Может ли ещё молиться современный человек? - Антоний Блум

Я не раз ставил себе вопрос: что бы это могло быть? Каким образом лицо человека может просиять?.. Мы все знаем, как человек просиявает радостью, когда он полюбит кого-нибудь, его лицо делается совершенно иным, когда он встретит любимого человека, в его глазах свет. Но я думал о чем-то другом. Мне казалось, что должно быть что-то иное, более властное, более сильное, что могло поразить людей, встречающих христиан. И раз в жизни я с этим столкнулся с такой ясностью, с такой силой, что никогда не смог этого забыть. Мне тогда было семнадцать лет. Я пришел в церковь, где никогда раньше не бывал. Она находилась в подвальном помещении, я ее долго искал и опоздал; служба отошла, люди уже расходились. Одним из последних поднимался по лестнице из бывшего подземного гаража, где тогда ютилась эта церковь, широкоплечий священник высокого роста. И когда я взглянул ему в лицо, я обомлел: я никогда прежде не встречал такой абсолютной внутренней собранности и такого света. На его лице не было улыбки, – он меня тогда не видел, не было экстаза, восторга. Была только глубочайшая собранность, и что-то из него сияло: не вещественный свет, а какое-то внутреннее сияние. Я помню, как я тогда к нему подошел и сказал: “Я не знаю, кто вы, но я хочу вас просить быть моим духовным отцом”. И затем в течение одиннадцати лет, до его смерти, он был моим духовником.

Я думаю, что нечто в этом роде происходило с язычниками, когда они встречали христиан, людей, которые стали собранными, все силы которых нашли свое средоточие, которые стали цельными, то есть были исцелены, исцелились. И вот эта цельность, эта собранность, которая собирала все силы ума, воли, сердца, все, что в человеке было, в одну точку, откуда они могли действовать, несомненно доходила до сознания язычников, потому что они видели в христианах людей другого рода.

И действительно, христиане должны быть людьми другого рода. Наша родина – Царство Божие. На земле мы находимся как Божии посланники; жизнь наша, как говорит апостол Павел, сокрыта со Христом в Боге, мы всецело должны быть погружены в тайну общения с Живым Богом, Который является и Создателем нашим, и Спасителем нашим, и любовью нашей, и исцелением нашим, и радостью нашей, и цельностью нашей. Вот что, верно, люди видели в христианах. И это их озадачивало, они ставили себе, а затем и им, вопрос: откуда у вас это? Что вы собой представляете? Почему в вас радость, когда вокруг все так темно? Почему вы бесстрашны, когда вокруг все так страшно? Почему вы живете чистой жизнью, когда так легко жить грязно, когда мы разбиты, когда ум и сердце, и воля и плоть рвутся в разные стороны и разрывают нашу цельность, – в чем дело? Почему, когда вы приходите, делается вдруг мирно и тихо? Каким это образом?..

И христиане, вероятно, могли бы ответить так же, как я вам сейчас отвечу, примером. Как-то пришли ко мне два человека. Они были во вражде и искали случая друг другу все высказать, что только могли, вылить весь свой гнев, вылить весь яд, который накопился в их душах, и решили это сделать в моем присутствии, в надежде, что я не дам одному перебивать другого, что они все смогут сказать, всю ненависть вылить. Они начали говорить. Я слушал и чувствовал, что никакими силами не смогу их убедить в том, что вражда разрушает их самих, что единственное спасение для каждого из них – примирение с другим. Меня охватило тогда почти отчаяние (я был молодым священником, это было больше тридцати пяти лет назад). И вдруг мне пришла мысль, что Христос в Евангелии приказал ветру и волнам в буре притихнуть, и они умолкли и притихли. И я тогда обратился ко Христу: Господи, я ничего не могу сделать – Ты приди и произнеси слово мира, а я буду с Тобой, я буду молиться так, чтобы Ты мог быть среди нас и мог совершить чудо… Помню, я сидел и мысленно говорил: Господи! Будь с нами, дай Твой мир, который ничто на земле не может дать… И вдруг я заметил, что спор начал утихать, что горькие слова перестали ранить другого, и в какой-то момент оба человека заговорили о том, что – не пора ли примириться, не пора ли из безумия вернуться к чему-то более разумному.

Вот тот мир, который христиане, верно, вносили, куда бы ни пришли они, путем своего бесстрашия, внутренней тишины, любви; и вот чего никто у нас не может отнять. И для этого не требуется ходить и говорить: “Я христианин!” – для этого надо быть христианином. И каждый из нас может этого добиваться, а силой Божией этого и достигнуть, потому что, как говорит апостол Павел, сила Божия в немощи совершается, как ветер может заполнить собой парус и пронести через буйное море самый тяжелый корабль. И еще в другом месте он говорит: все мне возможно в укрепляющем меня Господе Иисусе Христе. Но начать надо изнутри, не заботясь ни о чем внешнем.

