Великий герцог Мекленбурга - Иван Оченков

       -- Ну, вот вам, ребятушки, и сабли, и брони, и кони, -- проговорил я, мельком оглядев трофеи. Коней, правда, лечить надо, а сабле учиться, ну да это дело наживное, не боги горшки обжигают.

       Говорят, счастье покровительствует смелым. Наверное, так оно и есть, ибо уже к вечеру ветер, гнавший огонь в сторону наших врагов, притащил тучи, и зарядил дождь. Начнись он несколько раньше -- из моей затеи ничего не вышло бы, но он начался вечером и только усугубил положение польско-литовского войска, поскольку немногие спасенные возы прочно завязли в болотистой почве. Крепко измучавшись и потеряв в болотах еще больше припасов, нежели в огне, войско гетмана отступило. Конечно, Ходкевич не тот человек, чтобы сдаться так просто, но я серьезно испортил ему планы.

       Мы еще три дня мародерничали на пожарище, отыскивая труппы задохнувшихся в дыму и снимая с них оружие, доспехи и все, чего найдем ценного. У каждого из ушедших со мной охотников были теперь и сабли, и доспехи, и много чего еще. Мы с Казимиром разжились целой батареей разнообразного огнестрела, большей частью нуждавшегося в ремонте, хотя попадались и вполне исправные образцы. Прячущиеся на болотах люди тоже прознали о бесхозных ценностях, оказавшихся без присмотра, и потянулись на промысел. Их, впрочем, больше интересовали припасы в брошенных возах, что вполне понятно. Все-таки смута круто подкосила хозяйство, и кругом если не голод, то очень крепкий пост.

       Наконец, подсобрав самое ценное, мы двинулись восвояси. Две раздобытые моими архаровцами телеги были под завязку набиты всяческим хабаром. Лошади также были навьючены сверх всякой меры, так что шли мы пешком, ведя коней под уздцы. Я, честно говоря, предполагал что, увидев трофеи, местные нам обрадуются, и крупно просчитался. Все встречные как один отворачивались и старались не смотреть в нашу сторону, и только Никитична высунулась из-за угла, когда мы проходили мимо, и торопливо зашептала:

       -- Бежать тебе надо, светлый князь, Онфим, чтобы ему пусто было, послал людей оповестить о твоем появлении. Так что прибыли по твою душу господин наш Шерстов с сыновьями и боярин какой-то важный с воинами.

       -- Бегите, ваше высочество, -- горячо отозвался Казимир, услышав старуху, -- я их задержу.

       -- Бежать в этих болотах без проводников? -- откликнулся я. -- Весьма светлая мысль, но давай немного подождем, может, еще и сговоримся.

       Тем временем наш импровизированный обоз окружили невесть откуда взявшиеся воины в добротных доспехах и выставили в нашу сторону копья. Увидев командовавшего воинами человека, мои партизаны как по команде сняли шапки и низко поклонились. Так вот он какой, дворянин Шерстов, подумалось мне. Высокий крепкий мужчина с сединой в ухоженной бороде сердито посмотрел в мою сторону и громко вопросил:

       -- Это ли самозванец и колдун?

       -- От самозванца слышу! -- немедленно ответил я ему в стиле незабвенного Ивана Васильевича Бунши.

       -- Стало быть, от колдовства не отпираешься? -- почти обрадованно подхватил дворянин.

       Тут из-за спин боевых холопов дворянина появились новые действующие лица. Старший из них, еще более крупный, чем Шерстов, боярин, одетый в полный доспех, оглядел нас и провозгласил:

       -- Согласно повелению Земского собора земли Русской и князя Пожарского, всякого человека, вздумавшего назваться царем, царевичем или природным государем, с тем дабы сеять смуту, надлежит немедленно взять в железа и отправлять в Ярославль для суда. Ежели же отправить возможности нет, то повесить на месте!

       Пока боярин нараспев читал по памяти указ Пожарского, я вышел вперед и, подойдя как можно ближе к нему, почти уперся грудью в копья ратников. Боярин тем временем дочитал и обратился ко мне:

       -- Что скажешь, чужеземец?

       -- Али не признал, Аникита Иванович?

       Важный боярин уставился на меня с видом полнейшего изумления -- видимо, тяжело было признать в перепачканном дегтем немце прежнего великого герцога Мекленбургского. Но тут из-за его спины вышел мой бывший полусотник Анисим и бесцеремонно ткнул боярского сына кулаком в бок.

       -- Аникита, пропади я пропадом, если это не наш князь!

       -- Ну, хоть один признал, -- усмехнулся я, -- иди, полусотник, обнимемся, я чай, почти год не видались.

       При полном обалдении всех присутствующих мы с Анисимом обнялись и троекратно расцеловались, да так, что незабвенный Леонид Ильич обзавидовался бы.

