Уникум Потеряева - Владимир Соколовский

— Сиди здесь, понятно? — женщина энергично поднялась. — Не вздумай уходить, веди себя разумно…

Ушла, и сразу вернулась обратно: ведь наркомат был — всего-то перебежать дорогу. Едкий запах женщины чужого племени ударил в ноздри.

— В-общем, это… давай дуй отсюда. Нечего сидеть, отсвечивать понапрасну. Увезли уже твоих черных. И бабу, и девчонок. Твое счастье, что с тобой сейчас уже никому возиться не хочется, лишняя докука.

— Вай! — вскрикнула Анико. — Манана… где искать?

— Нигде. Уходи, уходи! — женщина вцепилась в Анико, и стала поднимать ее со скамейки. — Ну ступай, я же тебе добра хочу! Гляди, девка, сама пропадешь!

— Куда мнэ идти?..

— Езжай в свою Грузию, и не вспоминай больше о них!

— Э-э, Грузия! Нэт мнэ тэпэрь Грузия.

— Вот ведь горе… Ты хоть комсомолка?

— А… да, калсамол… — она вынула и показала билет с карточкой.

Женщина взяла Анико за локоть:

— Ладно, пошли, может, что-то и получится…

Совсем недалеко, на той же страшной улице стоял трехэтажный дом-кубик с лепниной, венками на стенах, чудным балкончиком. Спутница завела девушку в какой-то кабинет и сказала:

— Вот, привела вам комсомолку. Что хотите с ней, то и делайте. Только пусть в Москве не торчит, здесь без нее проблем хватает.

— С чего это вдруг? — спросил кудрявый русый парень, сидящий за одним из столов. Остальные были пустыми.

— Да из Грузии приехала, понимаешь? Мы тут перекинулись парой слов… Она хочет в России жить, среди русских. Язык изучать, культуру… Ну бзик такой, понимаешь?

— Так это же прекрасно! — закричал парень. — Нам очень нужны такие интернационалисты! Только вот дисциплинка подгуляла у подруги: она должна была сидеть и ждать, когда позовет комсомол. Никак не можем изжить этот анархизм…

— Ну, я пошла, — сказала женщина. — Как-нибудь уж сами тут разбирайтесь.

Уходя, она пожала Анико руку, заглянула в глаза: мол, все уладится, держись молодцом!

— Ну, давай же свои комсомольские документы!

Строго, тщательно просмотрел билет и карточку.

— Где отметка о снятии с учета?

Девушка пожала плечами: «Не знаю…».

— Что вы за люди! — всерьез рассердился парень. — Как Кавказ, Средняя Азия — так обязательно нарушение правил учета, ведения документации! «Нэ знал… нэ панымал…». Грузия — цивилизованная республика, у вас там Лермонтов служил, Грибоедов женился! Отошлю обратно, будешь знать… Что вот тут написано вашими закорючками? — он показал учетную карточку.

— Это сэкрэтар… техникум писал… что я… Москва ехал…

— Ладно, сегодня рабочий день кончился, завтра будем разбираться… Где ночуешь?

— Нэ знаю…

— Беда с тобой… Ну, пошли. Мы союзную молодежь не оставляем, в обиду не даем.

Он привел ее в женское общежитие какой-то фабрики, вызвал комсомольскую активистку Фаину и строго наказал ей:

— Устрой товарища. Студентка педтехникума из Тбилиси, хочет ехать в Россию, крепить интернациональную спайку.

— Как интересно! — всплеснула руками Фаина. — Пойдем, матушка…

— И вот что: попроси кого-нибудь из девчат, что во вторую смену: пусть приведут ее завтра ко мне. Часам к десяти. А то — вишь какая потема: города не знает, языка не знает, заблудится еще…

В комнату, куда отвели Анико, сразу набилась тьма девчонок: затараторили, замахали руками. Ей хоть и было неловко, и смущали они ее своей болтовней, крикливостью, раскованностью движений, — все-таки сердце немного отпустило, сделалось легче. У них в техникуме тоже есть общежитие. И девушки, что там живут, наверно, так же ведут себя, когда видят нового человека. Что им интересно, чего они кричат? Ничего не узнают про Дато, про Манану с дочками. Зачем знать? Ну хочет человек ехать в Россию, ну! Да, хочу чая, калбатоно.

Потом они стали петь песни. Вай, вай! Не так, чтобы тихо петь, плескать ладошками, и под мелодию легко танцевать изящной поступью. Нет, они гремели, просто орали, кто кого перекричит. Разве стала бы грузинская девушка Като, выходя на берег реки, кричать на весь мир, что ждет воина, который охраняет покой ее племени и рода? Это была бы грустная, душевная, тихая песня. Еще пели про танки, про самолеты и пулеметы, про то, как хорошо убивать врагов. В-вах! Хотят биться, хотят умирать. Каждой бы дать кинжал на пояс. Да, чаю. Да, калбатоно.