 Я попробовал начертать нравственный образ христианина, тот минимальный образ, без которого человек вовсе не имеет права назвать себя христианином. Теперь мне хотелось бы сказать о том, как христианин, оторванный от храма, может вести подлинно духовную жизнь. Духовная жизнь не заключается в том, чтобы посещать службы или быть членом какой-нибудь, даже очень живой, общины. Духовная жизнь заключается в том, чтобы быть в глубоком, прямом, искреннем общении с Живым Богом; а достигают этого правдой жизни, исполнением заповедей Христовых, такой жизнью, которая нас делает христианами на самом деле, а не только на словах, – и молитвой. И вот о молитве мне хочется сказать сейчас несколько слов.

Молитва, опять-таки, не заключается в том, чтобы повторять чужие слова, а в том, чтобы всем сердцем, всем умом, как говорили древние писатели, прилепляться к Богу, то есть устремляться к Нему, жаждать встречи с Ним и, главным образом, поскольку это от нас зависит, быть с Ним до конца правдивым и искренним. Поэтому молитва не заключается в первую очередь в том, чтобы приобрести молитвенник или выучить, затвердить готовые молитвы; молитва заключается в первую очередь в том, чтобы научиться предстоять перед Богом. Это кажется или бесконечно сложным, или удивительно простым. Предстояние перед Богом, объективно говоря, очень простое дело: Бог вездесущий, нет места, нет ситуации, которая могла бы нас от Него отделить; ни дело, ни обстоятельства, ни люди не могут нас оторвать от его. Но от нас зависит сознательно, всем вниманием сердца и ума, предстоять перед Ним. Утром, когда мы встаем, мы можем начать день , в одно мгновение став перед Богом, без долгих молитв, осознав, что мы вышли из сна, пробудились от сна, как будто мы воскресли к жизни от смерти. Ведь между сном и смертью очень большое сходство. Мы без сознания лежим, не имеем над собой никакой власти, не сознаем, что вокруг нас происходит. То же самое и со смертью: что касается нашего тела (не живой души, которая предстает перед Богом, а самого нашего тела), мы уходим в какое-то забытье. И вот когда мы просыпаемся, мы как бы восстаем из забытья, можно было бы почти что сказать: из небытия. Меня на земле как будто и не было, и вдруг я вступил в новый день. А этот день тоже особенный: такого дня, этого дня никогда за всю историю мира не было. Дни неповторимы, каждый день новый, он простирается перед нами, как равнина, покрытая снегом, – чистая, незапятнанная, без человеческих следов, без отпечатков наших ног; и вот этот новый человек, которым я являюсь после сна, вступает в новый день… Если подумать, это совершенно изумительная встреча: я вступаю в день, которого никогда в истории не было, и в этот день я могу внести добро или зло, я могу быть человеком или зверем, я могу быть достойным себя – или недостойным себя, я могу жить на радость людям – или на горе людям, я могу вырасти – или наоборот, стать еще меньше, чем я был вчера… Если несколько минут об том подумать: вот, я вышел из глубин сна и вступаю в этот день, – можно и обратиться к Богу и сказать: Господи, благослови меня вступить в этот день и благослови этот день для меня! Пусть каждая встреча, каждый человек, каждое слово будет с содержанием; пусть это содержание будет чистое, достойное моего человеческого величия и Твоего, Господи, величия; и пусть каждое слово, каждое мое действие будут вкладом в добро, в правду, в красоту жизни.

 Теперь мне хочется сказать и о том, каким образом вечером, когда день уже кончен, мы можем стать перед своей совестью и перед Богом, перед жизнью, раньше чем вступим в ночь, в забытье, погрузимся в сон.

День, который нам был дан, мы заполнили всем тем, на что были способны. Мы в этот день внесли добро и зло, кое-что изуродовали и кое-какую красоту внесли в него; каким-то людям принесли радость, каким-то – горе; одним помогли, другим повредили; и та равнина снежная, которая лежала перед нами в начале дня, теперь отмечена нашими стопами. Можно посмотреть и увидеть извилины нашего пути, потому что редкий путь бывает прямым. И вот раньше чем встать перед Богом, надо встать перед собственной своей совестью и поставить себе вопрос: что я сделал из этого дня и что я сделал в течение этого дня из себя самого? Стал ли я благороднее, стал ли я более достоин своего имени человека? Или же наоборот: унизил, опорочил себя? Для этого надо сесть и подумать; подумать честно, подумать так, как иногда человек думает перед смертью, потому что никто не знает, восстанет ли он со своего ложа или нет. Мы погружаемся в сон, но мы можем никогда не проснуться на земле; наши очи могут открыться на вечность, когда уже поздно будет думать о том, что надо было сделать, – тогда надо будет встать перед Богом в вечности с содержанием всей своей жизни.