Вся ночь — полет - Уинифред Леннокс

Алекс говорил и, кажется, не мог остановиться. Он сам поражался, откуда у него столько слов. Да каких! Никогда ничего подобного он не говорил женщинам. И вот — на тебе. И кому? Он удивлялся — он говорил это давней подружке, с которой они впервые согрешили в лесу за имением. С девочкой, чьи родители держали ветлечебницу на краю Фортуны. Прошло сколько лет? Десять? Двенадцать? Так что же, выходит, он все эти годы копил слова для нее?

— Ты меня потряс, Алекс. — Краски понемногу возвращались на лицо Синди.

— Только сейчас?

— Петушок Алена оказался поистине золотым, — бормотала она.

Алекс засмеялся. Потом тихо спросил:

— Так мне сделать тебе предложение? Или подождать?

— Подождать? Чего ждать, Алекс? По-моему, мы и так слишком долго ждали.

— Так ты… согласна?

— Он еще спрашивает! Я думала, что бы такое сделать, какое зелье изобрести…

— Ты уже изобрела и опоила меня.

— Чем же?

— Собачьими духами, вот чем. В прошлый раз чего ты мне такого налила, что я накинулся на тебя, как оголодавший волк?

— Как и я на тебя. — Синди улыбнулась. — Да, я согласна. Я… я даже могу отказаться от славы создателя собачьих духов.

— Какова жертва! — Алекс отдувался, как штангист, одолевший объявленный вес.

— Но мы все-таки закончим наше дело. — Синди старалась выровнять дыхание.

— Согласен.

— Поскольку мое очередное падение откладывается, говори, сколько стоит сокол.

— Если его продать арабскому шейху…

— Отпадает, — перебила его Синди.

— Понял. — Алекс кивнул. — Поддерживаю. Тогда, если его продать в аэропорт для охраны неба…

— Подходит. Благородно. Особенно сейчас. Стало быть, дорого.

— Барри уже подготовил бумагу, мне принесут ее с минуты на минуту.

— Я отправлю ее сама. — Синди вскочила. — Вернусь через восемнадцать минут.

— Засекаю время.

Синди бежала к себе в офис так, как бегала в детстве, когда нужно было что-то записать в своем дневнике.

Сейчас она бежала за тем же самым. Она хранила в ящике письменного стола тетрадь под замком, куда должна была записать две короткие фразы: «Это произошло! Это свершилось!»

Да, выйти замуж за Алекса Ригби — это покруче, чем родить собачьи духи.

Глава двадцать первая

Какой вы, мистер Ригби?

Шейла держала в руках бумагу, вынутую из конверта, и видела, как дрожит плотный лист. Волосы упали на глаза, мешая читать. Впрочем, какой смысл читать снова? Она могла наизусть, до запятой, воспроизвести в памяти этот текст.

Она отвела прядь волос за ухо и почувствовала странное освобождение. Как будто поле зрения расширилось и позволило ей увидеть четко и ясно то, что мерещилось.

Ты хочешь поехать и убить этого Алена Ригби? — спросила она себя. Ты готова поджечь его птичий гарем? Она теперь знала, что за хозяйство у этого Ригби. Еще раньше, когда приезжала к дяде на ранчо, Шейла слышала о том, как разворачивается семейство. Ригби Ален, вероятно, из молодых, один из сыновей.

Интересно, каков он, этот Ален Ригби? Ведь он, прежде чем давать задание своему юристу, мог просто связаться с ней.

И что? Ему было бы достаточно твоих объяснений, мол, Сокол Эдвин не думал, что это бесценный петушок, родоначальник нового куриного стада, которое будет нести витаминные яйца? Наверняка полезные для мужского здоровья.

Внезапно Шейла почувствовала, как дрожащие губы сами собой разъезжаются в улыбке. Да, у мистера Ригби наверняка проблемы с этим делом. Он боится женщин. Иначе связался бы с ней. Она уже почувствовала, какой интерес вызывает женщина, которая занимается разведением ловчих птиц. Надо сказать, ей нравилось такое внимание.

Шейла вдруг ощутила какое-то странное беспокойство. Новая волна, не связанная с размышлениями о поступке мистера Ригби и его угрозах. Она не могла понять, в чем дело.

Она заложила за ухо волосы, хотя они и не мешали ей смотреть на лист бумаги. Но… Вот оно. Вот оно! Нашла! Шейла шумно втянула воздух и почувствовала, как уголки губ разъезжаются в разные стороны.

Он жив, ее мальчик. Он жив, потому что это письмо адресовано Эдвину Ньюбери!

Шейла засмеялась. Ригби подал в суд на Эдвина Ньюбери.

Разве это не является доказательством того, что жизнь сына продолжается в том деле, которое он хотел исполнить на земле? Вот о чем надо сказать Норме. Немедленно!

Шейла побежала в дом, кинулась к аппарату и набрала номер.

— Норма! Норма! Ты можешь представить…

Она слушала ответ Нормы и радостно смеялась.

— Ты считаешь, я должна поехать к Ригби и поблагодарить его? Ну конечно, я понимаю. Как человека, который подтвердил наш с тобой успех? Я горю нетерпением с ним встретиться. Конечно, я буду в лучшем виде.

Шейла сложила письмо и сунула обратно в конверт, а его — в черную кожаную сумочку.

Она открыла шкаф и окинула взглядом ряд вешалок. Вот ее самый стильный костюм из тончайшей бежевой шерсти, который она купила в Париже. Одеваясь, Шейла никак не могла отделаться от мысли о неведомом и суровом мистере Ригби.

Суровом? А может, напротив, болтливом и назойливом, как ее сосед по креслу в самолете, когда она летела в Париж?

Нет, не может быть. Мистер Ригби, этот куриный король, не летает в экономическом классе, он занимает подобающее ему место в салоне бизнес-класса, платит вчетверо больше за то, чтобы дышать одним воздухом с подобными себе.

Она застегнула кожаный ремешок на талии, сунула ноги в черные лодочки на маленьком каблучке и села к зеркалу. Шейла пристально осмотрела свое лицо, заметила новые веснушки на носу — еще бы, столько времени проводить на солнце! Крем с индексом «двадцать» от солнца, который подарила ей Норма, помогал, иначе ее круглые щеки были бы похожи на соколиное яйцо.

А тот мужчина в самолете нахально изучал ее, но она делала вид, что не замечает. Как и то, что его длинные ноги, не вмещаясь в узкое пространство между рядами кресел, то и дело задевали ее голень. Но она говорила себе, что ничего не чувствует, кроме досады. Гм. Шейла провела кисточкой по губам, растушевывая помаду в пределах контура, который уже нарисовала карандашом теплого оранжевого оттенка. В его лице было что-то приятное, тем не менее. Может, дело в улыбке, с которой он задавал свои дурацкие вопросы? А когда понял наконец, что она не расположена к разговорам, принялся рассказывать о себе, что он летит в Париж с одной полудетской целью — оттуда прокатиться по тоннелю в Лондон.

Я не могу его забыть, объясняла себе Шейла, потому что до мельчайших подробностей помню свой полет в Париж, после которого переменилась вся моя жизнь. Вспомнить о Париже невозможно без тех часов, которые прошли в предощущении Парижа и знакомства с мсье Жераром Бертье. Он настаивал отбросить церемонии и называть его просто Жераром. Но Шейле хотелось его называть именно мсье Жерар Бертье, потому что само его имя возвышало все то, что она сделала. Поэтому мог ли не вынырнуть всякий раз при этих воспоминаниях сосед по креслу? Он выныривал, как черт из табакерки.