Бега (пер. Л.Стоцкая) - Irena-Barbara-Ioanna Chmielewska

– Конюх Репы, – вставил Вальдемар.

– Ну да, он посредником заделался, и у него там свои какие-то связи. Мы уж с ними и так, и этак, а они гнут свое… Горгона изничтожили, ведь велели ему и во второй сезон придерживать, а ему дисквалификация грозит…

Фамилия Горгона Машкарский, но кличка была на пятерку, говорили, что придумал ее Бялас, который два года ездил во Франции. Горгон был уже старшим учеником, ему не хватало для должности практиканта двух побед, когда, подкупленный ломжинской мафией, он придержал коня и техническая комиссия на нем отыгралась за свою вечную слепоту. Об этом событии я позабыла, когда рассказывала Янушу про несчастного Верковского. Стало понятно, что мафия оказывает давление, а Сарновский и Бялас пытались ей не поддаваться. Это соответствовало мнению, которого придерживались в народе.

– Дерчик им угрожал, – произнес Болек.

– Что он все расскажет, да? – подхватил Вальдемар. – Вот чего я понять не могу, так это с какой стати Дерчик таким разговорчивым стал и что такое он мог видеть…

– А он подслушал Сарновского, – не выдержал Куявский. – Они в тачке болтали, он подкрался, и теперь все знают, что Йонтек сидел с типом, которого присылает Василь. Дерчик его морду узнал. И номер тачки записал. А это был единственный раз, когда тип на своей приехал…

– А как обычно? На чужой приезжал?

– С кем-нибудь или на такси…

– Болек, не виляй, говори как следует! – потребовала Мария. – Что там случилось после этого Дерчика?

– А мы рассердились, – ответил Куявский с мрачной решимостью. – Забастовали, значит. Никто гроша ломаного не возьмет и поедет так, как кони пойдут. Точка, аминь. Мы с прошлого воскресенья попробовали, собрались вместе, Тимек с Йонтеком пришли, я был, Адам с Генеком, Ендрек, Томаш, хуже всего Владеку было, потому что он у них был на ставке, но он тоже решил включиться. Не будет больше так, чтобы нас убивать, мол, чуть что не так – пшел вон и говорить не о чем. Слепой Лелек еще рыпался, что, дескать, это не они, что это Василь, ну и что с того, тем более – получается, Василь на все стороны душит, а через ломжинских и сам еще… Хватит!

Мы все поняли, невзирая на отрывистый и путаный рассказ.

– И поэтому они попробовали другие методы? – угадала Мария. – Не хотите денег, так нате вам, мы вам коней усыпим?

– Вот именно! – подтвердил Болек и подбородком показал на Янчака, который сразу же встряхнулся. Он открыл рот, потом закрыл снова, и видно было по всему, что с голосом у него трудности.

– А откуда вы их вообще взяли, пан Вальдек? – спросила я.

– Болека я подобрал на бегах, он уже был хорошо поддатый, ясное дело, сам ехать не мог, и меня попросили, чтобы я его взял. Он сидел наверху и не хотел выходить. А этот привязался по дороге, около боковых ворот. Выскочил из-за кустов, махал руками, как ветряная мельница, говорил, что за ним гонятся, но я не понял кто.

– Кто за тобой гнался?

– Слепой Лелек, – пробормотал Янчак. – И какай-то чужой… Потому что я того…

Нам не сразу удалось узнать, чего именно «того».

Янчак замолчал и немного постучал зубами. Я попробовала подытожить услышанное.

– Дерчик грозился рассказать все, что знает, поэтому его убили, а жокеи взбунтовались, я так поняла. Отказались сотрудничать с мафией, поэтому мафия на свой лад договорилась непосредственно с лошадьми…

– Как же они коней отравили? – поинтересовался Вальдемар. – На конюшне что-то в еду подсыпали?

– В туннеле, – выдавил наконец Янчак. – Шприцем.

– Ты откуда знаешь?

– Новенький, маленький такой, от Вонгровской, нашел шприц. Последним шел и думал, что никто его не видел, или, может, вообще не думал, но я туда сразу же заглянул. Я к коню бежал, Левкович меня ждал, а у меня живот болел, я немного опоздал, так я видел, как этот новенький шприц с земли поднял и в карман спрятал. Не сразу, сперва в руке подержал. И я знаю, который это был, никто другой не знает, они хотели, чтобы я рассказал, а я вырвался и удрал. Никому не скажу ни за какие коврижки.

Я без малейшего труда могла бы разузнать у Вонгровской, кто там у нее новенький. Даже если бы у нее их было двое, это все равно не представляло бы особой трудности. К Янчаку можно было и не цепляться. Важно то, что сделал этот новенький со шприцем, на котором могли сохраниться отпечатки пальцев – для того чтобы всадить шприц в лошадиную шею, его надо очень крепко держать, а перчаток, насколько я помню, никто из них не носит. Новенького Вонгровской надо бы эдак дипломатично поискать…

– Известно, кто выводил коней? – здраво спросил Вальдемар. – Которые это были, Варрава и Стоян? Из конюшен Липецкого и Езерака?

