Луи Вутон - Армин Кыомяги

Еще немного посидел в комнате. Затем поднялся на второй этаж. Просторная детская сынка акционера практически не отличалась от игрушечного магазина в центре Ülemiste. Только ценников не хватало, да кассового аппарата. Прошел в спальню. Красиво, но как-то холодно. С трудом представляю, чтобы здесь могла обитать любовь. Прыгнул в удобную кровать и нащупал пульт от музыкального центра. Выбрал CD-плейер. После нескольких знакомых аккордов вступления сладкий мужской дуэт клятвенно запел: «You’re my heart, you’re my soul…». В это было невозможно поверить. Как и в длинный светлый волос на слишком большой на мой вкус подушке.

На обратном пути я остановился у «Русалки». Вышел и закурил, глядя на круизный лайнер. Чудище как лежало на боку, так и лежит. Без изменений. Может, только чуть-чуть кое-чего добавилось. Чаечье говно, водоросли и ржавчина – святая троица морских монстров. Вгляделся в море. Там, почти на горизонте, увидел судно. Слишком далеко, чтобы понять стоит оно или движется. Но я почему-то забеспокоился. Прищурился. Показалось, что это танкер. Вспомнил эпизод с умчавшимся поездом. Так что, теперь и суда обратились в бегство? В панике, без надежды на возвращение капитана и команды?

7 октября

Сегодня здорово похолодало. Надо бы термометром обзавестись, чтобы узнать при скольких градусах тело покрывается гусиной кожей. Вода замерзает при нуле, это мне известно. Себя я настолько хорошо не знаю.

Если уж совсем начистоту, то в последнее время внутри меня творится неладное. Какой-то холод сантиметр за сантиметром поднимается по моим теплым венам навстречу кровотоку, распространяя метастазы и строя в организме что-то вроде ледяного кокона.

С утра маюсь. Серый тягучий день удерживает тупо в постели. Взгляд лениво блуждает по куче пустых упаковок из-под чипсов. Канцерогены, насыщенные жиры, консерванты… На обертках Pringls усатый дядька с белым лицом, на шее бабочка – он вдруг напомнил мне беззаботного служащего крематория. Я что, отравлен? А вдруг эта злосчастная болезнь, современный бич человеческой жизни, особенно ее второй половины, угнездилась во мне и готовит к смерти? Преждевременной.

Уже который день я долгие часы провожу в аптеке, обшариваю шкафчики и ящики, в луче карманного фонарика через лупу вчитываюсь в сотни непонятных текстов, набранных на удивление мелким шрифтом. Я похож на старого, изъеденного хворями монаха, который в последнем на свете монастыре наперегонки со временем лихорадочно ищет рецепт вечной жизни. Но все мои усилия уходят в песок. Я не понимаю слов. Для меня все это – сплошная абракадабра. Бумажки, густо усеянные печатными буковками, не даются в руки, упрямятся или дразнят, не знаю, но в любом случае я жутко злюсь.

Злой человек страшен. Убедился в этом, когда с полчаса рассматривал себя в зеркале. Перестав бриться, я уже давно в него не заглядываю. Теперь увидел, что изменился, и не в лучшую сторону. Гримерам пришлось бы изрядно попотеть, если б возникла необходимость подготовить меня к фотосессии. Я принес Ким и посадил рядом с собой. Вот с ней все в порядке. Идеал вечной красоты, как и прежде. Довольно тяжко нас сравнивать. Мне показалось, что я вижу, как за эти самые полчаса на глазах старею, как одиночество прорезает на лице новые борозды, будто готовя живую плоть к скорой встрече с трупоедами, как из бледной кожи лезет щетина бороды, а из ушей и ноздрей высовываются безобразные пучки растительности – похоже на толстые органические волокна, выдавливаемые мясорубкой. Уже несколько дней немытые, отросшие волосы лоснятся от жира и топорщатся во все стороны, добавляя мертвенно– бледному отражению страшноватой неуверенности в себе. Я смотрел на свое отражение, и постепенно до меня стала доходить малоприятная правда: то, что отравило мои внутренности, это никакая не раковая опухоль, а в чистом виде натуральный, стопроцентно природный страх. Этот смутный холодный, даже не страх, а ужас, что крадется по моим венам, пожирая по пути красные кровяные тельца, вознамерился маленькими кусочками уничтожить во мне всякие остатки самомнения.

