Рассветный шквал - Владислав Русанов

Ну что же я такой невезучий?!

Скорее от обиды, чем от боли, я завернул парочку настолько отборных словесных пируэтов, что сопящий позади телохранитель удивленно крякнул. Он за свою тысячу лет вряд ли мог где услышать подобное. Я бы тоже не узнал, если бы не общался в детстве и отрочестве с отцовским псарем — Клеоном. Уж он-то любил соленые словечки, которые мы, мальчишки, с наслаждением ловили и запоминали. Позже они надежно забылись, как я думал. Сколько ни секли меня в Школе, где у отцов-наставников были весьма в почете телесные наказания, как ни пороли перворожденные за недоимки, никогда себе такого не позволял. А тут — на тебе — всплыли. Да еще в компании девочки-подростка и убеленного сединами сида. Мак Кехта, хоть и дама, не в счет, потому как без сознания.

— Ничего, Эшт, терпи. — Этлен произнес это без насмешки, скорее с пониманием. — Жить хочешь — терпи.

Терплю. Что остается? Спасибо на добром слове.

Я потрогал пальцами стремительно вспухающую шишку — кроме всего прочего еще и ссадина с вершок — и пополз дальше.

Два поворота направо. Что ж он кругами-то ползает? Один — налево… Мы вывалились, как поначалу показалось, на свободу. Я даже готов был поверить, что настала ночь, так как тьма продолжала нас окутывать непроницаемой завесой. Глупые надежды.

— Зажги факел. — Этлен, похоже, догадался обо всем раньше. Жизненный опыт есть жизненный опыт.

Ладно, зажгу. О чем речь?

Голубоватые искры, сорвавшиеся с кресала, упали на высушенный гриб-трутовик. Затеплился маленький, бледный язычок пламени, от которого я поджег одну из веток.

Как только неровный свет факела упал на наши перепачканные потом и грязью физиономии, Гелка кинулась ко мне:

— У тебя кровь на лбу, Молчун! Дай вытру. — Хорошо, что всего лишь кровь. Я-то думал, мозги вылезут.

Осторожно потрогал пальцем край шишки. Верно. Кровь. Присохшая корочка. Вот пусть так и остается.

— Спасибо, белочка. Не надо тереть. Все в порядке. Дай оглядеться сперва…

А что там «оглядеться»? Оглядывайся не оглядывайся, и так все ясно. Мы угодили в старую выработку. Об этом можно было догадаться по почерневшим от времени крепежным венцам, провалившимся под тяжестью породы горбылям затяжки, никем не убираемым кучам обломков у стенок. Скорее всего, заброшенная рассечка. Штольнями уже лет двести никто не пользовался. По мере истощения запасов самоцветов работы уходили все глубже и глубже под холмы. А штольня нужной глубины не даст. Поэтому на Красной Лошади били в основном шурфы, а уж из них — рассечки.

Воздух в подземелье стоял затхлый, а значит, проветриванием и не пахло. Это подтвердило первоначальные предположения о заброшенности выработки. Старатель до такого состояния собственную рассечку не доведет.

Пока я крутил головой, разглядывая окружающие нас почерневшие деревяшки и грубо обтесанные стены, Этлен осмотрел феанни. Не знаю, может, у сидов голова по-другому устроена, но если бы меня волокли за шиворот по камням, как мешок с репой, то для поддержания бессознательного состояния не помешала бы пара-тройка хороших ударов по темечку.

— Еще немного времени, и она будет в порядке. — Телохранитель поправил локон госпожи, выбившийся из-под кольчужного капюшона. — Совсем немного.

Я кивнул. Действительно, Мак Кехта сейчас производила впечатление скорее мирно спящей, чем оглушенной. Глядишь, и оклемается.

— Молния ее не коснулась? — Магическое поражение могло бы во многом объяснить такое долгое восстановление сил.

— Нет. Попала рядом. — Этлен помолчал.

— У них сильный чародей.

— Я видел.

— Очень сильный. — Сид продолжал рассуждать вслух, — Таких бы десяток на поле у Кровавой Лощины — и исход последней войны мог стать совсем иным.

— Ты был там?

— Был. Расскажу, если тебе интересно. Но позже. Сейчас нужно искать выход.

Возражать глупо. Мне уже до смерти надоели мрак, спертый воздух и постоянное ощущение тяжести над головой.

Этлен одним движением поднялся и, слегка пригибаясь — все же выработка была для него низковата, двинулся в правую сторону. Правильно. Слева — тупик. Забой, весь исчирканный ударами кайла. Кое-где на нем поблескивали кристаллики обманки и кварца. Выйдя из освещенного круга, сид перестал для нас существовать. Звука шагов тоже не услыхать.

— Дай голову перевяжу. — Опять Гелке неймется.

— Не надо. Заживет, как на собаке. Да и нечем перевязывать.