– Да кто их разберет! – вдруг энергично ответил Янчак. – Совсем даже не так было. Насчет Езерака я понятия не имею, не видел, но Манек Липецкого сразу же подался назад, потому что коня перехватил кто-то другой, откуда я знаю кто… Там суматоха была, ругались все, что какую-то лошадь перековать надо.

– И они воспользовались суматохой, – сообразила Мария. – Может быть, суматоху вообще специально устроили.

– Этого мальчишку со шприцем надо спасать, вывозить оттуда!

– Да он смылся…

– А черт его знает, может, он сообщник…

– Кабы не Еремиаш, все бы у них получилось, – вдруг заговорил надолго примолкнувший Куявский. – Он поменялся сменами и потому был дежурным. Лискевич, тот ничего не заметил бы, у него глаз все равно что и нет. А Еремиаш уже с первого заезда выловил сонных коней, а потом специально подкарауливал. Да, не повезло этим гадам.

– А ты, собственно говоря, почему так боишься? – спросила Мария. – Они с тобой что-нибудь хотели сделать, что ли?

– Ну, а ты как думаешь? Никто не берет бабки, договориться не удалось, отравленные лошадки не пошли, так что им остается? Они обещали рыло начистить, но так, чтобы без больницы не обошлось, и тот, третий из Ломжи, меня уже поджидал. Я первым под обстрел попадал, потому что остальные уже смылись, а какая им разница, с кого начинать. Ровкович тоже прячется, он трясся весь, я сам знаю.

– Так ведь сейчас, наверное, и Ровкович уже ушел? – с сомнением спросил Вальдемар.

– Ну, наверное, потому что они за мной помчались. За нами то есть. Они думали, что я сам поеду, и возле тачки меня караулили, я хоть и пьяный был, но видел.

– И только один-единственный слепой Лелек все дела обделывает? – спросила я.

– Лелек только с Сарновским и с Бяласом. Для других там есть такой тощий, как его… Бартек. Это свой, чей-то родственник.

– Чей?

– А холера его батьку знает! Разве кто признается?

– Значит, родственнички свободно шляются по ипподрому…

– Да он может и не шляться, хотя шляется, потому что накануне обычно уговаривается, а в последний момент башкой качает или кивает. Наличность приносит сразу.

– И такого никто не прогоняет…

– Черский его разочек прогнал, так на следующий день ему бритву к глотке приставили.

– Кто?!

– Да разве узнаешь? Хулиганы. Темно, лица не видать, он домой возвращался, когда лошадям второй раз корм задал. А иногда возле ворот подкарауливают разные там… пока дворник цепь с ворот снимет[4], они к окну…

– На этих посредников вы могли бы хоть пальцем показать, – предложила я. – А дальше пусть менты работают.

– Если они будут сидеть по тюрьмам, то пожалуйста, – согласился с горечью Куявский. – А пока суд да дело, никто не сдурел настолько, чтобы пальцем показывать: сегодня он покажет, а завтра его ногами вперед вынесут. Их много, а мы не каждого знаем.

– Дипломатично! Тайно! Весь персонал бегов они не перебьют, а откуда знать, кто на кого доносил! Мог даже кто-нибудь со стороны!

– Ну, тайно – это еще можно…

– А вам что же, велят это делать в открытую? – рассердился Вальдемар. – Вы их сами бережете, потому что вам пети-мети нужны.

– Погодите-ка, там есть еще один тип, – вдруг вспомнила я. – Вроде бы единственный, кто мог видеть, с кем Дерчик пошел в кусты. Никто не признается, кто бы это мог быть?

Куявский вскинул голову, посмотрел на меня и заколебался.

– Если ты что-то знаешь, говори! – велела Мария. – Никто из нас не расскажет, что это ты сказал. Этот малец, – она кивнула на Янчака, – и так с тобой в одной лодке плывет.

– Только один мог быть, – решился Болек. – В нашей конюшне был, полдня ходил тогда сам не свой, под вечер нажрался, как зюзя, а утром работу бросил и к своим подался. Зенек Альбиняк его звали, вроде как из деревни под Гройцем, деревня Счастье называлась, это я знаю, потому что ему, случалось, кричали: «Эй, ты, несчастье!» Если кто, так только он, он один сбежал вот так, ни с того ни с сего.

– И что, нельзя было все это сразу ментам рассказать? – с упреком сказал Вальдемар.

– И улечься на три метра под землю рядом с Дерчиком? – рявкнул Куявский. – И сейчас я не болтал бы, но надоело! Шутки шутками, преувеличивает пусть лупа, но мы себя в компост превращать не дадим! Теперь не иначе как только прижать за горло эту сволочь, и пусть от нас отстанет! Это такая высокопоставленная скотина, что он многое может, а в лицо, насколько я знаю, ни один человек его не знает!