Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бихтер стояла неподвижно, боясь малейшим движением спугнуть изображение, в котором будто видела не себя, а другое тело и думала, что если протянет руки и губы, чтобы удержать, обнять его, они оба умрут, погибнут в горячке поцелуя. Но ей нужно было так погибнуть, умереть в пылу свидания, разрушившего душу. Эта потребность кричала во всём её существе, становилась мучительным огнём в теле. Да, в тот миг её тело испытывало мучения из-за невинности, взятой силой как будто случайно, из-за поцелуев, не давших хоть немного радости в виде небольшого утешения, из-за объятий, заставлявших её протестовать и причинявших глубокие страдания, из-за мерзких, жалких любовных воспоминаний супружеской жизни, страдало из-за того, что она не могла отдать чистоту души и настоящий поцелуй после того, как они были у неё отняты. Она думала об объятиях, которые заставят дрожать, вымотают, раздавят; она хотела любви, которая оставит пьяняющую слабость в душе. Бихтер сдерживалась, чтобы не корчиться от боли рядом со своим изображением. Она никогда не видела себя такой и почти засомневалась, не чужое ли это изображение. Она считала его красивым, очень красивым и хотела плакать из-за этой красоты. Чёрные волны пышных, курдрявых, густых волос с таким элегантным достоинством украшали довольно крупную голову и довольно широкий лоб, что если бы голова была немного меньше, а лоб немного уже, казалось бы, что рост этой женщины уменьшился и в ней чего-то не хватает. Её длинные брови продолжались дальше висков и кончались, не успев стать тоньше. Ровные брови были направлены вверх, что придавало летящее выражение лицу, особенно взгляду, и солидность всей фигуре, казавшейся выше. Чёрное пламя в её глазах всегда включало в себя тайную улыбку. Казалось, что из глубины взгляда этой женщины на Вас, тайком ото всех, радостно смотрела пара весёлых детских глаз. Тлеющий уголёк детства, заставлявший предполагать, что выражение её лица искренне радуется странному контрасту тайной улыбки и степенной привлекательности, придавал ей шутливую степенность королевы, которую короновали ещё ребёнком. Круглый подбородок с незаметной ямочкой, пухлые, но бледные губы, оставлявшие открытой тонкую белую линию маленьких зубов, дополняли детскую радость её взгляда. Тонкая линия, начинавшаяся прямо под правой бровью и спускавшаяся до губы, словно лежавшая на волоске и продолжавшаяся дальше, оставляла на конце, в уголке правой губы крохотную ямочку, всегда готовую дрогнуть от улыбки. Когда Бихтер собиралась смеяться, река радости, которая словно лилась из её глаз, следовала по этой тонкой линии и выходила из берегов, образовав в уголке губ, небольшой водоворот.
Когда она смотрела на себя неподвижным, задумчивым взглядом, её улыбавшиеся глаза опять следовали по этой незаметной линии, крохотная ямочка над губой была подобна дрожащей тени, а одна сторона губы слегка приподнялась, показывая кончик зуба. Она улыбалась себе, своей красоте и одновременно хотела плакать из-за того, что эту красоту не суждено было использовать. Значит с этих пор, через год после нападения, она всегда будет встречать неудержимый протест молодого тела, её страдающая душа, желавшая любить, забыться в объятиях, будет мучить, изматывать её и эта красота погибнет, испытывая пустые безнадёжные желания.
Она рассуждала про себя и немного улыбавшиеся, желавшие заплакать глаза с глубокой жалостью видели, как красивое изображение, обречённое напрасно потерять красоту, угасает в пустых и безнадёжных желаниях.
Она вдруг вздрогнула, обнаружив себя голой в спящей тишине дома, в полутёмной комнате, где цветные стёкла светильника у неё над головой отбрасывали разноцветные тени, а вещи вокруг как будто оживлял неощутимый ветер и испугалась этого одиночества. Нет, это чувство было ближе к стыду, чем к страху. Ей было стыдно. Она стыдилась, что сделала что-то позорное, невольно согрешила; чувствовала будто внезапно упала в объятия неизвестного возлюбленного, который нашёл возможность войти в её комнату и с непреодолимым трепетом свершился первый любовный грех.
Множество глаз будто смотрели на неё из-за тюлевых и атласных штор, струившихся в тени и особенно поверх двери; руки, появившиеся из мрака ночи, открывали ставни, чтобы посмотреть на тело женщины после первого любовного греха; вещи просыпались от внезапно подувшего ветра жизни и абажур лампы будто смотрел, величественно качая головой. Она даже испугалась изображения, саму себя и захотела отсюда убежать.
Она бросилась на кровать и теперь была в постели. Она лежала, положив голову на подушку и засунув под неё руки. Она опять видела перед собой изображение, которое стало другим телом, но чуть дальше, чуть менее чётко, утопавшее в тени, и словно с улыбкой звала это тело, казавшееся теперь более привлекательным.
Она никогда не чувствовала ничего подобного в своей девичьей жизни, не ощущала мучительного опьянения любовной лихорадки, заставлявшей ныть тело. Все мечты о любви в девичьей жизни состояли из облаков, нарисованных незаметными линиями, но брак не удовлетворил ни одну из них, пробудил стремления, остававшиеся до тех пор тайными, разжёг любовные желания души, не предлагая никакого выхода. Значит, они были смыслом брака, но в её браке ничего не было.
О! Как она ошиблась! Любить, ей нужно было любить, она умрёт, если не сможет полюбить. Но как она полюбит? Любить… Разве теперь это не было для неё чем-то запретным, невозможным?
Она вышла замуж, чтобы предать мужа? Этот вопрос с ужасной насмешкой дрожал у неё в ушах и среди гула, заставлявлего неметь мозг и заполнявшего уши, она с манящей улыбкой звала мечту, утонувшую в далёкой, неведомой тени, хотела отдать ей всю себя.
Она никогда, да, никогда не предаст, не могла предать, и зачем ей предавать? Найдётся ли в измене то, что нельзя сегодня найти в браке? Она подумала о матери, потом о сестре. Её мысли путались, глаза
