Личные мотивы - Александра Маринина

Она попросила повариху довезти столик до крыльца гостевого домика, та помогла поднять столик по ступенькам, открыла перед Катей дверь во флигель и молча отступила. Все в доме знали, что когда приезжают «эти двое», то хозяин ведет их в жилище ученого и никому не разрешает туда приходить, кроме жены. Наверное, этот ученый, Славомир Ильич, ужасно секретный.

Так имела право думать прислуга, но Катерину эта секретность невероятно раздражала. И что еще за секреты такие, что нельзя никому, кроме нее, угощенье подать? Что это за таинственные заседания? И что это за парочка пожилых людей, которых муж водит в домик к Славомиру Ильичу Гашину и с которыми за закрытыми дверьми обсуждаются какие-то мировые проблемы? Максим ничего не рассказывает, и это бесит Катерину больше всего. Никогда прежде у него не было от нее тайн. Нет, она с пониманием относится к тому, что Крамарев покупает новейшую разработку, выполненную под руководством Гашина, и к тому, что итоговые научные документы Гашин дорабатывает именно здесь, где Максим создает ему всяческие условия и обеспечивает охрану от недобросовестных конкурентов, но всему же есть пределы, в конце-то концов! Кто эти пожилые люди? Тоже ученые? Маркетологи? Фармацевты? Зачем они приезжают? Какие такие проблемы обсуждают с ними Крамарев и Гашин? И почему Катерине нельзя об этом знать? Она что, шпионка?

Осторожность мужа переходит всякие границы. Не так давно у четырнадцатилетней дочери Крамаревых Алины возникли проблемы с задачами по химии, и Катя ничтоже сумняшеся, столкнувшись с Гашиным, попросила его помочь девочке разобраться. Он же химик, для него это раз плюнуть, дело пяти минут. Гашин сказал, что сейчас очень занят, и обещал помочь Алине попозже, вечером. Однако вечером приехал Максим и прямо с порога, даже не раздевшись, принялся гневно выговаривать жене за то, что та посмела побеспокоить его ученого гостя с такой ерундой. Гашина трогать нельзя, с разговорами к нему приставать нельзя вообще ни с какими, и уж тем более нельзя ни о чем его просить. Боже мой, Крамарев кричал так, что казалось, стекла из окон повылетают. Катя тогда здорово на него обиделась. Но еще больше она обиделась на самого Гашина, который, как она поняла, позвонил Максиму и пожаловался на нее. Тоже еще, великий ученый, а на деле оказался мелочным жлобом, который носится со своим величием как с писаной торбой.

Не нравится все это Кате Крамаревой, ужасно не нравится. Когда она семнадцать лет назад познакомилась с Максимом, он был молодым, двадцатипятилетним целеустремленным предпринимателем, имеющим четкое представление о том, какой бизнес и в каком направлении он хочет развивать. Ему это было интересно, он с удовольствием изучал литературу, с азартом участвовал в семинарах и деловых играх, ездил на всевозможные тренинги, учился, совершенствовался и с готовностью делился всем с Катей, все ей рассказывал. Она всегда внимательно слушала, иногда, если могла, давала советы и принимала во всех его начинаниях самое живое участие.

А в последние два года, когда появился этот ненавистный Виталий Андреевич, мужа словно подменили. И зачем Максим так рвется во власть? Это все влияние Виталия Андреевича, который спит и видит, чтобы Максим стал депутатом, а потом возглавил какой-нибудь комитет. И что ему с этой власти? Теперь Максим с утра до ночи занят своей предвыборной кампанией, Катю от этих проблем полностью отстранили, да она и не рвется, потому что вся эта политическая возня вокруг выборов с интригами и секретами ей глубоко противна, чего она, собственно говоря, от мужа и не скрывает. Может быть, эта пожилая пара имеет отношение не к разработке Гашина, а как раз к выборам? Но тогда почему Максим проводит с ними совещания не в предвыборном штабе, а у себя дома, и не просто дома, а у Гашина и с его участием?

Нельзя сказать, что эти вопросы мучили и терзали Екатерину Крамареву. Ей было все равно. Только ужасно противно. И вот это равнодушие, смешанное с отвращением, и пугало ее больше всего.

К пятнице, 7 мая, Настя наконец была готова посетить больницу, где работал Дмитрий Васильевич Евтеев. Первым делом она разыскала Эмму Петровну, о которой ей говорила Галина Симонян. Насте повезло, Эмма Петровна в этот день дежурила. Правда, разговаривать с ней было трудновато, она постоянно отвлекалась на телефонные звонки и вызовы медсестер, поэтому беседа заняла раза в три больше времени, чем Настя рассчитывала.

В больницу она пришла одна, Чистяков остался на улице подышать, как он сказал, чистым воздухом предгорья и почитать. Из Москвы он взял с собой айпод, в который предварительно закачал из Интернета около трехсот книг, как научных, так и художественных.

