Запах смерти - Александр Лидин

Наконец они остановились.

В клетке висело мертвое, но еще не выпотрошенное человеческое тело.

Ноги мертвеца были обмотаны цепью, прикрепленной к потолку клетки. Его руки свисали почти до пола. Вены были перерезаны, а предплечья перетянуты толстыми жгутами. Кожа вокруг них посинела. Приглядевшись, Викториан понял, что жгуты затянуты для того, чтобы замедлить кровотечение. Раз человек должен умереть, то пусть смерть будет если не мучительной, то хотя бы долгой. Кровь мертвеца стекала в огромный медный таз, стоящий под повешенным. Викториан заметил, что мертвец провисел уже достаточно долго: кровь в тазу свернулась, покрывшись коркой.

Спутник Викториана присел над тазом, ударом мясницкого ножа проломил тонкую корку спекшейся крови, при этом окунув нож почти по самую рукоятку в густую жидкость, казавшуюся черной в тусклом свете подземного мира. Потом он облизал клинок и снова улыбнулся.

– Хорошее мясо – хорошая кровь. Люди – самые беспощадные хищники. Но только отведав мяса своих братьев, человек может стать человеком.

Затем уверенными движениями он срезал с тела мертвеца несколько тонких ломтей. Мясо в тусклом свете подземелья тоже казалось черным. Виктор поймал себя на том, что, разглядывая куски мертвой плоти, он пытается найти признаки разложения – белых червей, до отвала наевшихся мертвечиной.

– Пока тебе хватит, – объявил Мясник.

Сложив мясо в кожаный мешочек, он протянул его Викториану.

– Обратную дорогу найдешь?

– Я не знаю, в какой стороне Колодец.

Незнакомец покачал головой.

– Не думай о том, куда идти. Просто пожелай там оказаться, и ноги сами принесут тебя. Искусство отвергает разумность человеческой мысли, как человечество отвергает разумность мысли животного. Искусство само ведет человека.

Викториан кивнул. Он уже читал о чем-то подобном – хотя, если честно, не помнил где и очень смутно помнил содержание того текста, который тогда показался ему совершенно бессмысленным и непонятным.

Спускаться с пирамиды клеток оказалось намного сложнее, чем подниматься. Кроме узла с одеждой у Викториана имелся кожаный мешок с мертвечиной, а путешествие среди каменных клеток на высоте нескольких десятков метров и без того было небезопасным, если даже забыть о чересчур агрессивных пленниках.

Спустившись, Викториан остановился и перевел дыхание. Посмотрел назад, вверх, но ряды клеток терялись во тьме, и той клетки, где остался Мясник, видно не было.

Вздохнув, Викториан забросил за спину мешочек с мясом, взял под мышку узел с одеждой и закрыл глаза. Он несколько раз повернулся вокруг оси, словно играл в жмурки, – пока окончательно не потерял ощущения направления и уже не мог сказать, с какой стороны от него возвышаются клетки. Потом, не открывая глаз, он зашагал вперед.

Через некоторое время, несколько раз споткнувшись, он все же открыл глаза, продолжая шагать в том же направлении. Скоро клетки растаяли во тьме у него за спиной, но впереди не было ничего, кроме тьмы – тьмы подземного мира.

Мясник оказался прав. Вскоре Викториан увидел впереди какую-то постройку. Он не узнал ее. Лишь обойдя вокруг гладкой каменной стены и оказавшись перед воротами с двумя безмолвными и неподвижными стражами, он понял, что просто вышел к замку с другой стороны.

Снова ступил он на резные камни мостовой, снова увидел «кабинки исповеди», выстроившиеся вокруг Колодца. Он был здесь совсем недавно, но казалось, с того времени прошла целая вечность. Викториан уже успел соскучиться по этому месту, и теперь, попав сюда, чувствовал себя как странник, вернувшийся на родину.

Фартук из человеческой кожи Викториан получил у Библиотекаря.

Библиотекарь!

Викториан так и не смог распознать, какого пола это ужасное существо с сифилитически провалившимся носом, прыщами, гнойниками и лишаями по всему телу, головой, увенчанной пухом белых стариковских волос, сквозь которые проглядывала пятнистая, желтая, как пергамент, кожа. А его зубы! Они были тонкими, как иглы, и сверкали молочной белизной кости – зубы хищника, привыкшего питаться сырым мясом. Вначале Викториан подумал, что Библиотекарь страшно стар, но потом Мясник (единственный разговорчивый Посвященный, которого встретил Викториан) сказал, что дело не в возрасте – хотя Библиотекарь и правда был стар. Дело в заклятиях. Когда имеешь дело с заклятиями, твои годы тают как свечка, даже если впереди у тебя целая вечность.

Два дня Викториан провел в библиотеке, перелистывая огромные тома, где бумагой тоже служила человеческая кожа. Множество томов, испещренных колдовскими знаками. Библиотекарь записывал происходящее в подземном мире, а также заносил сюда новые заклинания, что подсказывали Посвященным живущие в Колодце. По крупицам собирал он знания Дрених. Писал он кисточкой из человеческих волос. Вместо чернил использовал человеческую кровь. Он писал при свете свечи, вытопленной из человеческого жира.

Ужасные книги! Книги боли. Книги смерти. Когда Викториан впервые коснулся пожелтевших страниц, ему показалось, что на мгновение на него обрушилась боль всех этих людей, присягнувших на верность Искусству, но совершивших против него преступления. На мгновение он понял, насколько ужасно то, что здесь происходит. Он попал в место, где человеческая жизнь не имела значения, где человеческая плоть была самым дешевым сырьем.

Детально изучать книги, даже хотя бы прочитать одну из них, у Викториана не было времени. Он взял первую попавшуюся, открыл наугад. Пробежал глазами по строчкам колдовских знаков. Что нового он узнал? Трудно сказать. Слишком кратким было его Паломничество. Обрывки историй, фрагменты заклинаний… Но за эти дни он узнал самое главное: живя изгоями на границе своего мира и мира людей, ютясь в глубинах Колодца, который был колодцем лишь по названию, а на самом деле представлял собой некую бездну, физическую природу которой невозможно, да и не нужно объяснять, Древние правили его миром по собственному усмотрению, определяя ход человеческой истории. Надо было лишь осознать факт существования бездны, обитатели которой, как гурманы, питались человеческими эмоциями. Страх и боль, сытость и голод, чувство полового удовлетворения – вот чем питались Древние. Слабые эмоции радости и возвышенной любви были им чужды.

И еще Викториан понял, что все Посвященные – торгаши, за знание нечеловеческого платящие жизнями своих соплеменников. Там, наверху, они вели нормальную жизнь – были бухгалтерами и инженерами, верными супругами и заботливыми родителями; тут они становились пожирателями плоти.