Галактики как песчинки - Брайан Олдисс

— Я ничего не понял относительно поглощения только интеллектуалов, — наугад сказал я.

На этот раз он даже не потрудился открыть для ответа рот.

— Интеллект подразумевает более полное осмысление происходящего. В настоящее время единственным интеллектуальным путём понимания, или осмысления, как вам будет угодно, является только одно — Галингва. Я могу освобождать клетки только тех, кто владеет этим соматическим инструментом. Тех, чьё биохимическое рабство уже деформировано им.

Случай с Дже Регардом высвободил способности, дремавшие в инкубационном периоде в каждом Галингва-говорящем по всей Галактике. В настоящее время и на Инисфаре предпринят громадный шаг, правда неожиданный, и все же это высшая точка использования Галингва.

— Таким образом, — подытожил я, чувствуя себя гораздо лучше, вникая в тонкости, — вы — следующий эволюционный шаг, как и предсказывал Пальмира в теории Параэволюции?

— Грубо говоря, да, — согласился он. — Я знаю, о чём говорит Пальмира. Каждая моя клеточка обладает своим особым даром, поэтому я не зависим от закрепощённой человеческой формы, которая оказывает губительное воздействие на все многоклеточные существа, жившие до меня.

Я покачал головой.

— По мне, это не прогресс, а регресс, — попытался атаковать я. — Человек — прежде всего сложный генный улей. Вы говорите, что можете существовать на уровне отдельных клеток. Но ведь единичные клетки — это всего лишь ранняя форма жизни.

— Все мои клетки — мыслящие, — подчеркнул он. — А это совершенно другое. Гены выстраиваются в клетки, а клетки — в генные ульи, называемые человеком, для того, чтобы развивать свои возможности, не человеческие. Идея развития человеческого бытия — просто антропоморфическая концепция. Теперь клетки покончили с этой формой, называемой человеком; он исчерпал свои возможности, а клетки призваны стать более высокой ступенью развития.

Пожалуй, на это утверждение трудно найти контраргумент. Поэтому я сидел тихо, потягивая вино и наблюдая, как увеличиваются тени, отбрасываемые горами и деревьями.

Внутри меня все ещё блуждал холод, но я уже не трясся.

— Вы что, не хотите ни о чём меня спросить? — поразился Герунд.

Интересно все же наблюдать, как удивляется чудовище.

— Нет, почему же. Мне хотелось бы знать только одно — вы счастливы?

Тишина — такая же, как тени, — простёрлась до самого горизонта.

— Я имел в виду, — продолжил я развивать свою мысль, — что, если бы я умел моделировать новые формы жизни, я бы попытался сделать что-то более счастливое, чем человек. Вообще-то мы, люди — загадочные существа, поскольку счастливые моменты нашей жизни приходятся на то время, когда мы к чему-либо стремимся; когда же цель достигнута — раз — и мы опять не находим себе места. В этом неудовлетворении — суть, данная Богом, ибо удовлетворение присуще только пасущейся скотине, которая, невзирая на последствия, поедает улиток вместе с травой. Но, чем разумнее человек, тем в большей степени подвержен он сомнениям; и наоборот: чем он глупее, тем быстрее он довольствуется тем, что имеет. Поэтому я спрашиваю вас ещё раз: вы счастливы?

— Да. И не один я; нас трое — Регард, Сиро и Герунд. Два последних в течение долгих лет боролись за то, чтобы слиться воедино — к чему и стремится все человечество, и, наконец, они нашли то, что искали — наиболее полная интеграция, более тесная, чем когда-либо существовавшая. То, что люди инстинктивно ищут, мы инстинктивно имеем. Мы — совершенство. Мы всегда будем счастливы — не важно, скольких людей мы ещё поглотим.

Стараясь говорить твёрдо, я сказал:

— Тогда начинайте поглощать меня. В конце концов вы сами этого желаете.

— Возможно, что все человеческие клетки подпадут под новый режим, — отвечал Герунд. — Но прежде всего необходимо, чтобы то, что должно произойти, люди приняли с тем, чтобы смягчить то, что уже смягчено Галингва. Все должны знать, что мы проводим процесс поглощения. А это — ваша задача, Вы — цивилизованный человек. Для начала, вы должны написать Пальмире о том, что произошло. Уверен, что он заинтересуется.

Он замолчал. К воротам тюрьмы подъезжали три машины. У Джефри всё-таки хватило интеллекта, чтобы обратиться в полицию.

— Предположим, что я не стану помогать вам? — спросил я. — Почему я должен подгонять процесс вымирания человека? Допустим также, что я ознакомил Галактический Совет с правдой, что позволит им разорвать весь остров на кусочки. Это проще всего — избавиться! — самое простое дело — разрушать.

Неожиданно вокруг нас появились бабочки. Много бабочек. Раздражённо отмахиваясь от них, я опрокинул бутылку с вином. Тысячи бабочек порхали, шурша, как бумагой, крыльями. Небо потемнело от них. Даже самое интенсивное размахивание руками не испугало насекомых.

— Что это? — лопотал Герунд.

Я впервые увидел, как он меняет форму, когда у него выросло что-то, чем он отмахивался от этих изящных, грациозных созданий. Меня затошнило. Я прилагал огромные усилия, чтобы держать себя в руках.

— Так эти существа сознают природу, — издевался я. — Вам следует наслаждаться представлением. Это бабочки — Притворные Леди — тысячами совершают миграции. Здесь они часто останавливаются. А этот горячий ветер, который мы называем “мармтан”, приносит их с востока, через океан, с континента.

Я слышал, как люди уже бежали по лестнице. Они поступят надлежащим образом с этой тварью, чьи разумные речи так контрастировали с отталкивающим обликом.

Я продолжал, громко разглагольствуя, стараясь заглушить звук шагов и, по возможности, застать Герунда врасплох.

Собственно, не так уже и плохо для бабочек. Их так много, что они, вне всякого сомнения, съели бы большую часть своего провианта на континенте и умерли бы с голоду, если бы не ветер, который занёс их сюда. Прекрасный пример, когда Природа сама о себе заботится.

— Прекрасно! — эхом отозвался он.

Я едва различал его в ауре из порхающих крыльев.

Отряд спасателей уже врывался в соседнюю комнату. Они вломились на балкон с автоматами в руках — Джефри впереди.

— Вот он! — заорал я.

Но его не было.

Регард—Сиро—Герунд исчез.

Коснувшись Притворной Леди, он расплескался на тысячи частей, паря в потоках бриза, в полной безопасности — непобедимый, растаявший в скопище прекрасных насекомых.

Итак, я подошёл к тому, что представляет собой по сути не конец, а начало истории. Минуло десять лет с тех событий на острове Капверде.

Что я сделал? Ну… я ничего не сделал.

Я не писал Пальмире и не связывался с Галактическим Советом. Дня через два после случившегося мне удалось убедить себя в том, что “Герунд” ничего не сделал из того, что намеревался, или что он как-нибудь неправильно истолкует то, что происходило с ним. И все же, из года в год, я узнаю, что прирост человечества сокращается, и я думаю: “Ну и что! В любом случае они счастливы”; и я, как всегда, усаживаюсь в кресло здесь, на балконе, и пью вино, позволяя лёгкому бризу щекотать моё лицо.