       -- Бери выше, герцог-батюшка, -- сказал мне с усмешкой бывший пушкарь, -- теперича я сотник, князь Пожарский меня пожаловал. Да что я, вон Аникита, почитай, полковник.

       -- Иди ты, неужто цельный полковник?

       -- Вот тебе крест!

       -- Аникитушка, выйдешь в генералы -- не забудь про нас с Анисимом, сирых и убогих, не погнушайся!

       -- Скажешь тоже, пресветлый князь! -- прогудел вышедший из ступора Аникита. -- Век за тебя буду бога молить, что не дал пропасть на чужбине, и родным всем завещаю.

       Мы проделали с боярским сыном тот же ритуал, после чего он провозгласил всем присутствующим:

       -- Вот что, люди! Сие есть действительно великий князь Мекленбургский его королевское высочество Иван Жигимонтович. В своих землях он природный государь, и потому никакой крамолы в его словах нет.

       -- Чего вылупился, господин Шерстов? -- обратился я к местному помещику. -- Ладно, я добрый сегодня, не стану припоминать, как ты меня самозванцем лаял, но другой раз не спущу! Внял ли?

       -- Это у себя в землях ты, может, и природный государь, а здесь просто иноземец без роду и племени! Опозорил дочь, басурманин, а еще местничаешь!

       -- Снова здорова! Окстись, болезный, я твою дочку от гибели спас, а ты на меня таковые слова говоришь!

       -- А как мне еще говорить, когда ты девку ровно кобылу на торгу при всех щупал? Тебе что, а ей одна дорога -- в монастырь, кому теперь она надобна?

       -- Не троньте ее, она ни в чем не виновата! -- вступил в разговор Казимир, мрачно глядя на дворянина и его сыновей и положив при этом руку на сабельный эфес.

       -- А это еще что за защитник выискался, да еще с литовским говором? -- вызверился в ответ Шерстов. -- Ты, что ли, к ней посватаешься, собака?

       -- Эй, полегче, любезнейший! -- осадил я расходившегося дворянина. -- Сей муж старинного и честного рода и состоит у меня на службе. А кто на моих людей хвост поднимет, тому я этот хвост и выдеру!

       -- А раз старинного, то пусть посватается.

       -- Я готов! -- отвечал Казимир. -- Только веры я не вашей.

       -- Стоп, стоп, стоп! -- прервал я намечающееся сватовство. -- Казимир у меня на службе, и венчаться ему недосуг, и вера опять же. Однако сговор не венчание, и коли невеста не против, то отчего бы и нет. Вот война кончится, а там, глядишь, и решим, кто какой веры держится.

       -- Ты чего творишь, -- продолжил я, обернувшись к нему, -- ополоумел?

       -- Жалко ее, -- вздохнул бывший лисовчик.

       -- Нет, ты посмотри, жалко ему! -- возмутился я. -- Пол-России со своим паном Мухой ограбил -- было не жалко, а тут на тебе, пожалел волк кобылу! Ладно, то-то я смотрю, ты последнее время как мешком ударенный ходишь. Будь по-твоему, но помни: если заставят в православие перейти -- не взыщи и на меня не смотри, я тебя сам к попу отволоку. Тьфу ты, пропасть, все зло от баб!

       Как видно, дворянин Шерстов и впрямь полагал приключившеюся с дочкой беду большим позором и оттого был рад сбагрить ее первому подвернувшемуся. Не прошло и получаса, как мы сидели в красной горнице дворянского терема на самом настоящем сватовстве. Самое почетное место по знатности досталось мне, рядом сидел Аникита, дальше сели прочие дворяне и дети боярские из моего бывшего рейтарского регимента. Я с ними всеми тепло поздоровался, называя по именам, -- кого сам припомнил, кого Аникита подсказал, и они отвечали мне с искренней приязнью. Видать, и вправду поминали меня добром.

       Чин сватовства тем временем шел своим чередом, а я, улучив минуту, спросил у своего бывшего рейтара:

       -- А вот скажи мне, сокол ясный, ты у нас вроде как сын боярский, а ведешь себя перед Шерстовым точно маркграф перед бароном. Чего я про тебя не знаю, друг ситный?

       -- Ничего от тебя не утаишь, княже, -- усмехнулся Аникита. -- Обманул я тебя, был грех. Роду я старинного и знатного, хотя и обедневшего. Только родню мою всю побили в смуту, а как в полон попал, так и назвался простым сыном боярским. Выкупа за меня все одно платить родне нечем, да и родни той осталось в гулькин нос, тетка да сестра. Так бы и пропал на галерах, кабы ты нас на службу не позвал.

       -- Ишь ты, и как ты прозываешься, Аникита Иванович?

       -- Вельяминовы мы.

       Как и многие мои сверстники, в детстве я зачитывался книгами Балашова, так что нет ничего удивительного, что фамилия эта показалась мне знакомой.