По ту сторону спорта - Николай Долгополов

А ведь при всём уважении к энергии, практичности и деловитости американцев их никак не назовёшь любознательными. Сознательно вдолблённое с детства «Америка — лучшее и самое богатое государство мира» едва ли не начисто убивает интерес к другим странам. Даже солидные учёные, с которыми общался, гордо щеголяли познаниями типа: «В России два больших города — Москва и Петербург. И у нас в США есть города с этими именами». Мой нехитрый рассказ о том, что в состав СССР, помимо России, входят ещё 14 союзных республик, был для слушателей целым откровением. Конечно же, в последние годы знаний о Советском Союзе не прибавилось. «Независимые» средства массовой информации косяком выплёскивали на газетные полосы и телеэкраны потоки клеветы.

В Денвере я столкнулся с представителями свободной прессы лицом к лицу, лоб в лоб. Мы не назначали свидания и не просили о встрече. Ещё в олимпийском центре нас предупредили: будете жить в «Рамаде Инн». Легко догадаться — предупредили и других. На площадке перед длинным двухэтажным отелем столпотворение. Нашему минибусу негде припарковаться. По-хозяйски обосновались здесь здоровенные фургоны телевизионщиков. В беспорядке брошены десятки автомобилей с надписью «Пресса» на ветровых стёклах. Фотокоры, по интернациональной привычке предпочитающие снимать с высоты, залезли на фургоны и второй этаж «Рамады». Вокруг нас толкотня, водоворот. Давка, склоки локального значения. Оттирают друг друга, работают локтями и тыкают чуть не под нос микрофоны.

— Как отнеслись бы ваши волейболистки к предложению остаться в США навсегда? — наглый вопрос рвался из репортёрской сутолоки.

Кого только не было в растревоженном муравейнике. Мелькали аккуратные проборы благообразных — на вид — комментаторов. Поддавали жару выкрикивающие какую-то гнусь на одной им понятной мешанине из русских и английских слов старики белоэмигранты. Без церемоний отталкивали их сопливые джинсовые мальчишки-телевизионщики. А они лезли и лезли — очень хотели подзаработать. Рыжий детинище — звукооператор в наушниках — почему-то вызвал у меня приступ бешеной ненависти. Хотя знаю почему. «Эй, — орал он. — Отвечайте громче в трубку. Это — микрофон. Ясно?»

Понимая, что опускаюсь на один уровень с хамом, всё равно не стерпел. В первый раз в жизни за границей не выдержал: «Уберите рыжего! Откуда он у вас такой наглый — из цирка?» Журналисты рассмеялись примитивнейшей шутке. Рыжий опешил. Во мне клокотало: «Кому говорю, убери микрофон под названием труба, — микрофон плясал в дрожащей руке у моих губ. — Кто нанял глухого звукооператора? Пока клоун не уберёт игрушку, не ответим ни на один вопрос. Конец пресс-конференции, — объявил я. — Ребята, зря вы сюда тащились. Этот рыжий вас никого не уважает», — вырвался сам по себе неизвестно откуда взявшийся русицизм. Странно: это и сделало погоду — рыжего вытолкнули.

Инициатива перешла к нам. Девочки-волейболистки были уже на втором этаже — расходились по номерам. На площадке остались мы со старшим тренером сборной Николаем Васильевичем Карполем.

По тому, как и о чём спрашивали, я понял: коллег — спортивных репортёров — тут раз-два и обчёлся. Собрались гонцы за сенсациями. Вдруг клюнет, вдруг повезёт. Не клюнуло и не повезло.

Когда раздался уж совсем бесстыдный вопрос, из толпы послышалось сочувственное:

— Можете не отвечать. Скажите: «Ноу коммент».

Так в Америке дают понять, что вопрос нетактичен.

— Никаких «Ноу коммент», — порадовал журналистов Карполь. — Ну-ка, Коля, переводи поточнее.

И так отбрил наглеца, что братия засвистела, зааплодировала. Парадом командовал Карполь.

— А теперь мы отнесём чемоданы в номера, примем душ и через двадцать минут будем снова в распоряжении прессы, — повелительно, как волейболисткам на тренировке, сообщил Николай Васильевич и, взяв ключи у пробившегося к нам шофёра, поспешил на второй этаж.

Свободная пресса терпеливо переминалась на площади. Нас ждали.

— Хорошо, хоть девчонки эту гадость не слышали, — кинул мне Карполь. — Представляешь, у нас в Союзе перед игрой с советской сборной американцам устраивают такое развлеченьице. — Карполь засмеялся.

Мне было не до смеха. Впереди маячило новое сражение. Бросил чемодан, включил телевизор. В кадре появился самолёт с машиной у колёс. Он напоминал могучую птицу со связанными крыльями. И такая меня охватила тоска, жалость. Ну осталась ли у провокаторов частичка совести?

