Барочный цикл. Книга 7. Движение - Нил Стивенсон

— Вам известно моё мнение о мистере Тредере, — сказал Исаак.

Даниель кивнул.

— Он в сговоре с Джеком, тут сомневаться нечего, — продолжал Исаак.

Для Даниеля это прозвучало примерно как утверждение, что его жена тайно шпионит в пользу Чёрной Бороды. Однако во рту у него был пирог, в желудке — умиротворение, поэтому он не поднял голос. Только бровь.

— Мистер Тредер боится, что расследование, начатое Болингброком, выявит его связи с Джеком. На Тайберне четвертуют за меньшее.

Здесь Исаак, как истый математик, остановился, предоставляя читателю самому проделать очевидные выкладки. Даниель очень выразительно пожимал плечами, вздыхал и выгибал брови, однако Исаак о нём словно позабыл. Ничего не оставалось, кроме как сглотнуть и выговорить:

— Зачем мистер Тредер сообщает о привычках Джека, если так боится его поимки?

— Это тонкий намёк, — отвечал Исаак.

— На что?

— На то, что мистер Тредер готов сдать своих: если у воров нет чести, то уж тем более нет её у весовщиков. Он готов способствовать поимке Джека в обмен на смягчение приговора.

— Смягчение приговора… со стороны прочих членов клуба?!

— Со стороны директора Монетного двора, — сказал Исаак. — Ему хорошо известно, что мы с вами знакомы.

— Спасибо, что ознакомили меня со своей гипотезой. Сам бы я никогда до такого не додумался — уж больно замысловато, — угрюмо выговорил Даниель и ушёл от дальнейшей дискуссии в общение с пирогом.

Словно меланхолик в углу людного салона, Бедлам повернулся широкой спиной к Сити. Северным фасадом он смотрел на Мур-филдс — самое большое зелёное пространство в городе. Те безумцы, чьи камеры выходили на север, видели из окон деревья и траву, тянущиеся на полмили до ближайшего крупного строения: уксусного завода мистера Уитанунта на Уоршип-стрит у подножия Холлиуллского холма. Самая большая часть Мур-филдс, прямо перед Бедламом, была ограничена с четырёх сторон широкими аллеями; такие же аллеи разрезали её георгиевским крестом. Деревья вдоль дорожек шли через равные промежутки; их высадили сорок лет назад по указанию Гука.

Аллея, образующая южную границу Мур-филдс, была с одной стороны ограничена таким рядом деревьев, с другой — исключительно мощной оградой. Небольшую железорудную залежь истощили, чтобы изготовить железные прутья в руку толщиной; целая каменоломня ушла на их каменное основание. Как только в правом окне кареты показалось это устрашающее средство сдерживания безумцев, Даниель отложил блюдо и начал утираться салфеткой, одновременно читая стишок, по давней традиции «Кит-Кэта» оттиснутый на нижней корочке:

Пирог на r2 умножь –Получишь сковородку:Довольно, чтоб начать делёж,Не всё засунуть в глотку!

Гук выстроил треклятое здание невероятно длинным — семьсот футов, столько же, сколько весь Тауэр; такую роскошь мог позволить себе только архитектор, работавший сразу после Пожара. Даниель, как ни сдерживался, то и дело поглядывал за ограду — не прохаживаются ли там безумцы, но видел лишь компании гуляющих лондонцев да одиноких проституток. Не велика потеря: по-настоящему интересных безумцев во двор всё равно не выпускали.

Наконец ограда отвернула вправо, а ряд деревьев, наоборот, влево, и карета въехала в овальный двор перед центральным куполом Бедлама. Экипажи и портшезы стояли концентрическими кругами, дожидаясь, пока их владельцы вдоволь насмотрятся на сумасшедших. Исаак и Даниель вылезли из кареты, и Даниель заплатил кучеру, чтобы тот отвёз серебро обратно в «Кит-Кэт».

Ни возраст, ни научные заслуги не избавили от необходимости стоять в общей очереди. Ворота, в которых с каждого посетителя взимали пенни за вход, размером соответствовали ограде. Над ними высился карниз: на двух плавно изогнутых скатах, как на кушетках, возлежали две каменные фигуры. Слева от Даниеля, словно упавшее с шеста чучело, поникло Тихое Умопомешательство, оно же Меланхолия; его невидящий взор был устремлён в пространство над Мур-филдс. Справа, стиснув кулаки и закатив глаза, рвалось из цепей Умопомешательство Буйное или Мания; оно едва касалось постамента локтем, бедром и щиколотками, каменные мускулы вздулись от напряжения. Для Даниеля оба изваяния были старыми знакомцами; он видел их ещё в набросках, когда навещал Гука в мастерской под куполом Бедлама, и даже сделал по ходу кое-какие замечания, которые Гук, разумеется, пропустил мимо ушей. После того, как статуи установили над входом, Даниель много раз проходил под ними, когда заглядывал к Гуку или участвовал в сумасбродных опытах Королевского общества над умалишенными. Однако сегодня он впервые ощутил своё с ними родство. Ибо сейчас Даниель, так долго олицетворявший собой Меланхолию, стоял полевую руку от сэра Исаака Ньютона — воплощённой Мании. Не отваживаясь высказать своё наблюдение вслух, он несколько раз перевёл взгляд с каменного безумца на Исаака. Наконец тот вздохнул, закатил глаза и бросил: «Очень смешно».

Наконец дошёл их черёд подняться по лестнице и заплатить за вход, что позволяло преодолеть ещё несколько ступеней и вручить дополнительные взятки толпящимся у дверей служителям. Это было не строго обязательно, но гарантировало быстрый доступ к самым интересным безумцам обоего пола. Даниель лишь оглядел служителей и, не найдя того, которого искал, повёл Исаака в здание.