Эмма Петровна, приятная полная женщина примерно Настиных лет, с первого момента принялась рассказывать о том, как все уважали доктора Евтеева и каким превосходным хирургом он был. Настя поняла, что здесь «о покойных или хорошо, или ничего».

— Знаете, Эмма Петровна, я ведь уже встречалась с вдовой доктора Симоняна, — сказала она.

— С Галочкой? — вскинулась Эмма Петровна и вдруг смутилась.

— Да. Поэтому я примерно представляю себе, какие отношения были у Дмитрия Васильевича с персоналом вашей больницы. Насколько я понимаю, он был резким и грубым, говорил людям обидные вещи и даже оскорблял их. Ведь так?

Эмма Петровна залилась краской и отвела глаза, потом вздохнула:

— Так оно и было. Раз уж вы сами все знаете, то скрывать не стану, смысла нет. Меня он не обижал, врать не буду, но вот другим доставалось от души, это правда. Ругал он всегда по делу, справедливо, но очень уж обидными были слова, он их не выбирал. У нас в больнице не найдешь человека, которого Дмитрий Васильевич хоть раз не обидел бы. Разве что ночной сторож и я. Но руки у него были волшебные, талант хирургический такого масштаба, что ему и не такое простили бы.

— Значит, его прощали? — уточнила Настя. — Зла на него никто не держал?

Эмма Петровна задумалась, потом улыбнулась, вверху слева сверкнул золотой зуб.

— Дулись какое-то время, расстраивались, потом прощали. Человека ведь не переделаешь, уж какой есть, зато врач просто потрясающий. Его и дети любили, и их родители.

— Кстати, о родителях. Не было ли таких, кто остался недоволен результатами лечения? Может быть, кто-то угрожал написать в прокуратуру или подать в суд? Или вообще убить?

— Что вы, что вы, — замахала руками врач. — Такого никогда не было. Сам Дмитрий Васильевич частенько бывал недоволен, он был очень требователен к себе и к другим, всегда искал самые оптимальные пути и методы лечения, не успокаивался, пока ребенок не выздоравливал, после выписки долго наблюдал больного, если что-то казалось ему сомнительным. У родителей к Евтееву претензий никогда не было.

— Даже если дети погибали во время операции или после нее? — спросила Настя.

— Даже тогда, — кивнула Эмма Петровна. — Никому в голову не пришло бы обвинять Дмитрия Васильевича, все знали, что он никакой халатности не допустил бы, он был очень внимательным, дотошным и знающим специалистом.

— А анонимки на доктора приходили?

— Да за что же?! — удивилась она. — Взяток он не брал, вне очереди по блату никого не госпитализировал и не оперировал, честнейший был человек. Вы поймите, у нас город, конечно, немаленький, полмиллиона жителей, но все-таки не Москва. Если бы кто-то оказался недоволен настолько, что задумал бы мстить, кто-нибудь обязательно что-нибудь знал бы. И потом, прошло столько времени… Ну, отомстил бы сразу, чего ж было ждать так долго?

Это справедливо. Настя тоже об этом думала. Все-таки Евтеев не работал в больнице к моменту гибели больше трех лет.

— А про доктора Гулевича вы мне расскажете?

— Про Гулевича? — Эмма Петровна округлила глаза. — А что про него рассказывать? Гулевич после той истории сразу же уволился и переехал в Сочи, здесь он больше не появлялся.

— И все-таки, — настойчиво попросила Настя, — расскажите, пожалуйста.

Лет шесть-семь назад детская клиническая больница озаботилась вопросами пополнения собственного бюджета и решила оказывать платные медицинские услуги не только детям, но и взрослым. Доктор Гулевич вышел с инициативой организовать в ряду прочих платных услуг кабинет по водному детоксу, в котором работала бы ножная ванна для детоксикации организма.

Эта процедура очень популярна на Западе, в частности в Великобритании, доказывал он, и при хорошей рекламе можно делать на этом приличные деньги.

Евтеев выступал категорически против, он считал этот детокс полным шарлатанством, он вообще не был поклонником теории шлаков и их выведения, полагая, что медицинских оснований под этими теориями никаких нет. Гулевич усердно пробивал свой проект, и Евтеев предложил провести публичный эксперимент. Взял автомобильное зарядное устройство, два больших гвоздя, поваренную соль и налил теплую воду в ванночку. Поставил в воду ноги и опустил туда подсоединенные к зарядному устройству гвозди. Вода в ходе процедуры стала ржаво-коричневой, и отчетливо ощущался запах хлора. Именно эти проявления и трактуются за рубежом как результат выведения шлаков из организма. Евтеев отправил воду после процедуры в лабораторию, потом сменил воду в ванночке и проделал все то же самое с пластиковой куклой, которую позаимствовал у кого-то из детей, лежащих в больнице. И эту воду тоже отправил в лабораторию. Ответ из лаборатории подтвердил его доводы: результаты анализов оказались абсолютно идентичными, запах хлора давала под влиянием электродов брошенная в воду соль, которая является хлоридом натрия, а цвет получался от ржавчины, которая интенсивно образовывалась на железных электродах.