Золотой архипелаг - Фридрих Незнанский

— Вы не могли бы указать, где дом председателя Бойцова?

— Председатель Бойцов — это я, — удивленно сознался Иван Андреевич. — Боюсь только, подъехать сейчас к моему дому вам будет непросто…

— Не важно. Я оставлю машину здесь.

Не задавая никаких вопросов, Бойцов помог ей выбраться из салона «БМВ». Снег шел медленный, тихий, но дорога не была расчищена, так что до своего дома председателю пришлось вести незнакомку под ручку, словно жених невесту. Походка у «невесты» оказалась размашистая, энергичная; пару раз она поскользнулась, но не упала, только крепче прижала к себе небольшую изящную сумочку и еще какой-то здоровенный прямоугольный предмет, который она придерживала под дубленкой. Ивану Андреевичу пришло в голову, что давненько он не дарил своей Ладе таких городских, бесполезных, радостных для женщин вещиц: духов, сумочек, разноцветных платочков на шею… А надо бы! Она, конечно, будет усмехаться и отворачиваться: «Для кого ты это накупил, умник? Для немолодой деревенской бабы?» А он ответит: «Для любимой женщины!» И обоим весело станет…

Только дома, при электрическом свете, Иван Андреевич смог как следует разглядеть пришелицу. И поразился открытию: внешне она оказалась нехороша. Может быть, оттого, что феерически-золотые волосы, изящество тренированной худощавой фигуры, очевидные приметы богатства заставляли предполагать противоположное, Бойцову резануло глаза ее лицо — широкое, с квадратной челюстью, с немногочисленными, но глубокими морщинами. Еще и нос набок глядит, словно в молодости его обладательница участвовала в боях без правил. Не то что с Ладой не сравнить, а попросту — мужик переряженный! Человек старшего поколения, Иван Андреевич вспомнил Аркадия Райкина, когда великий артист выступал под женскими масками — ну точь-в-точь! Лицо незнакомки было масочно-гротескным, но Бойцов не мог не отметить, что небольшие серые глаза с редкими ресницами лучатся умом, а это ему понравилось: разговаривать с дурами терпеть не мог. И рукопожатие этой своеобразной женщины оказалось подходящим: крепким, честным, открытым.

— Я ведь еще не представилась, — улыбнулась она. Улыбка не делала ее краше, но располагала к общению. — Елизавета Викторовна Карева, адвокат. О, как у вас тут тепло и уютно!

Иван Андреевич любил комплименты своему действительно очень теплому и уютному, отделанному в традициях старой русской избы дому: даром, что ли, он, Лада и Артурка вложили в свое семейное жилище столько старания? Но, услышав о профессии этой диковинной залетной пташки, он моментально нахмурился:

— Адвокат? С какой стати?

— Позвольте объяснить, Иван Андреевич. Я представляю интересы фирмы «Русский земельный фонд»…

— Это акуловской, стало быть? — иронически перебил адвокатессу Бойцов. — Извините, Елизавета Викторовна, вот о чем, о чем, а об интересах Акулова и его бандитов я с вами беседовать не стану.

— Послушайте, дело в том, что…

— Даже слушать не хочу. Тема закрыта.

— Да погодите вы! — властно повысила голос Карева, и Бойцов вынужден был дать ей договорить: вероятно, таким же повелительным глубоким голосом она заставляла прислушиваться к себе судей. — Если вы думаете, что мой клиент мне симпатичен, вы глубоко ошибаетесь. Если вы считаете, что он отморозок и подлец, поверьте, в этом мы с вами тоже сходимся…

Бойцов недоверчиво слушал адвокатессу. Ну-ка, что она еще наклеплет на своего работодателя, чтобы втереться в доверие к председателю колхоза? С нее станется! Адвокаты — продувной народ, им верить нельзя. Как там у Достоевского? «Аблакат — нанятая совесть», кажется, так. Умели зреть в корень русские классики!

— Но если вы не понимаете, что при этом он еще и опасен, — завершила пассаж Елизавета Викторовна, — значит, вы не настолько ориентированы в ситуации, как вам представляется.

Она стояла перед Бойцовым, вытянувшись в струну, глядя ему в глаза. Почти одного с ним роста, с грубым мужским лицом, но все-таки женщина… Будь на ее месте мужик, Иван Андреевич не поколебался бы спустить его с крыльца прямо в снег головой — пинком под зад! Но она была женщиной, и председатель колхоза после небольшого колебания предложил:

— Присаживайтесь, Елизавета Викторовна.

