Собор Святой Марии - Ильденфонсо Фальконес

— Потому что у него двое детей, которых нужно кормить, — перебила его жена, вытирая слезы.

— Было… — поправил ее Пэрэ усталым голосом. — Его повесили на площади Блат с другими бунтовщиками.

Мариона в отчаянии всплеснула руками.

— Арнау!.. — внезапно вскрикнула она, направляясь к двери, но остановилась на полпути, услышав слова мужа:

— Оставь его, Мариона. С сегодняшнего дня он уже не ребенок.

Женщина с грустью кивнула. Пэрэ подошел и обнял ее.

По приказу короля казни были проведены немедленно. Горожанам даже не дали время построить эшафот, и заключенных казнили на обычных повозках.

Арнау резко остановился при входе на площадь Блат. Он запыхался. На огромном пространстве, заполненном людьми, царила тишина; все стояли к нему спиной, спокойные, со взглядом, обращенным на… Там, над людьми, возле дворца, висели десять неподвижных тел.

— Нет!. Отец!

Крик раздался на всю площадь, и люди повернулись, чтобы посмотреть на него. Арнау рванулся к повозкам; горожане с готовностью расступались перед ним. Он искал среди десяти…

— Позволь мне, по крайней мере, сообщить священнику, — попросила Пэрэ жена.

— Я уже сделал это. Он будет там.

Арнау вырвало, когда он увидел труп своего отца. Люди отшатнулись от него. Мальчик снова посмотрел на свесившуюся набок голову, обезображенное лицо отца, загоревшее до черноты, с глубокими морщинами, вылезшими из орбит глазами и длинным языком. Когда Арнау посмотрел второй и третий раз, из него вышла только желчь.

Внезапно Арнау почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо.

— Пойдем, сын мой, — сказал ему отец Альберт.

Священник потянул его в сторону церкви Святой Марии, но Арнау не пошевелился. Взгляд мальчика был прикован к повешенному отцу: ему не придется больше голодать, его безумная борьба за хлеб стала вечной… Арнау согнулся в ужасной конвульсии. Отец Альберт попытался забрать его с собой, подальше от этой бойни.

— Оставьте меня, отче. Пожалуйста.

Под взглядом собравшихся на площади людей Арнау преодолел, шатаясь и спотыкаясь, те несколько шагов, которые отделяли его от импровизированного эшафота. Он держался руками за живот и дрожал.

Приблизившись к отцу, он посмотрел на одного из солдат, стоявших в карауле возле казненных, и спросил:

— Могу я его снять?

Под взглядом ребенка, который остановился у трупа своего отца, солдат засомневался. Что бы стали делать его дети, если бы это он был повешен?

— Нет, — ответил солдат после небольшого замешательства. Он бы предпочел там не находиться. Лучше бы он сражался против мавров или оставался дома со своими детьми. Что это за смерть? Повешенный боролся за своих детей, за этого ребенка, который сейчас вопросительно смотрел на него, как и все присутствующие на площади. Почему здесь не было викария? — Викарий приказал, — выдержав паузу, пояснил солдат, — чтобы они оставались на площади три дня.

— Я подожду.

— Потом их перенесут к воротам города, как любого осужденного в Барселоне, чтобы всякий, кто проходит мимо, знал закон викария.

Солдат повернулся спиной к Арнау и начал новый круг, который заканчивался всегда возле одного и того же повешенного.

— Голод, — услышал вдруг Арнау. — Он всего лишь… был голодным.

Когда, закончив свой круг, солдат снова подошел к Бернату, он увидел, что мальчик сел на землю, рядом со своим отцом, и, обхватив голову руками, плакал. Солдат не посмел прогнать его.

— Пойдем, Арнау, — настаивал отец Альберт, который спустя немного времени подошел к нему.

Арнау покачал головой. Священник хотел поговорить с ним, но ему помешал крик. Начали приходить родственники остальных казненных. Матери, жены, сыновья и братья собирались у трупов и стояли в тягостном молчании, прерываемом чьим-нибудь горестным криком. Солдат отрешенно ходил по кругу, представляя, что слышит крики неверных на поле брани. Жоан, пересекая площадь по пути домой, подошел к мертвым и потерял сознание при виде этой ужасной сцены. Он даже не успел увидеть Арнау, который все так же сидел у трупа отца, качаясь взад-вперед. Товарищи Жоана подняли его и отнесли во дворец епископа. Арнау тоже не видел своего брата.

Прошли часы; Арнау оставался сидеть, не обращая внимания на горожан, которые приходили на площадь Блат, ведомые сочувствием или любопытством. Только шаги солдата, топтавшегося вокруг повозок, прерывали его горестные мысли.

