Самая шикарная свадьба - Анна Богданова

«Надеть фартук или не стоит? – раздумывала я. – С одной стороны, не хотелось бы заляпать платье, но с другой – в фартуке встречать гостей и тем более Илью Андреевича (!) – грозу бензоколонок и автосалонов – как-то неприлично, неэстетично». В связи с фартуком я вспомнила Надежду Виссарионовну – покойную матушку Николая Ивановича, моего отчима, вернее, рассказы моей родительницы о том, как та готовилась к приходу гостей.

Бывало, мамаша моя спозаранку не отходит от плиты – запекает буженину и кур в духовке, мельчит овощи для затейливых салатов, колдует над мясной солянкой – одним словом, к приходу гостей валится от усталости и гости ей эти уже не в радость и нужны как собаке пятая нога. Надежда Виссарионовна же (царствие ей небесное!) рано утром успевала сгонять в парикмахерскую, сделать укладку, после чего запиралась в своей комнате и до прихода гостей носа оттуда не высовывала. Когда мама стучалась к ней в дверь и спрашивала, что старуха там делает, та кричала в ответ: «Марафет навожу!» И как только раздавался звонок в дверь, Надежда Виссарионовна при полном параде (с укладкой, накрашенными щеками, надушенная всегда одними и теми же духами «Испахан», которые использовала редко – только в исключительных случаях, в небесно-голубом выходном платье «под глаза», в лаковых туфлях) вылетала из комнаты и с возгласом: «Подождите, не открывайте!», – сдергивала с мамы фартук, немедленно натягивала его на себя и с облегченным вздохом говорила:

– Теперь можно.

И стоило только гостям появиться на пороге, она плюхалась на стул, била себя по ляжкам, говоря:

– Ой! Здрасте, гости дорогие! С пяти часов у плиты! Измучалася вся! И никакой ни от кого помощи не дождешься. Все одна, все одна! – и ее лицо принимало усталое выражение.

Потом она снимала фартук, а мама, теряя дар речи от подобного хамства, смотрела на нее выпученными от удивления глазами.

Семь часов. Динь-дон! Динь-дон!

Прежде чем открыть дверь, я посмотрела на себя в зеркало и все-таки решила снять фартук.

На пороге появилась серо-белая масса, как мне показалось, совершенно одинаковых людей, которую возглавлял Влас.

– Здравствуй, дорогая, – сказал Влас и сдержанно поцеловал меня в щеку. – Проходите, проходите, ребята.

Ребята были высокие, плотные, все как один одетые в серые костюмы, белые рубашки и черные галстуки; мне вдруг почудилось, что коридор наводнился холодильниками.

– Знакомьтесь, это моя невеста – Мария Алексеевна, а это, Машенька, мои коллеги – Пал Сергеич, Фед Матвеич, Ван Ваныч, Карл Рудофыч….

Я, конечно, не запомнила, кто из них Фед Матвеич, а кто Ван Ваныч – имена «холодильников» беспорядочно кружились в моей голове подобно песчинкам, поднятым в воздух сильным порывом ветра.

– Где там хозяйка-то? – крикнул кто-то с порога хрипловатым голосом.

– А это, Мария, наш всеми уважаемый Илья Андреевич, – торжественно, с придыханием произнес Влас. «Холодильники» расступились, и я увидела того, чья жизнь сравнима лишь с «судном посреди морей, гонимым отовсюду вероломными ветрами».

На самом деле Илья Андреевич выглядел диаметрально противоположно моим представлениям. Он не был одет в костюм «от кутюр», я бы не назвала его холеным, подтянутым и уж тем более высоким. А волосы его не тронула благородная седина.

Илье Андреевичу было на вид лет семьдесят, он был значительно ниже меня, одет не как его свита, а в джемпер цвета болотной ряски и коричневые допотопные кримпленовые брюки. Он был практически лыс, но умело это маскировал: отрастив с правой стороны оставшиеся волосы, Илья Андреевич лихо перекидывал их налево, думая, что таким образом ему удалось скрыть плешь. А самое главное, у «гонимого отовсюду вероломными ветрами судна» пол-лица было изуродовано родимым пятном, будто при рождении растяпа-акушерка нечаянно опрокинула на лицо младенца флакон фиолетовых, несмываемых чернил.

– Какая у тебя невеста! Скинуть бы годков десять, так я б ее отбил! Ой, отбил бы! – с задором воскликнул Илья Андреевич. Голос у него был веселый, с хрипотцой, взгляд – с хитрецой, движения – «с озорницой». Одним словом, тот еще шельмец!

– Проходите в гостиную, – сказала я тоном радушной хозяйки, но гости стояли как вкопанные. – Что же вы, проходите…

– А тут написано… – замялся то ли Пал Матвеич, то ли Ван Ваныч.

– Да. Тут написано: «НЕ МЕШАЛО БЫ ПЕРЕОБУТЬ ТАПОЧКИ, НЕХОРОШО ТАСКАТЬ УЛИЧНУЮ ГРЯЗЬ ДОМОЙ!» – поддержал его коллега.

– Маша, я ведь тебя просил снять это! – злобно прошипел Влас и покраснел до корней волос, а когда увидел серую дыру – след от моей оторванной памятки – побелел.

– Я и сняла свои, – буркнула я. – Не обращайте внимания, это Влас для меня написал, проходите, садитесь за стол.

И они всем стадом, боясь передавить друг другу ноги, засеменили в гостиную.

Влас остолбенел, когда увидел в центре стола свой любимый хамеропс, и метнул на меня злобный взгляд.

– Ба! Красота-то какая! Да у тебя, Влас, невеста просто чаровница! Ча-ров-ни-ца! – повторил по слогам Илья Андреевич и принялся скакать вокруг стола, как вокруг новогодней елки. – Что это за таблички? На латыни? Как в Ботаническом саду! Ха! Ха! Как мило! Вы, Машенька, прелестница, пре-лест-ни-ца!

– Я так горжусь тобой! – сглотнув слюну, прошептал Влас, тронутый до глубины души тем, что его невеста угодила Илье Андреевичу.

– Что это за табличка? – спросил старикашка.

– Это название блюда – «Прелести лета» – «Прелести» были приготовлены из всех тех фруктов и овощей, что дает нам лето, и которые были у меня в наличии, а именно: кабачки, помидоры, зелень, клубника… В наличии также оказались: капуста, бананы, свекла, морковь, ананас, баклажаны, картофель и персики. Все это я порезала и пропустила через электромясорубку. – Каждое блюдо имеет название одного из моих романов, – пояснила я.

– Да вы же писатель! Ну, просто кудесница! Ку-дес-ни-ца! – в восторге кричал Илья Андреевич. – Что вы стоите? Садитесь!

Зашаркали стульями по паркету; наконец-то все уселись.

– Какие интересные салфеточки! – умилился Илья Андреевич и закурил. – Что это? Так дайте мне пепельницу! – ни с того ни с сего злобно воскликнул он.

– В чем дело? Маша! Дай Илье Андреевичу пепельницу! – раздраженно сказал Влас, и тут я поняла причину такой быстрой смены настроения почетного гостя. Дело в том, что он уселся прямо напротив кадки хамеропса с объявлением, которое гласило: «НЕ ТУШИТЬ ОКУРКИ В ЦВЕТАХ – ДЛЯ ЭТОГО ЕСТЬ ПЕПЕЛЬНИЦА».

– Не обращайте внимания, это Влас для меня написал. Вас это совершенно не касается, можете кидать в эту пальму все что заблагорассудится. Правда, Влас? Жалко, что ли?