Дайте им умереть - Генри Олди

— Впрочем, если временные заботы одолевают господина ар-Рави, — голос лекаря превратился в сплошную патоку, от которой слипались уши, — то не отложить ли нам дела до завтрашнего утра? Ночь дана умелым для умения, усталым для отдыха, а истосковавшимся по беседе — для Благой мысли, Благого слова и Благого дела! Не так ли?

Внутри Большого Равиля дернулась потаенная струна, словно слепой певец-чангир спьяну зацепил инструмент, и тот отозвался протяжным стоном. Неужели?! Неужели подозрения превратятся в счастье от встречи с единомышленником?! Творец-с-сотней-имен, не мучь, не кидай кость псу своему, чтобы тут же отобрать ее у несчастного!

А гость усмешливо глядел на саррафа, молчал, топорщил жидкую бороденку, чесал мочку левого уха двумя пальцами, большим и безымянным, так что золотая сережка в виде шарика поминутно сверкала в отблесках пламени очага.

Иного доказательства не требовалось.

Спустя полчаса они шли прочь от запертой лавки: Большой Равиль, меняла из менял, и тишайший лекарь Кадаль.

Два шейха «Аламута», разгромленного нечестивым эмиром Даудом Абу-Салимом двенадцать лет тому назад, да будут шайтаны на том свете вечно трепать кишки проклятого!

Впрочем, почему «будут»?! — уже треплют, уже, и по ночам Равиль ар-Рави сладко улыбался во сне, заново переживая миг триумфа, когда Кабирский Эмират хоронил своего эмира.

Равиль не сомневался: в эти минуты пророк Гасан ас-Саббах тоже смотрит вниз из седьмого рая небесных сфер, и счастье сияет на лице пророка.

…Позади двоих лениво тащился Альборз-пахлаван, племянник, охранник и телохранитель Равиля.

Кому какое дело — сарраф с клиентом из лавки идут, ночь на дворе, темень тьмущая, страшновато без богатыря за спиной… охохоньки, кому сказать: в Эмирате страшно бродить под звездами!

Судьба наша горькая!

Двуручная секира за плечом Альборза-пахлавана ловила серповидным лезвием звездные лучи — словно с небом переговаривалась.

Ровно дюжина лет прошла с того горького часа, как неприступное «Орлиное Гнездо», крепость истинно верующих, что «во крови — спасение», фонтаном каменных брызг взлетела в воздух и рухнула на перевал Фурраш бессмысленным нагромождением щебня.

Горшки с Иблисовым дерьмом, полыхнувшим по приказу алхимика Саафа бен-Саафа, сделали свое дело.

Резня началась после.

Большой Равиль был единственным из шейхов «Аламута», кому удалось спастись. Черное везение — на пятые сутки осады он по приказу святого Гасана спустился в тайные залы галереи во чреве горы, где обкурившимся гашишем ученикам показывали рай на земле… и ар-Рави завалило обломками того праха земного, что некогда гордо именовался «Орлиным Гнездом».

Завалило вместе с троицей до поры бесчувственных учеников-фидаи, предназначавшихся для исполнения долга в Оразме, Хине и самой столице, а также с пятью гуриями рукотворного рая.

Запасы питья — и воды, и хмельного — позволили мужчинам продержаться нужное время, пока войска эмира не покинули руины; зато с едой оказалось гораздо хуже.

Гурий едва хватило.

И то пришлось как следует затянуть пояса.

Выбравшись на волю, Равиль вскинул к горбатому небосводу руки, иссеченные, с содранными ногтями лапы гуля-людоеда, и поклялся страшной клятвой: кровью умоется Эмират за смерть пророка!

Он выполнил свою клятву.

Не зная, что бросает в землю зерно, получившее в будущем имя «Смуты Маверранахра».

Пророк Гасан ас-Саббах создал «Аламут» в горах Сафед-Кух, Большой Равиль создал «Аламут», протянувшийся от замков Лоулеза до пагод Верхнего Вэя. Сотни людей служили «горным орлам», сами не зная о том; нищие платили оброк старшинам цеха, саррафы платили охранную дань местным миршабам, шлюхи отсчитывали горсть потных монет, ссыпая мзду в кошель евнуха-смотрителя, — золотой ручей тек по Эмирату, прокладывая все новые русла, туманя души плеском драгоценной влаги, и улыбался Большой Равиль, презренный меняла, изгой из изгоев, когда слухи доносили до него сладкую, как вкус вражеской печени, молву:

— Отравлен Касем абу-Касем, градоначальник Хаффы!

— Престарелый Абдаль-Аттахия по прозвищу Пыльный Плащ, дядя самого светлейшего эмира Дауда, задушен новой наложницей — дорого расплатился старик за любовь к гаремным утехам!

— Во время охоты упал в пропасть хакасский вождь, Буртаг ап-Сослан из клана Чибетей; тело не найдено… не найдено… не…

— Владетель города Балха заживо сгорел в огне пожара — неловкий слуга опрокинул светильник…

— Захлебнулся в домашнем водоеме-хаузе дурбанский наместник…

Птенцы нового «Орлиного Гнезда» были когтистей прежних.

И улыбался Большой Равиль, последний из былых шейхов.

Никогда, никогда не получали его наемники приказа пустить в ход оружие — сабля, копье, даже простой нож считались для них запретными. Ар-Рави не был суеверен, если не считать суеверием врезанную в душу истину: «Во крови — спасение!»; но он был осторожен и предусмотрителен, как змея в кустарнике. Не зря же ходили по эмирату слухи — еще тогда, до падения первого «Аламута», и святой Гасан негодовал на еретиков-болтунов — про живое оружие, наделенное почти человеческим рассудком, про возможность сделать шаг навстречу, и тогда свершится небывалое… Люди до сих пор помнили вэйского вана, Чэна-в-Перчатке, его стремительную жизнь, его волшебное исчезновение и чудесный приезд посольства от гурха из далекой Шулмы, воплощения Желтого бога Мо, которого ближайшие сподвижники по-прежнему звали Чэном Анкором.

Именно тогда и поползли по Эмирату неслыханные отзвуки неслыханных речей, но подошвы страшных событий затоптали ползучих бродяг, вдавили в землю, не оставив и следа. Так, намек, зарубка на память, детская сказка… И грохот фитильных аркебуз окончательно заглушил робкое эхо.

А там пришла-прилетела весть о безвременной кончине неудачливого Чэна Анкора и о грянувшей борьбе за власть в проклятой Творцом Шулме.

Большой Равиль не интересовался слухами — он умывал кровью Эмират.

Тщательно и бережно, как мать омывает новорожденного младенца, предполагая, что из дитяти вырастет богатый купец или, к примеру, доверенный слуга-гулям самого градоначальника… а вырастает вор и матереубийца, но скажи кто об этом самой матери — глаза выцарапает!

Тихий сарраф не пренебрегал ничем, даже суевериями, даже слухами, и его посыльные никогда не пользовались оружием.

Не считать же оружием тесло каменщика?! Заточенный на конце до бритвенной остроты брусок стали, который преданный наемник вогнал в спину нечестивому эмиру Дауду, приехавшему взглянуть на постройку обсерватории в Хаффе!

Идея с теслом была разработана лично Равилем, и он по праву гордился ею.