«Я бросил все, что у меня было, лишь бы мой сын был свободным, — сказал ему отец не так давно. — Я бросил наши земли, которые были собственностью Эстаньолов целые столетия. И все ради того, чтобы никто не мог поступать с тобой так, как поступали со мной, моим отцом и моим дедом. А сейчас мы возвращаемся к самому началу и зависим от каприза тех, кто называет себя знатью. Правда, есть разница: мы можем отказаться. Сынок, научись пользоваться свободой, которая стоила нам стольких усилий. Тебе одному решать».

«Мы действительно можем отказаться, отец?» — вспомнил Арнау свой вопрос, когда сапоги солдата снова промелькнули перед его глазами. «С голодом нет свободы», — ответил тогда Бернат. «Вы уже не голодны, отец», — хотелось возразить ему…

— Дети, посмотрите на них хорошенько, — раздался знакомый голос. — Это — преступники.

Впервые за последние несколько часов Арнау позволил себе поднять голову. Неподалеку от него стояла баронесса и ее трое приемных детей, которые смотрели на обезображенное лицо Берната Эстаньола. Арнау впился глазами в ноги Маргариды, потом перевел взгляд на ее лицо. Его двоюродная сестра побледнела, как и ее братья, но баронесса улыбалась и, не скрывая злорадства, уставилась прямо на него. Арнау поднялся, дрожа всем телом.

— Они не заслуживают права быть гражданами Барселоны, — заявила Изабель.

Арнау сжал кулаки, так что ногти впились в ладони; его лицо налилось кровью, нижняя губа задрожала. Баронесса продолжала улыбаться.

— Чего можно было ожидать от беглого раба?

Арнау хотел было наброситься на Изабель, но на его пути стал солдат, и мальчик столкнулся с ним.

— С тобой что-то не так? — спросил солдат и, перехватив взгляд Арнау, добавил: — Я бы не стал этого делать.

Арнау попытался обойти солдата, но тот схватил его за руку. Изабель уже не улыбалась; выпрямившись, она надменно поглядывала на Арнау.

— Я бы не стал этого делать, — настойчиво-повторил солдат. — Ты найдешь себе погибель. Он — мертв, а ты — нет. — Заметив, что Арнау немного успокоился, солдат мягко произнес: — Сядь-ка.

Арнау уступил, и солдат стал на страже рядом с ним.

— Хорошенько посмотрите на них, дети. — Баронесса заулыбалась снова. — Завтра мы вернемся сюда. Повешенные останутся здесь на общее обозрение, пока не сгниют, как должны гнить беглые преступники.

Арнау прикусил губу, чтобы она не дрожала. Он с ненавистью смотрел на Пуйгов, пока баронесса не решила уйти.

«Однажды… однажды я увижу, как умрешь ты… Я увижу, как вы все умрете…» — поклялся он себе. Ненависть Арнау летела вслед за баронессой и ее приемными детьми, пока те шли по площади Блат. Она сказала, что вернется на следующий день. Арнау снова поднял глаза на отца.

«Клянусь Богом, что им не удастся позлорадствовать над трупом моего отца еще раз!» Сапоги солдата вновь замелькали перед его глазами. «Отец, я не дам вам сгнить повешенным на этой веревке», — пообещал Арнау.

В течение следующих часов Арнау размышлял над тем, как сделать, чтобы тело Берната исчезло отсюда. Но всякая мысль, которая приходила в голову, разбивалась о проходящие мимо сапоги. Он даже не мог незаметно снять его, а ночью, когда зажгут факелы… Зажгут факелы… Зажгут факелы… Именно в этот миг на площади показался Жоан, бледный, почти белый, с опухшими и покрасневшими от слез глазами. Он направился к брату усталой походкой, и Арнау поднялся ему навстречу. Жоан бросился к нему и обнял, насколько смог дотянуться.

— Арнау… я… — бормотал он.

— Слушай меня внимательно, — перебил его Арнау. — Перестань плакать.

«Я не могу, Арнау», — хотел ответить Жоан, удивленный решительным тоном брата, но промолчал.

— Я хочу, чтобы вечером, в десять часов, ты ждал меня, спрятавшись на углу, где Морская улица выходит на площадь, — быстро произнес Арнау. — Тебя никто не должен видеть. Принеси… принеси одеяло, самое большое, которое ты найдешь в доме Пэрэ. А теперь иди.

— Но…

— Иди, Жоан. Я не хочу, чтобы солдаты на тебя пялились.

Арнау пришлось оттолкнуть брата и освободиться от его объятий. Жоан посмотрел на Арнау, потом перевел взгляд на Берната и задрожал.

— Иди, Жоан! — шепнул ему Арнау.

Той ночью, когда уже никто не ходил по площади и только родственники повешенных оставались у их ног, сменился караул. Вновь прибывшие солдаты не стали ходить вокруг казненных бунтовщиков, а присели у костра, который они разожгли возле крайней в ряду повозки. Было спокойно, дул свежий ветерок. Арнау встал и прошел возле солдат, пряча свое лицо.