Игра на своем поле - Говард Немеров

Не спеша, как фокусник, старающийся показать, что у него все без обмана, он вытащил одну бумажку в двадцать долларов и положил на ее место три по пять. Потом он встал, и Чарльз поднялся тоже.

– Знаете, профессор, – сказал Гардиньери, протягивая Чарльзу руку, которую тот машинально пожал, – у вас такой вид, словно вы умираете с голоду.

Пройдите в зал, вас там обслужат, считайте себя, пожалуйста, моим гостем. Только не пейте больше. Вы такой бледный. – Похлопав Чарльза по плечу, он повел его через бар. – Закажите омара, наше фирменное блюдо. Сам готовил, – заговорщицки шепнул он.

Мимо них провез тележку с грязной посудой Макс. Чарльза он не заметил, но тот его узнал и захохотал – хрипло, громко и как-то неестественно. Гардиньери вздохнул.

– Пожалуй, вам сейчас не до ужина, – сказал он. – Позвольте, я вас провожу! – Все так же любезно и учтиво он взял у гардеробщицы пальто и шляпу Чарльза и вывел гостя на улицу. Встречая чей-нибудь любопытный взгляд, Гардиньери оставался невозмутимым.

– Фрэнк, – приказал он швейцару, – возьми мою машину и отвези мистера Осмэна в колледж. Он скажет тебе адрес.

Швейцар ловко взял под козырек и пошел к машине. В ожидании его Гардиньери постоял вместе с Чарльзом.

– Вам нехорошо? – спросил он. – Может, мне поехать с вами?

– Покорно благодарю, не надо, – с трудом выдавил Чарльз.

– Деньги у вас в кармане пальто, – шепнул Гардиньери, усаживая Чарльза на заднее сиденье.

«Деньги у меня в кармане пальто», – думал Чарльз, покачиваясь на мягких подушках «кадиллака». Он сунул руку в карман и нащупал оба конверта. Деньги, за которые все готовы были перегрызть друг другу горло, вдруг стали казаться обузой, от которой невозможно избавиться! Пожалуй, скоро они начнут расти в поле – не пшеница, а только деньги!

Фрэнк спросил Чарльза, куда ехать, и тот, по мгновенному побуждению, назвал адрес Солмона. Когда машина подъехала к дому, он вытащил из конверта первую попавшуюся под руку кредитку. Это оказалось двадцать долларов.

– Не надо, сэр, – сказал Фрэнк. – Это же хозяин велел мне вас отвезти… А вы что, преподаете здесь?

– Да.

– Ну, тогда я зарабатываю больше вашего, – сказал Фрэнк. – Вам ваши монеты нужнее. – И машина отъехала.

Чарльз поднялся на крыльцо и позвонил.

– Ну и вид же у вас, – сказал Леон Солмон. – Заходите.

– Я пришел по особому делу, – начал Чарльз. Он позволил провести себя в гостиную, где сегодня, как ни странно, было прибрано и чисто. Леон хотел помочь ему раздеться, но Чарльз, держа руки в карманах, прижал пальто к себе; его знобило, он явно простудился. Леон силой усадил его на тахту.

– Напились? – спросил он. – Чего бы вам дать? Ну-ка, прилягте. – Чарльз покорно лег, а Леон пошел на кухню сказать Майре, чтобы она приготовила кофе. Потом принес одеяло и заботливо укрыл Чарльза.

– Вот так, полежите спокойно и расскажите, что у вас?

Вошла Майра и остановилась у двери. Она улыбалась. Такой Чарльз видел ее в первый раз и подумал, что ее очень красит улыбка.

– Кофе будет через несколько минут, – сказала Майра.– А у вас и вправду больной вид.

Чарльз высвободил руки из-под одеяла и, с усилием приподнявшись, вытащил из кармана свои конверты.

– Не вдаваясь, так сказать, в историю вопроса, прошу вас принять этот маленький подарок! И, пожалуйста, не ломайтесь! – С этими словами он вытряхнул деньги на пол. Затем снова лег и не без удовольствия наблюдал за произведенным им впечатлением. – Это не благотворительность, а только справедливость, имейте в виду. Вы больше всех пострадали, и сама цивилизация, следуя непреложным законам жизни, преподносит вам эту пачку кредитных билетов. – Смущенный выражением лица Майры и Леона, он добавил: – Считайте, что это для ваших детей. Пригодится, если вы не сразу найдете другое место.

Майра опустилась на колени и стала аккуратно складывать бумажки.

– Мне понятно ваше доброе намерение, Осмэн, – медленно заговорил Леон, – но я не могу их принять!

– Глупости, глупости, – сказал Чарльз тоном доброго дядюшки.

– Но вы еще ничего не знаете… Я вам звонил… Положение опять изменилось.

– Изменилось? Каким образом?