С нее станется — начать рвать собственную рубаху.

На удивление, девка согласилась. Не стала спорить, настаивать. Пристроилась рядком со мной, обхватив колени руками.

— Не бойся, белочка, — захотелось ободрить ее, но слов убеждения не нашлось. Только жалкое — «не бойся». Да и где их сыскать, когда сам почти утратил надежду на спасение?

— Я не боюсь.

Так я и поверил. У самого сердце в пятках.

Свет, отбрасываемый факелом, слабел. Этлена все не было.

От скуки я попытался сосредоточиться, как на занятиях преподобного Рутиллия. Ощутить Силу, наполнявшую Мировой Аэр, пронизывающую камни, воду, воздух. Силы вокруг нас очень много. Нужно только уметь ее ощутить, отыскать, собрать воедино, в узкий концентрированный пучок, и использовать по мере необходимости. Причем последнее умение — самое простое, как я уже когда-то говорил. Даже такому олуху, как я, под силу.

Ну давай, Молчун. Ощути себя песчинкой, крупицей породы, дождинкой, капелькой тумана… Растворись в окружающем тебя мире и слейся с ним. Отыщи разбросанные реже, чем самородки в россыпи, частицы Силы и собери их…

Погружение в транс прошло чудо как легко. Тем более что с десяток лет я не пытался совершить ничего подобного. Растворяясь в аэре, я ощутил текущую сквозь меня Силу. Манящую, дразнящую, но, как всегда, неуловимую. Подобно воде, беспрепятственно протекающей сквозь ячеи рыбачьей сети, подобно песку, утекающему через растопыренные пальцы, Сила скользила, не даваясь в руки.

Как и раньше в подобных случаях, возникло глухое раздражение. Так бывает, когда раз за разом пытаешься засунуть нитку в игольное ушко, а не выходит. Плохо это. Нельзя допускать, чтобы чувства нарушали внутреннее равновесие.

Спокойно, Молчун. Расслабься…

На мгновение мне показалось — где-то неподалеку мощный источник Силы. Сродни заряженному до отказа амулету.

Нет!

Не получилось!

В который раз?

Сила ускользнула, не даваясь в руки. Не оставила после себя никаких следов, кроме противного глухого Разочарования.

Никаких?

Да нет же! Малая толика задержалась, и теперь я ощущал ее пульсацию в дрожащих кончиках растопыренных пальцев. Мелочь. Ерунда. Не хватит даже, чтобы разжечь трубку или лучинку засветить, например.

Но раз уж Сила далась в руки, негоже так просто от нее избавляться, как от ненужной ветошки. Когда-то, давным-давно, мне особо хорошо давалось целительство. Это единственная причина, по которой я проторчал в Школе целых пять лет, вместо того чтоб удрать как можно дальше в первый же год. Впрочем, не единственная. Моя проклятая нерешительность тоже была тому виной.

Вот и псу под хвост ее, нерешительность эту!

Конечно, у сидов и у людей болезни должны проявляться по-разному. И лечить их нужно не одними и теми же методами. Да ладно тебе, Молчун. С той силой, что тебе досталась, о лечении лучше не заикаться. Так, тронуть оглушенную, прощупать степень поражения. Не было ли магического взаимодействия? Такие следы должны сохраняться долгое время. Не то чтобы я не доверял Этлену, утверждавшему — молния прошла рядом, но надо убедиться самому. Как говорится, веселин пока не пощупает — не поверит.

Мои пальцы почти не тряслись, когда я прикоснулся к вискам Мак Кехты и осторожно послал легкий, как перышко, импульс, призванный выяснить тяжесть ее состояния.

Результат превзошел все ожидания. Видно, действительно организмы перворожденных и смертных слишком отличаются, если мое сверхнерешительное вмешательство вызвало эффект исцеления.

Обведенные темными кругами — верное свидетельство ушиба головы — веки дрогнули и приоткрылись. Скользнули вначале безучастно влево-вправо, а потом вдруг расширились от ужаса.

Представляю, что ей почудилось. Потерять сознание в разгар боя, а потом очнуться в смоляной черноте, нарушаемой лишь багровыми отблесками догорающей ветки. От стен веет подземельным холодом и сыростью Преисподней. Если у перворожденных есть Преисподняя. Зная их высокомерие и ледяную гордость, вполне можно предположить веру в то, что все павшие в сей же момент возносятся в горние чертоги, где продолжают бесконечное бытие бок о бок с Престолом Сущего.

А прибавить к общей картине кромешной жути еще и мою рожу, перепачканную разводами глинозема и запекшейся кровью. Взъерошенную, с нечесаной бородой…

Нет, следует отдать ей должное, сида не завизжала, не попыталась бежать прочь. Расширившиеся глаза-смарагды потемнели, словно роговая обманка. Правая рука метнулась к поясу, где крепились опустевшие ножны.