Личные мотивы - Александра Маринина

— И зачем ты это купила? — ехидно спросил Леша, когда они отошли от киоска Галины Симонян. — Пожалела вдову, у которой торговля не идет?

— И пожалела, — она с вызовом посмотрела на мужа. — А что в этом плохого? Ты тоже, как при советской власти было принято, считаешь, что жалость унижает человека?

— Ничего я не считаю. Но у тебя как-то подозрительно блестят глаза. Ну-ка признавайся, в чем дело.

Она помялась немного, но рассказала мужу о своих неожиданных чувствах.

— Так, приехали, — вздохнул Чистяков. — И чем мне это грозит?

— Чем? — Настя оглянулась и увидела очередной аттракцион: за двадцать рублей можно было сфотографироваться с плохо сделанным манекеном красотки с необъятным выпирающим почти на метр бюстом. — Если будешь издеваться, я заставлю тебя сфотографироваться вот с этой девицей. Всего двадцать рублей — и в твоем институте тебе обеспечена репутация Казановы. Поди, плохо!

— Может, лучше навертим тебе на голове африканские косички? — предложил Алексей, показывая рукой на плакат, извещающий о том, что прямо здесь можно сделать новомодную прическу. — Свежо, оригинально и всего за десятку. Дешевле выйдет.

— Ах так?! — Она завертела головой в поисках контраргумента и увидела сидящую на парапете девушку с игуаной в руках. — Тогда ты будешь фотографироваться с игуаной.

— С игуаной? — Он делано испугался и изобразил на лице панику. — Ни за что!

Тут Настя заметила неподалеку двух юношей, один из них держал в руках огромного яркого попугая, у другого на плече сидела маленькая обезьянка. Юноши тоже предлагали всем желающим сфоткаться с их питомцами.

— Нет, ты будешь с игуаной, — твердо заявила она, сдерживая смех, — она страшная, чешуйчатая и кусачая, а я, тебе назло, буду сниматься вот с этими славными животными, они наверняка тепленькие, меховые и приятные.

— Ага, — поддакнул Леша, — особенно попугай меховой.

— Ну, перистый, какая разница, все равно приятно.

— Даже не вздумай, — он вдруг стал серьезным. — Мало ли какая от них зараза.

«Ладно, — подумала Настя, — пока уступлю, но все равно обязательно сфотографируюсь с обезьяной. И с попугаем тоже».

— Хорошо, но мне самой можно их снять? Я для чего с собой третий день фотоаппарат таскаю?

— Можно, — великодушно разрешил Чистяков. — Их снимать — можно. Только в руки не бери.

Парни поймали Настин взгляд, поняли, что речь идет о них, и тут же подскочили.

— Фото с обезьяной и попугаем вам на память! Не хотите?

— Сколько? — спросила Настя.

— Двести за кадр.

— А если я сама буду снимать своей камерой?

— Тогда сто. Но только животных. Если будете снимать мужа, то сто пятьдесят.

— Нет, только животных, — заверила Настя. — Муж сниматься не будет.

— Муж пойдет пить пиво, — сказал Чистяков, — он не желает присутствовать при этом безумии. Аська, когда закончишь, найдешь меня вон в том заведении.

Настя достала камеру и начала снимать сначала попугая, потом обезьянку, и как-то так получилось — она даже сама не поняла как, — что она уже стояла с обезьянкой в руках, а парень усердно фотографировал ее, щелкая ее же собственной камерой.

— А теперь встаньте так, — командовал он.

— А теперь вытяните руку, — и сажал попугая ей на ладонь.

— Теперь стойте ровно и не бойтесь, — и обезьяна оказывалась у нее на плече, а попугай — на голове.

— А теперь вытяните руки в стороны ладонями вверх…

Настя послушно выполняла все указания парня, она не очень хорошо понимала, что происходит, потому что отвлеклась на ощущение маленькой кожаной теплой ладошки обезьянки у себя в руке. Ладошка была шоколадно-коричневой, с тоненькими пальчиками и такими же коричневыми ноготками, прямо как у человечка, и Настю охватило какое-то непонятное умиление и нежность к этому порабощенному покорному существу, которому, наверное, смертельно надоело перекочевывать из рук в руки и изображать из себя модель и которое так доверчиво прижимается к ее шее мягкой ухоженной шерсткой. «Как странно, — подумала она, — от попугая у меня нет вообще никаких ощущений, кроме его острых когтей, хотя он изумительно красивый, с красной головой, зеленым телом и синим хвостом, а эту невзрачную обезьянку я словно всем своим существом чувствую».

Она опомнилась:

— Достаточно, спасибо. Сколько я вам должна?