– Я снова в нейджеловской упряжке. После матча ректор явился ко мне с извинениями.

– После матча?

– Ну да. Я догадался, что наши проиграли. Будь это не так, он вряд ли пришел бы ко мне – считал бы, что его поведение можно оправдать. Но дело было уже в шестом часу, и он вел себя весьма пристойно. Он просил прощения от своего имени, от имени колледжа, попечительского совета и чуть ли не от имени правительства Соединенных Штатов; помнится, он даже что-то бормотал насчет протестантской церкви.

– Значит, вы остаетесь? – спросил Чарльз.

– Он, видимо, что-то понял после вчерашней истории и после того, как мы сегодня проиграли, и потому, наверное, стал меня уверять, что это «только игра» и что благородство – превыше всего; ведь если газеты разнюхают, что здесь произошло, они завопят: погром! Короче: он пообещал мне прибавку – за этот год в виде наградных, а с будущего года повышение оклада; на ближайшем заседании попечительского совета он предложит мою кандидатуру на пост адъюнкт-профессора, со мной заключат договор на длительный срок; в общем мир и благодать. Так что сами видите – мне эти деньги не нужны. Да я бы их в любом случае не взял.

– Зато взяли у Нейджела!

– Что вы, Чарльз, это же совсем другое дело! Это своего рода реабилитация.

– А как насчет политики, ошибок молодости и тому подобного?

– Я повторил ему то, что рассказал вам, и он поверил. Он сказал, что, если я информирую в таком же духе комитет, он постарается, чтобы дело прекратили.

Чарльз откинулся на подушку и некоторое время молча думал. Майра собрала все деньги в большой конверт и положила его Чарльзу на колени.

– Выходит, в стороне остаюсь только я, – вздохнув, произнес Чарльз.

– Тоже не обязательно, – возразил Леон, – он рвется принести и вам свои извинения.

– Вы довольно быстро переменили свое отношение к некоторым вещам, – не без горечи заметил Чарльз.

– Вы же сами старались меня убедить и Майра тоже. К чему сражаться с ветряными мельницами? В нашей стране это теперь не модно. Пусть временное американское благоденствие коснется и нас, грешных. Я обязан подумать о своих детях.

– Та-ак, – протянул Чарльз и приподнялся, опираясь на локоть.

Под его пристальным взглядом Леон заерзал.

– Я звонил вам несколько раз, но вас не было дома, – сказал он.

Майра принесла на подносе кофейник и чашки. Чарльз отказался от кофе.

– Не сочтите это неучтивым – просто меня немного мутит.

При всей осторожности этой формулы ее тайный смысл все же не ускользнул от Солмона.

– Чарльз, – сказал он, – если вы считаете, что я поступил неправильно, скажите прямо. Вы советуете мне подать официальное заявление и уйти, доказав этим свою принципиальность? Если так, то я понимаю вашу точку зрения.

Чарльз внимательно посмотрел на него.

– Нет, – ответил он, помолчав. – Я больше никому не советчик. Пожалуй, единственный совет, который я еще могу дать, – добавил он с вымученной улыбкой, – никогда не слушаться моих советов.

– Не скрою, совесть меня немного гложет, – упрямо продолжал Леон, – я так и сказал Нейджелу. Я ему прямо заявил, что его поведение продиктовано соображениями выгоды и все его заверения – это чисто формальная процедура, но я чересчур устал и у меня нет сил больше бороться. Я сказал ему: «Ваше счастье, что вам удалось уладить все без шума, а я из личной выгоды вам потворствую. Но все-таки ни вам, ни мне нет смысла себя обманывать». И я сказал ему еще одно: «Вы как тот капитан корабля, о котором Сократ говорил в диалоге «Горгий». «Ведя корабль по курсу, он старается делать это как можно лучше, но не знает, польза от этого людям или вред, и у него хватает ума это понять». Кстати, Чарльз, тут и для вас мораль. Позвольте прочесть вам это место, это займет минуту.

Он взял с камина раскрытую книгу.

– «Сократ говорил, что кораблевождение представляет собой важное искусство, поскольку оно оберегает людей от опасности морской стихии, так же как риторика оберегает от опасности судебных законов. Эти услуги капитан оказывает за скромное денежное вознаграждение и не мнит себя великим. Благополучно спустив пассажиров на берег, капитан скромно покидает свое судно. Ведь для него, говорил Сократ, осталось тайной – и он это сознает, – кому из этих людей он принес пользу, не дав им погибнуть в пучине, а кому вред, ибо за время пути он не сделал их ни в нравственном, ни в физическом отношении лучше, чем они были, когда он принимал их на борт». Ну и так далее… Солмон опустил книгу на колени.

– И я сказал Нейджелу: «Вот почему не принято, чтобы кормчий мнил себя великим».