Я, они и тьма - Анна Зимина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пахло мятой. Мы все любим этот запах холода из родных наших мест, поэтому цветущая мята, наш первый дар людям, растет везде.
А люди научились делать из нее блестящие и сладкие конфетки. Если их высыпать в глиняную миску, они весело бьются о ее края с таким вкусным звуком… А если положить такую конфетку в рот, то она начнет ме-е-едленно таять, и становится так сладко-приятно, что слезы наворачиваются. И кто кому еще преподнес божий дар? Мы бы не додумались, так и пили бы горький мятный чай.
Ну скоро уже начнется этот ритуал? Мне очень хотелось встать, сорваться и побежать на улицу, но было нельзя. Мы должны спеть песню Шестнадцати, чтобы остаться тут еще на один полный цикл в год. Эта песня — дозволение, пропуск, и этот ритуал никак нельзя миновать, хоть он и жутко занудный.
Зато пока споем, уже пора будет запускать форелей в озера! То-то будет пир!
О, вот и мои братья и сестрички. Расселись, тоже торопятся. И в следующий миг… Ах!
Я вздрогнула и вскрикнула, вскочила на ноги, путаясь в полах традиционного платья. Пятый, подкравшись сзади, сунул мне за шиворот холодный гладкий листок. Стоит, смотрит на меня и не знает — то ли бояться, то ли смеяться.
А я его только вчера оттаскала за уши за то, что съел всю принесенную людьми сметану.
— К порядку! — сказал Шестнадцатый, укоризненно глядя на то, как я грожу Пятому кулаком.
Я смиренно опустилась на колени, Пятый — тоже. Мы уселись рядышком в один большой круг.
В центре — как всегда источник. Он искрил, как сверкающий на солнце водопад, но я на него даже и не смотрела — надоел! Мне хотелось туда, к рыбкам, к людям, к детям, к мятным конфеткам, да и Пятому не терпелось надрать уши.
Совсем скоро начали затекать ноги. Противный листок холодил спину, но тут, наконец, началось.
— Плоть от камня родится, и песком станет бог Шестнадцатый.
— Плоть от камня родится, и песком станет бог Пятнадцатый…
О-о… А я-то Первая. Долго еще. Так, вспоминай рыбок и конфетки. Сегодня форели, и будем варить на костре уху — я не знаю, что это такое, но люди говорят, что очень вкусно, и… Ой, а чего это Шестнадцатый так на меня смотрит? А-а-а, моя очередь…
— Плоть от камня родится, и песком станет бог Первый, — скороговоркой произнесла я тут же завершила:
— И боги станут плотью, и будут целым.
«Станут плотью, будут целым», «станут плотью, будут целым», — отозвалось отовсюду.
Источник зарябил, заискрил сильнее, и Шестнадцатый запел. Песня была жутко длинной, занудной. Люди слышали ее и пытались повторить, но у них заплетались языки. Это всегда так смешно!
Но неожиданно после первого куплета песня захватила меня. Она лилась, такая красивая, торжественная и вовсе даже не нудная. В ней мы просили разрешения остаться для того, чтобы дарить, отдавать, клялись не причинять зла, обещали быть хорошими хозяевами и соблюдать законы всех миров.
Песня завершалась, и холод нашей магии рассеялся от нас по нашему храму, разлетелся упруго за стены и дальше, дальше. Мир благословлял нас магией. Он отдавал нам ее щедро, а мы делились ею с людьми, выплёскивали, и она плыла дальше, дальше, помогая людям, исцеляя их, наделяя новорожденных дарами.
Здорово! А я за год и забыла, что ритуал не только долгий и нудный, но и очень приятный и красивый. По коже пробежали мурашки от холодной магии. Приятно как!
Я зажмурилась. Я знала, что глаза у меня бирюзовые, как мой наряд, а волосы черные, как плодородная земля. «Ты как черная гладкая галька на морском побережье», — сказал мне однажды старый рыбак, любуясь мной. Я вспомнила его лучистый взгляд и рассмеялась. Магия, откликаясь на мой смех, побежала через меня сплошным потоком — больше, чем от других. Волна, волна, еще одна… Я смеялась, а холодок волшебства не торопился таять — он нежно кутал мое сердце, кожу, даже кончики пальцев.
Как же приятно!
Толчок! Удар! Жар под кожей!
Я снова плыла по темным изгибам, силясь открыть глаза и подумать, поанализировать увиденное, но у меня ничего не получилось — я снова оказалась в чужом теле, где-то там, безумно далеко и так же безумно давно.
Теперь я лежала на чем-то горячем, мягком, но мне было холодно. Я подняла руку — тонкая, все жилки видны. И тяжело даже удерживать руку вот так, на весу. Я знала, как я выгляжу теперь. Черные мои волосы потускнели, глаза ввалились. Я болею, я сильно болею. Всего десять дней… Шестнадцатый говорит, что это потому, что я отдавала людям больше остальных богов. И что люди неблагодарные, что они убивают меня, что они кощунственно распоряжаются моими дарами. Он говорит с укоризной, порицает меня, людей, других богов — всех. Шестнадцатый — тот еще зануда. Наговорившись и наругавшись, Шестнадцатый наконец целует меня в лоб на прощание и хмурится. Я горячая, да.
Я знаю, что боги собираются, готовятся в поход к Изначальному источнику перехода, чтобы вернуть меня в истинный дом.
Но я не хочу. Я хочу остаться здесь, с детьми. Я обязательно поправлюсь.
У меня во рту вкус мятных леденцов, у постели — чай с засушенными ягодами. Рядом с чашкой — мои дорогие колечки. Их пришлось снять — за эти дни пальцы так похудели, что мои сокровища соскакивали на постель.
— Эй, Петра! Петра! Ты тут?
Шепот мальчишки Дита. И как он вообще сюда проскользнул.
— Ш! Тебе тут нельзя! — хриплю я.
— Да я вот… Посмотреть, как ты. Тут тебе ребята передавали…
Только сейчас я замечаю, что у него в руках куча всяких гостинцев. Запахло свежесобранной земляникой, молоком, теплым хлебом.
— Ты кушай, пожалуйста. Землянику я собирал, молоко сам доил. Представляешь, Дурька меня хвостом — и по мордасам! Ну, я утерся, домой пришел. А там мамка в смех. Весь, говорит, в навозе.
Дит обиженно шмыгнул веснушчатым носом.
Я сдерживаюсь, чтобы не хихикнуть. Дитка — славный мальчик, не хочется его обижать.
— А это Маритка сделала.
В ручонках Дита сверкнуло медью.
Браслетик — тоненький, с черными камушками. Красивый.
Я протягиваю запястье — с него, наверное, не соскользнет. Прохладный металл обхватывает руку, и мне еще холоднее, но все же это очень приятно.
— Спасибо, — шепчу ему, но он машет рукой, просит, чтобы молчала.
— Ты выздоравливай только, Петра, слышишь? Нам тут