— Простите? — спросил Исаак, услышав бормотание Даниеля. — Вы что-то сказали?

Голос у них за спиной пробасил:

— Не обращайте внимания, сэр Исаак. Доктор Уотерхауз, переступая этот порог, всегда возносит молитву, чтобы ему дозволили выйти обратно.

Исаак сделал вид, будто не слышит, полагая, что говорит кто- то из пациентов, подкарауливающих у дверей в надежде получить монетку за свои остроумные замечания. Догадка была здравая, но неверная. Даниель обернулся на голос, и Ньютон последовал его примеру.

Говорящий был не безумец, поскольку пациентов в Бедламе брили, а его тёмные волосы доходили до плеч. Исаак напрягся и попятился в тот самый миг, как Даниель шагнул к темноволосому, чтобы обменяться рукопожатиями. Ибо Исаак узнал в Сатурне человека, которого видел при крайне сомнительных обстоятельствах в Брайдуэллском кабаке. Однако через несколько мгновений, узрев вокруг себя бритых, закованных в цепи безумцев и меланхоликов, сэр Исаак рассудил, что общество Сатурна не так уж ему отвратительно.

Тут вперёд выступил субъект, стоящий рядом с Сатурном.

— Мистер Тимоти Стаббс, — представил тот. — Как вы можете заключить по его рыжим кудрям, он здесь не живёт. Однако по тёмно-синему платью вы можете догадаться, что он здесь работает. Выньте руку из кармана, доктор Уотерхауз; ему уже заплачено.

— Мы лечим Имярека согласно вашим предписаниям, доктор, — объявил Тимоти Стаббс после того, как из Сатурна удалось вытянуть более формальное представление. — Все лекарства, все методы, известные современной медицине, испробованы, но он по-прежнему упорствует в своих заблуждениях.

— Надо же! — воскликнул Даниель. — В таком случае вам, наверное, приходится держать его под замком.

— Да, доктор, иначе он уже понаделал бы дыр во всех стенах. Его поместили наверх.

— На последний этаж, где держат самых опасных безумцев, — перевёл Сатурн.

— И где он сейчас?

— В аппарате для усмирения буйнопомешанных, сэр, — отвечал Стаббс, слегка удивлённый вопросом. — Как вы и прописали — на четыре часа в день.

— Действует ли аппарат?

— Аппарат-то действует, и очень сильно, сэр. А если вы о том, удалось ли излечить Имярека от безумия, то, увы, нет, поэтому мы снова удвоили дозу.

— Превосходно! — вскричал Даниель. — Как пройти к аппарату?

— Он в дальнем конце мужского крыла; идти, боюсь, довольно долго, — сказал Стаббс, обходя бритого мужчину, который лежал ничком, бормоча что-то на военном жаргоне и поминутно судорожно вжимаясь в пол от воображаемого разрыва гранат.

— Ничего страшного, — отвечал Даниель. — Бедлам не зря считается лучшим местом для прогулок в дождливую погоду.

— В солнечный день это мало утешает, сэр, — сказал Стаббс, огибая троих молодых людей с индейскими причёсками, которые, стоя плечом к плечу, обсуждали выступление безумца: тот одновременно играл на скрипке и отплясывал джигу.

— Если сыграешь ещё, получишь пенни, и два — если прекратишь!

— Чего ради мы стоим и смотрим на этого несчастного, если в нескольких шагах отсюда можно взглянуть на всклокоченных безумии?

— Когда ты увидишь настоящих всклокоченных безумиц, ты больше не будешь спрашивать.

Они миновали центральный зал и вошли в галерею, уходящую вперёд на несколько сотен ярдов. Справа тянулись окна, впускающие свет с Мур-филдс, слева — близко расположенные двери с зарешёченными оконцами на высоте человеческой головы. Представители всех лондонских сословий, за исключением высшей знати и нищих — мужчины и женщины, дворяне и простонародье, взрослые и дети, шумные банды подмастерьев и стайки хорошо одетых молодых дам, одинокие особы женского пола, одетые ещё лучше (то были куртизанки), бодрые старики и старухи, совершающие дневной моцион, лихие ватаги мальчишек, самодовольные могавки, охорашивающиеся франты и весельчаки-кокни, — прохаживались от двери к двери, заглядывая в каждое окошко. Торговцы продавали с тележек еду и пиво. Кое-где надсмотрщики в тёмно-синем сообща усмиряли отбившегося от рук подопечного, но в целом узники разгуливали свободно — насколько свободно можно разгуливать в ручных и ножных кандалах, соединённых изрядной длины цепью. Некоторые — меланхолики — сидели, сгорбившись, на полу или бродили, волоча ноги, по коридору; они не обращали внимания на зевак, даже когда те тыкали им в рёбра тростью. Другие — буйнопомешанные — вели яростные споры с невидимыми оппонентами или вещали о том, что мучило их воспалённый мозг. Наиболее занятные экземпляры собирали вокруг себя толпу. Зрители смеялись над теми, чьи речи были непристойны или касались политики, и поддразнивали несчастных, стараясь вызвать у них новую вспышку. Один из безумцев уверял, будто Людовик XIV управляет Лондоном из тайной комнаты под куполом собора святого Павла и ему служит целая армия иезуитов, способных посредством чар обращаться серыми голубями. Молодой человек из числа зрителей сообщил ему, что целая стая таких голубей только что влетела через разбитое окно под купол Бедлама. Безумец смертельно перепугался и убежал в камеру так быстро, как только мог. Грохот его цепей, а также смех и аплодисменты зрителей на время заглушили все разговоры в галерее.