Попробовал рассмеяться. Не вышло. Куда подевалось тенью сопровождавшее меня по жизни легкомыслие? Или несколько простодушное ребячество, которым было так привычно и удобно прикрывать любую хандру? Идешь ты, пляшешь…

Вот именно – пляшешь… Там же, не отходя от зеркала, стянул штаны, посадил на колени Ким (спиной к себе) и использовал пляску полового акта, чтобы убежать от этого жуткого, одуряющего страха. Сработало, но стоило после оргазма проясниться взгляду, как я опять уловил знакомый пульс в артериях. Подождал возбуждения и продолжил бегство. К любви все это не имело никакого отношения. Вколачивал в Ким с исступленной силой, как дизель-молот, забивающий сваи в матушку-землю. Мне было больно, но честно говоря, такое самоистязание способствовало борьбе со страхом. Немного отдохнув и поостыв, я выложил перед собой на прилавке собственную версию посмертного натюрморта: бутылка рома, тюбик вазелина и упаковка Виагры. Билет в один конец ночи.

На следующий день, проснувшись на полу аптеки, ощутил сильную, множественную боль, но одновременно и искреннюю благодарность за нее. Башка раскалывается – спасибо! Из спущенных штанов меня приветствует багровый, распухший после ночной гонки локомотив – спасибо! И пузо болит, слава Богу, и воспаленные глаза тоже – спасибо! Я не мог разогнуться – будто тело всю ночь жестоко избивали. Почувствовал себя беглым каторжником, которому ценой невероятных физических усилий, удалось оторваться от погони.

Резиновая сестра милосердия валялась на полу, лицом вниз, между ногами виднелась сцеженная лужа липкого страха. Чудо, что в Ким еще держался воздух. Мистическая женщина, с такой – хоть на край земли. Выпил в магазине пива и вернулся с бутылкой рома в аптеку. Закинул в рот первую синюю таблетку и отхлебнул большой глоток. Страх бесследно испарился. Перевернул Ким, обтер ее влажными детскими салфетками. Не так уж и плоха жизнь, когда все необходимое постоянно под рукой. Раскочегарил локомотив и, превозмогая боль, ринулся в туннель.

Но ночью или днем, после хрен знает скольких промежуточных станций, я задремал, и передо мной явились трое господ в смокингах, трусах и темных носках, удерживаемых на икрах резинками мужских подвязок из прошлого века. Ощутив на своей потной спине требовательные взгляды троих господ, я возобновил неблагодарную пахоту в роли машиниста локомотива. Мой неутомимый инструмент настолько разбух и вырос, что когда шуровал туда-сюда в тесном туннеле, эластичное тело Ким то вздувалось, то опадало, словно из него искал выхода замурованный там взбесившийся исполинский червь. Как только я начал уставать, один из мужчин многозначительно кашлянул за моей спиной, и мне пришлось прибавить темпа. Обезумев от напряжения, я несся вперед, однако можно ли до бесконечности обманывать природу? Но при первых же признаках наступающего бессилия, к нам подошел второй мужчина и со всей силы огрел меня плетью по загривку. И я снова смог. Правда, ненадолго. Когда перед моими глазами уже разлилась чернота, склонив голову, приблизился третий мужчина с большим шприцем в руке и сходу всадил его мне прямо в задницу. По самый черенок. Тут же в моей пульсирующей вене взорвался чистый нитрометан, раздался громкий свисток паровоза, и я помчался дальше, вместо глаз – вращающиеся, измазанные в тавоте, колеса поезда, вместо человеческих голосов – оглушительный грохот железного монстра. Я превратился в машину, безмозглый поршень с вечным двигателем в силиконовом цилиндре, которому дизайнеры придали сексуальную форму. Наконец-то акционеры остались довольны. Молодец, парниша, бормотали они, удобно устроившись на диване, обитом человеческой кожей. Ухмылялись и, глядя на меня, сияли от радости, пока я как заведенный волчок метался перед ними в этой бесконечной гонке. Овладевшее мною маниакальное безумие уже приближалось к грани физических возможностей. Я испугался, что сейчас разлечусь на куски, и в панике стал искать выхода из положения. Это сон или явь? Ни малейшего представления. Я бессмысленно носился по помещению, тараня стены, калечась об углы мебели. С этим кошмаром пора кончать, мне по фиг, сплю я или бодрствую. Хотел очнуться в новой реальности, где за мной никто не будет гоняться, стегать плеткой, колоть в зад, где у меня была бы возможность без всяких тайных умыслов просто быть, существовать подобно бессловесному прибрежному камню, с лепешкой чаечьего говна на лбу.

9 октября

Уже пару дней как я подолгу торчу возле «Русалки». Смотрю в бинокль на море, и меня бросает то в жар, то в холод, как выброшенную на необитаемый остров жертву катастрофы, которая никак не может поверить своим глазам. С каждым днем танкер подходит все ближе, и по мере приближения его размеры начинают превосходить даже мою буйную фантазию.