Она не стала ждать, когда общежитские разойдутся: легла на койку и уснула, просто свалилась от волнений, дорожной бессонницы и суматохи. «Ах, невежа!» — решили девушки, и продолжали петь военные песни: других они не знали, не то было время.

Проснулась Анико рано-рано, все в комнате еще спали. Она сходила умыться, причесалась, и села на койке, повесив голову. Вдруг с подушки соседней койки на нее поглядели синие, большие, словно кукольные глаза; носик-пупочка посопел, и девица спросила сонно:

— Ты грузинка, да? Я во вторую была — пришла, когда ты уже храпа задавала. Меня Санькой зовут, понятно? А тебя — Анькой, да? Мне девки говорили.

Анико вдруг так обрадовалась этой всплывшей перед нею круглой морде — что упала рядом с Санькиной койкой на колени и полушепотом, сбиваясь, стала рассказывать всю свою историю. Девка кивала, быстро моргая. Потом закрыла грузинке рот ладошкой, и сказала:

— Ни хрена не поняла. Только по-русски кумекаю. Ты вот чего: езжай давай ко мне на родину. Там встретят, устроят. У нас знаешь как файно! А деньги на билет мы соберем, вчера получка была. Потом отдашь. Здесь подружки хорошие, они такие дела понимают. А в райком больше не ходи, ну их. В тех палестинах раз на раз не приходится: то добро сотворят, а то такого наворотят, что и сами потом диву даются. Я тебе все опишу, нарисую, чтобы ты не потерялась, ладом доехала…

Так Анико познакомилась с Санькой Теплоуховой, родной сестрою своего будущего мужа Петико. Сам Петька служил тогда срочную службу в армии. Когда родители сообщили, что у них дома, в Малом Вицыне, живет теперь настоящая грузинка, он немедленно затребовал фотографию. Хотел завязать с ней переписку, но Анико не приняла такой формы знакомства: ей нужен был человек. У стариков Теплоуховых она жила, словно у Христа за пазухой: те скучали по покинувшим дом детям, им надо было все время кого-нибудь опекать — и мягкая, скромная, молчаливая девушка им очень понравилась. Да оказалось, что еще и православной веры! Когда она попросила разрешения повесить над своею коечкой образок святой равноапостольной Нины, просветительницы Грузии, с нетленным хитоном Господним и крестом, сплетенным из виноградной лозы, — иконку дал отец Акакий, придя в дом проститься перед отъездом Анико, — старики прослезились от радости, и сразу решили женить Петьку на славной чужеземке. И Петька из армии распускал хвост, грозя в письмах тем же самым. А когда вернулся наконец, и с ликующей душою ворвался в свой дом, — оказалось вдруг, что ни о каких взаимных чувствах речи просто нет: девица оказалась вполне равнодушна к его петушиным повадкам, зычному хохоту, оранию песен под гитару, зарядке во дворе в любую погоду, армейским байкам, комсомольским мечтаниям за вечерним чаем… Ну не нравился Петька Теплоухов предмету своей симпатии, что ты станешь делать!.. Даже высокая Петькина должность не сломила ее, тихую детсадовскую нянечку: бывшего бойца Красной Армии, да еще с восьмиклассным образованием, живенько оформили инструктором райкома комсомола! Он там все ездил по району, все организовывал, агитировал, пропадал в посевные и уборочные, шумел в ячейках, полюбил в поездках ночевать у вдов, бобылок, да и у наиболее просвещенных по этой части представительниц союзной молодежи, махнув рукою на проживавшую рядом смуглянку с тонким трепетным носом: не хошь — как хошь, и пропадай со своей гордостью! Он даже пытался прижучить ее, и крепко: вы почему, мо, гражданка, не встали на учет? Ведь билет и карточка у вас есть, верно? Саботаж? Или разуверились в идеалах? Признайтесь тогда открыто, зачем кривить душой? И она прокляла себя, что не удосужилась уничтожить эти документы по дороге сюда. Что же теперь делать! — пошла, встала на учет, начала платить взносы.

Весною тридцать восьмого года на районном собрании актива попросил вдруг слова завотделом РК ВЛКСМ Ванька Лепендин, и заострил внимание товарищей на вопиющем факте: как так, райком партии во главе с первым секретарем почти полностью арестован, оказался засорен врагами народа, — а его молодежная опора и кадровая кузница оказалась вроде бы и совсем ни при чем! А ведь все видели, и невозможно скрыть факты, что оба коллектива соприкасались очень тесно не только по работе, но и в личной жизни: ходили друг к другу в гости, рыбачили вместе, охотились, пили в кабинетах и на квартирах, обсуждали между собою всякие дела. За эти-то дела — одни понесли справедливое наказание, а другие наоборот: цветут и пахнут! Так где же правда, товарищи? И сколько можно терпеть подобную обстановку?