Александр Дюма Великий. Книга 1 - Даниель Циммерман

Он щедро раздает экземпляры. Поздравления коллег, снисходительная сдержанность Лассаня: «Незрело; но есть несколько неплохих стихов и два-три образа», одобрительная улыбка Удара, г-н де Броваль был тронут присланной ему книжечкой с посвящением, он обязательно передаст Его Королевскому Высочеству выражения глубокого уважения, так и продолжайте, мой маленький Дюма, вы на пути настоящей литературы! Главное — попасть в хорошую компанию: «Элегия» замечена, ее цитируют, она получила хвалебную статью Этьена Араго в только что созданной газете «Фигаро», ее полностью перепечатал сборник «Поэтический венок генералу Фуа», коллективный труд при весьма выспренном участии красавицы Дельфины Гэ, будущей мадам де Жирарден, в которую влюблен Альфред де Виньи. В это же время, в конце 1825 года, но в России, Александр Пушкин, правнук «арапа Петра Великого», лишь тремя годами старше Александра, только что закончил «Бориса Годунова».

Поражения, если они повторяются, могут вызвать у автора неуверенность, горечь, досаду, топтание на месте, несвободу стиля. И, наоборот, начало признания дает развитию творчества полную меру, от уже сделанного — к восходящей спирали желания создать нечто новое, лучшее. Александр начинает писать новеллы, уверенный, что добьется при издании такого же шумного успеха, как мадам де Дюрас и мадам де Сальм, сборники которых публика вырывала друг у друга из рук. Ибо, подобно морскому дракону, который время от времени поднимается из глубин, во Франции, начиная с 1462 года, когда вышли «Сто новых новелл», периодически возникает интерес к этому жанру, и в 1820 году он снова в моде.

Одну за другой Александр пишет «Лоретту», «Марию» и «Бланш из Больё, или Вандеенку», три феминистские новеллы, если можно так считать, в той мере, в которой каждая из героинь проживает свою страсть вне социальных условностей. В 1835 году в сборнике «Воспоминания Антони» он снова напечатает «Марию» под названием «Возница кабриолета» и «Бланш из Больё» под названием «Красная роза». Три этих прозаических попытки представляют особый интерес, хотя отмечены неопытностью дебютанта.

Так, в «Лоретте», повествующей о трагической любви молодого наполеоновского офицера, отправляющегося в Россию, и дочери милосердного пастора с берегов Рейна, прием ретроспекции в композиции, не слишком уместный на короткой временной дистанции, выглядит довольно неуклюже. Что не мешает заметить в этой новелле проявление оригинальной концепции: столь дорогое сердцу романтика предопределение, конечно же, присуще индивидуальной судьбе персонажа, но, в свою очередь, обусловлено болезнью и войной.

В «Марии» Александр обращается к факту из жизни того круга людей, который он отлично знал. Героиня, дочь заслуженного офицера, уволенного со службы, оказывается соблазненной и беременной. Совратитель отказывается взять ее в жены. В отчаянии она бросается в Сену. Некий молодой человек прыгает вслед за ней и спасает, а вслед за тем провоцирует виновника бедствия на дуэль и убивает его. Забавно видеть, как Александр, в 1826 году выступивший против смертной казни, не колеблясь, убивает своим пером производителей побочных детей. К счастью, в жизни он к ним более чем милосерден.

В «Бланш из Больё» он возвращается к недавней Истории. Бланш — дочь командира шуанов, в которую влюбляется республиканский генерал Оливье (по второй версии — в «Красной розе» — его зовут Марсо). В залог своей любви он дарит ей красную розу, но все его усилия оказываются тщетными, чтобы спасти ее от гильотины. И когда он все же добивается помилования своей возлюбленной и мчится на место казни, он застает момент, когда палач показывает толпе голову Бланш с лепестками алой розы на губах. Это даже не столько новелла, сколько очень короткий исторический роман, зародыш будущих больших романов Александра: здесь существует уже реалистический и точно написанный исторический фон — война в Вандее, обоюдная жестокость враждующих сторон, отличное чувство драматического развития сюжета, живой ритм, попытка эпического тона, смешение героев реальных с вымышленными. Среди первых — некто генерал Д’Эрвийи, персонаж второго плана, но весьма важный, близкий друг генерала Оливье, но полная его физическая противоположность: «Его геркулесовское сложение, почти сверхчеловеческая сила, короткие курчавые волосы, смуглый цвет кожи — все возвещало в нем о том, что солнце, более жгучее, чем наше, освещало его рождение. Жизнь его, наполненная подвигами, которые сделали бы честь старому опытному генералу, ставилась им на карту при всяком подходящем случае: всегда первый в атаке, всегда последний в отступлении» и т. д. на протяжении двух страниц текста. В версии 1835 года Д’Эрвийи окончательно сольется со своим прототипом — Дюма де ля Пайетри.

Оливье вместо Марсо, Д’Эрвийи вместо Ля Пайетри, к чему эти переодевания в 1826 году? Приведенное ниже замечание Александра по этому поводу не слишком убедительно: «Я изменяю имена этих двух генералов на вымышленные, будучи уверен, что тот, кто знает историю этой эпохи, легко откинет вуаль, которую особые соображения вынудили меня набросить». Страх за генералов Конвента перед монархической цензурой или же желание заинтриговать читателя? Вторая причина представляется более правдоподобной, ибо в тексте «Бланш» фигурирует длинная цитата из «Мемуаров республиканского генерала Алекс. Дюма»! Стало быть, в расцвет царствования супер-короля Александр не только помещает свой первый исторический роман под покровительство Генерала, но и придумывает себе папашу-писателя, единственного из всех его названых отцов, который мог им быть, поскольку даже Лассань не опубликовал ни единой книги. Надо ли уточнять, что этих «Мемуаров республиканского генерала» в действительности никогда не существовало?

Не забыта и Мари-Луиза. Именно ей посвящены все три новеллы, объединенные общим названием «Современные рассказы»: «Моей матери. С выражением любви, уважения и признательности». Остается только начать гастроли по издателям. Последние не торопятся оказать Александру столь же восторженный прием, который они оказывали перечисленным выше аристократическим писателям. Причина ясна: «Я не обладал общественным положением [этих] знаменитых авторов», и книготорговец Боссанж дает ему вполне разумный совет, с которым вполне согласились бы лучшие сегодняшние парижские издатели:

— Сделайте себе имя, и я вас напечатаю.

Сделать себе имя Александр был не прочь. В связи с этим он весьма кстати вспоминает, что у издателя Сетье, которому он доверил публикацию своей «Элегии», необычайно хорошенькая жена, «изысканная англичаночка, или, по крайней мере, отличный знаток английского языка». И любезная, так как предложила ему литературную обработку пьес, которые она будет переводить с английского. В принципе он согласен, но в данный момент его интересует ее просвещенное мнение относительно нескольких его безделиц. И он протягивает ей рукопись все с той же очаровательной неловкостью переростка, той же прелестной наивностью неотесанного провинциала и тем же трогательным выражением тревоги на загорелом лице, увенчанном великолепной черной гривой, в которую так хотелось зарыться пальцами и которая еще больше оттеняла его удивительный и странный взгляд, такой синий, такой глубокий, такой волнующий, вопреки воле самого Александра. Поэтому мадам Сетье, «снисходительная, как всякая женщина, нашла мои новеллы очаровательными и добилась, чтобы муж напечатал их, взяв половину расходов на себя».