Юноши забрали у нее животных и начали щелкать кнопкой просмотра, чтобы посчитать количество кадров.

— Тридцать три кадра по двести рублей… — задумчиво произнес хозяин обезьянки.

— Шесть шестьсот, — тут же посчитала Настя и обомлела.

Ничего себе! Она и ахнуть не успела, как ее развели на такую сумму. Неужели она так увлеклась собственными новыми ощущениями? Идиотка!

— И еще ваших десять кадров, когда вы сами снимали. Еще тысяча.

Лешка точно убьет ее, и будет прав.

Или не прав?

Она отдала деньги и спросила:

— Как зовут ваших зверей?

— Это Геракл, — гордо объявил хозяин обезьянки. — А попугай у нас Тимоха.

Настя сунула кошелек и камеру в сумку и отправилась в бар, где Чистяков, сидя за стойкой, потягивал пиво и болтал с девушкой-официанткой. Едва увидев Настино удрученное лицо, он сразу обо всем догадался.

— Сколько? — только и спросил он.

— Семь с половиной. Леш, я невероятная дура, ты меня прости.

— Да брось ты, — улыбнулся Алексей. — Ты хотя бы удовольствие-то получила?

— Я не знаю, — призналась она. — Это было не удовольствие, а какое-то другое чувство… Впрочем, не знаю, может, это и есть удовольствие. Я впервые в жизни держала в руках живую обезьянку. И попугая тоже впервые держала.

— Ну и ладно, такие впечатления тоже денег стоят, — философски изрек Чистяков. — Не расстраивайся.

И Настя в этот момент поймала себя на том, что и не расстраивается вовсе. Она и сама не понимала, почему чувствует себя такой счастливой, вроде и обмануть себя дала, и деньги потеряла, а все равно на душе было хорошо. Надо же, дожила до пятидесяти лет и только сейчас впервые в жизни сфотографировалась с обезьянкой и с попугаем, а ведь в Москве, наверное, тоже есть такие фотографы, она их даже, кажется, видела на Старом Арбате, что ли, или в каком-то парке. И почему ей в голову никогда прежде не приходило сделать такую фотографию или просто подержать животное в руках? Оказывается, это ужасно приятно. Наверное, она и впрямь жила слишком серьезно и целеустремленно, лишая себя маленьких милых радостей и таких чудесных ярких и теплых впечатлений.

Утро следующего дня началось с хорошей новости: во время завтрака к Насте подошел Николай Степанович Бессонов и сообщил, что Фридманы сегодня возвращаются в Южноморск.

— Я только что разговаривал с Яшкой по телефону, они уже в пути, планируют быть в городе часа в три. Как только они приедут, он мне позвонит, и я вам объясню, где их искать. Вы только оставьте мне свой номер телефона, чтобы я мог вам перезвонить.

Настя обрадовалась, она почему-то многого ждала от разговора с Фридманами. На двенадцать часов у нее была назначена встреча с Уваровым, которая, как она надеялась, тоже принесет новую информацию.

Но Уваров ее разочаровал. Бизнес Евгения Евтеева чист, как слеза младенца, и никакие криминальные группировки его не трогают, потому что ему покровительствуют милицейские чины. И денег у Евтеева столько, что даже немалое отцовское наследство по сравнению с его состоянием — капля в море, не стал бы он из-за таких сумм убивать.

Да, ничего интересного. Но возникают все новые и новые вопросы. Например, почему, имея такого богатого сына, доктор Евтеев оказался исключительно на попечении дочери, когда заболел? Почему он не жил вместе с Евгением и его семьей? И если Дмитрий Васильевич был резок и груб с коллегами, то каким он был в кругу семьи? О том, что он был привязан к своей жене, говорила Галина Симонян, а вот как складывались его отношения с детьми? Галина искренне считала, что дети у Евтеевых «получились удачными» и, соответственно, отношения в семье были идиллическими. А так ли это на самом деле? Настя очень рассчитывала на жену Фридмана, потому что мужчины (и беседы с Бессоновым ее в этом лишний раз убедили) в отношениях между людьми не очень-то разбираются, просто потому, что не особенно наблюдательны и не замечают нюансов, которые обязательно заметят женщины. Жена Бессонова от четы Евтеевых дистанцировалась, а вот на жену Фридмана Настя возлагала большие надежды. Кроме того, она думала о том, что с Бессоновым отношения у Евтеева были все-таки не самыми близкими, поэтому Николай Степанович мог чего-то и не знать, Симонян, с которым доктора сближали профессиональные вопросы, умер, а вот Фридман, знавший Дмитрия Васильевича дольше, чем хозяин гостиницы, был Евтееву явно ближе. Все-таки соседи, да и страсть к рыбалке — они много времени проводили вместе.