завидую, вот и все.

Эбби поселили в Ноулз-холле, который представлял собой аккуратное четырехэтажное здание из кирпича. Его единственной достопримечательностью и украшением было крыльцо, где оставляли велосипеды. Оно примыкало к Овалу, если идти по тропинке, вдоль которой выстроились клены, с приходом осени окрашенные в оранжево-желтые тона. Сама комната, рассчитанная на двоих, была в середине по коридору. В ней стояли кровати, письменные столы и книжные шкафы из сосны. Эбби и ее соседка старались обустроить все так, чтобы придать комнате жилой, а не казарменный вид. К счастью, они довольно быстро сдружились.

Мелани Ларсен приехала из маленького городка неподалеку от Эплтона, в штате Висконсин. Она была фермерской дочкой, о чем можно было догадаться по ее внешности. Светловолосая, кругленькая, она, судя по всему, без труда вытащила бы бегемота из болота. Как и Эбби, Мелани собиралась изучать экологию. На стене над кроватью Эбби висели портреты Че Гевары и Джона Леннона, а остальное пространство занимали настенные календари с изображением гор и животных. Мэл не стала мудрствовать лукаво и повесила на своей половине фотографии в красивых рамках, так что теперь можно было познакомиться с ее матерью, отцом, четырьмя братьями, ею самой и их замечательной коровой, которая собрала все призы на местных конкурсах.

Мэл была такой жизнерадостной и веселой девушкой, что уже через пару месяцев их комната стала центром общественной жизни. Дверь почти не закрывалась. Однако сегодня она, как ни странно, была заперта. На двери был приколот листок, рядом с которым на шнуре висела ручка. Листок уже был испещрен массой сообщений: «Девчонки! Где вы пропали? Чак», «Зайди или позвони. Джазза», «Мэл! Есть билеты на концерт!», «Абигайль, моя красотка, что будешь делать вечером?». Плюс масса других подобных. Обычно во время ланча друзья всегда заскакивали к ним на чашку кофе с парой бутербродов, купленных в маленьком кафе в Ломассон-центре. Сегодня же, проходя по коридору, они вдруг обнаружили, что девушки отсутствуют. Ребята хмурились, стучали и прислушивались к тому, что происходит внутри. Не получив никакого ответа, они пожимали плечами, писали свое сообщение и отправлялись назад. Эбби и Мэл исчезли, и никто не знал, где они.