— Благодарю. — Она выбрала низкий диванчик возле обеденного стола, с резной деревянной спинкой, с мягкой обивкой — очень удобный, все гости, знакомые с обстановкой председателева дома, примащивались прямо на него. Но разве эта чужая женщина — гостья? Она говорит слова чуждые и отвратительные:

— С Акуловым все равно не справиться. Его не одолеть ни мне, ни вам, ни правоохранительным органам Российской Федерации. Он лишен чувства самосохранения, а потому движется напролом и добивается… Он всегда добивается, чего хочет. Теперь он захотел эту землю.

Адвокатесса говорила быстро, напористо, однако с каким-то посторонним, неуместным подрагиванием голоса. Ивану Андреевичу показалось, что она хочет запричитать, чтобы разжалобить его, но не умеет. С таким решительным мужеподобным лицом, да она просто не знает, как это делается. И расположилась нарочито по-мужски — широко расставив ноги, щеголевато обтянутые брюками, расстегнув дубленку, излишнюю в изрядно натопленном помещении. Прямоугольный предмет, который прежде скрывался под дубленкой, оказался целлофановым пакетом, в котором что-то шуршало. Что там находится, Иван Андреевич не спросил — ему это было неинтересно, даже если бы грозило погибелью. Тем более что гостья уже выкладывала из пакета на стол плотно упакованные, перетянутые поперечными бумажками пачки:

— Здесь у меня деньги… Нет, возьмите, возьмите, пересчитайте. Пятьдесят тысяч долларов. Все честно. Это высокая цена за документы на колхозный земельный фонд. Я бы даже сказала, завышенная. Я постаралась убедить своего клиента, что играть надо честно: он вам деньги, вы ему документы. Он согласился, хотя был очень зол. Но это его последнее слово, поймите. Если вы откажетесь, он перейдет к действиям в открытую. Он развяжет войну — против колхоза, против вас.

Иван Андреевич молчал. Тяжело и непреклонно. К долларам он демонстративно не прикоснулся, хотя они лежали между ними на обеденном столе… Бойцов мельком подумал, что скатерть после этого нужно будет постирать. А еще лучше выбросить.

— Прольется кровь, Иван Андреевич. — Ему не нравилось, как эта чужая женщина из чужого мира запросто называет его по имени и отчеству, хотя он ей не представлялся. — И в этой крови будете виноваты вы. Акулов сказал мне, что, если дело не выгорит, словом, если я вернусь без документов, у него на этот счет заготовлена беспроигрышная комбинация. Что конкретно он имел в виду, он мне не открыл, но вы понимаете, что речь идет о методах, опробованных в бандитских разборках…

— Уйдите, — сказал Бойцов. Так безразлично, что его реплика даже не делала попытки замаскироваться под просьбу.

— Иван Андреевич, вы по-прежнему не понимаете…

— Все я понял. Уйдите.

Это она ничего не понимала. Таким бесполезно объяснять: и что такое мужская честь, и что такое трусость, и что такое быть председателем колхоза. А еще адвокат называется… На редкость непонятливая штучка! Еще минут пять ему зудила, совала деньги, то пробовала запугать, то взывала к разуму, пока его терпение не лопнуло. Он встал, сгреб со стола деньги, которые с самого начала его раздражали, засунул их ей в ее необъятный пакет и развернул Кареву лицом к дверям. Спасибо, хоть теперь до нее дошло, что ее нежелательное присутствие ничего не изменит…

Провожать Кареву до машины он не стал: во-первых, она и сама, независимо перекинув лямку сумочки через плечо, всем своим видом продемонстрировала, что попытку помощи она теперь расценит как оскорбление. Что он, дурак — навязываться? А во-вторых, подумал: такая пробивная особа, как Елизавета Викторовна Карева, через любой снег проложит себе путь, как арктический ледокол.

Назавтра он, правда, пожалел о том, что не проводил гостью до машины. Пожалел, глядя на почернелое, перекошенное лицо задушенной, после смерти еще более безобразное, чем в жизни, и в то же время словно бы таким страшным образом обретшее правоту: если при жизни вслед Каревой наверняка бросали «Ну и морда!», то от покойников никто не требует, чтобы они были красивыми… Подумалось: а все-таки и она жить хотела. Проводил бы ее, позволил спокойно уехать, глядишь, и осталась бы жива… Но, с другой стороны, возле машины ее наверняка поджидали акуловские сообщники. Хотели немедленно получить документы, а когда увидели, что документов нет, рассвирепели и прикончили несчастную адвокатшу. Бойцов, выскочивший из дома безоружным, ее не спас бы и документы, нужные бандитам, защитить бы не сумел. А значит, все не случайно. Карева перед смертью высказалась правильно: это война. А на войне как на войне, говорят французы.