А вот и нечто новенькое. На телескопическом трапе — растерянный человек с блуждающими глазами. Меньше всего ему хочется сейчас беседовать с журналистами. На экране мелькает надпись: «Заместитель постоянного представителя США при ООН Макгенри». Он нем как рыба. Молчание затягивается секунд на двадцать. «Мы убедились, что она хочет вылететь в Советский Союз на основе собственного желания», — выдыхает он. И опять молчание. Момент позора крупным планом. Трое суток для признания очевидного. Полное отсутствие ответственности и здравомыслия. Абсолютное непризнание международного права. Разбой против ни в чём не повинных пассажиров под прикрытием трепотни о «свободе и защите прав человека». Но Макгенри оживает. Нет чтобы достойно признать поражение и принести извинения за 73 часа томления в самолёте! «Во всём виноваты русские, — глаголит Макгенри. — Они мучили своих детей и матерей». А дальше сплошной бред об американской демократии и цитирование конституции США. Камера переключается на лётное поле и ловит наш «Ил» в конце дорожки. Он отрывается от земли — полетел!

Выбегаю из номера, сталкиваюсь с Карполем, тоже смотревшим телевизор, быстро спускаемся. Радио, наверно, сдублировало сообщение телевидения. Хлопая дверцами, публика резво рассаживалась по малолитражкам. Провокация не удалась, а раз так — делать в «Рамаде» было нечего. Застаём нерасторопного репортёра, возящегося в моторе, и белоэмигрантскую парочку, ковыляющую по площади — видно, их услуги ценятся дёшево, не наработали и на машину. Прочих ревнителей и глашатаев свободы у входа в отель не осталось.

— А как же пресс-конференция? — кричу ковыряющемуся в аккумуляторе парню. — Вы же сами настаивали.

— Завтра-завтра. — Парень раздосадован. — Мы потратили уйму времени. Смотрите себя по местному каналу через час.

Но подзаработать на нас не удалось. Мы искали себя и по местному и неместному каналам — не нашли. Не те получились кадры.

— Эй, ребята! Давайте сюда, поговорим, — одинокая фигура в центре площади машет рукой. Жаль, забыл имя этого статного, красивого человека — бывшего игрока в американский футбол. Обычная для этого вида спорта история — тяжёлая травма разлучила с футболом, и он пошёл в газету. В Денвере его знали. Репортёрская свора затихала, когда высокий блондин задавал свои невинные вопросы о составе нашей сборной, о сильнейших волейболистках. Мы отнеслись насторожённо и к нему. Предохранительный инстинкт включался уже независимо от сознания, мешая всех в единую кучу. А зря. Он был хорошим парнем. Надо было бы поговорить, послушать. А так что-то осталось недосказанным. Какая-то преграда, которую можно было бы преодолеть, непреодолённой. Мы шли друг к другу на ощупь и разминулись, будто в темноте. Он специально вызубрил двадцать русских слов и, коверкая их, стеснительно комкал бумажку-шпаргалку. Карполь ответил на деловые вопросы о планах сборной, и экс-профессионал пригласил нас продолжить беседу в баре, за пивом. Мы, не сговариваясь, выговорили: «Ноу, фэнк ю». Журналист пожелал нам удачи, похлопал по плечам и дал совет: «Не бойтесь. Вечером хулиганья не будет. Шепну кому надо. Не обращайте внимания на всю эту чепуху».

«Всё это» не было чепухой. Хотя бы потому, что добродушный и объективный американец оказался один в бушующей, враждебно настроенной толпе. Мы с тревогой думали о вечерней игре. В Денвере собралось немало антисоветского отребья. Организаторы матча заметно нервничали. Как всё обойдётся? И только волейболистки радовали спокойствием.

Не уставал поражаться этому всегдашнему спортивному хладнокровию. Хлюпики и нытики попадали в команды в редчайших случаях. В каких бы условиях ни жили, тренерам не надоедали, на негостеприимных хозяев — было и такое — не жаловались.

На Универсиаде в Мехико нас поселили в продуваемые вечерними ветрами домики без особой мебели. И ничего — из срезанных веток смастерили вешалки. Парадные костюмы и форму гладили на дверях, ловко снимаемых и тотчас после глажки водворяемых на место не хрупкого сложения ватерполистами. Щели в стенах мастерски зашпаклевали. Хозяйственные девчонки навели уют и вместе с ребятами подсмеивались над жалобами спортсменов из других национальных сборных: «Вам хорошо, а мы живём в таких условиях!..»

Спорт давал не только крепкие мускулы — выдержку, аккуратность, наконец, оптимизм. Попав в главную команду страны, забывали о клубных спорах и азартном соперничестве в чемпионатах. Сплачивались и превращались в коллектив. Каждый стоял горой за товарища. И работать с молодыми, дружными людьми было если и не легко, то приятно.