Сталин в преддверии войны - Александр Семенович Орлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но все эти преимущества были временными, пока вероятные противники — Англия, Франция, СССР — не развернули свои огромные военно-экономические потенциалы. Поэтому именно в 1939 году, когда вермахт стал сильнейшей армией в Европе, Гитлер спешил реализовать его преимущества в молниеносной войне против Польши, которая была слабее в военном отношении. Он считал «очень вероятным», что Англия и Франция не примут участия в войне, но полагал, что некоторый риск есть. «Англия не позволит себе участвовать в войне, которая продлится годы… За союзника никто умирать не будет». Что касается Советского Союза, то Гитлер был уверен, что СССР не выступит в одиночку в защиту враждебно к нему относящейся буржуазной Польши. «Россия, — говорил он на совещании генералов 14 августа, — ни в коей мере не расположена таскать каштаны из огня»[307].
Уже после начала войны 3 сентября он писал Муссолини: «…Я не боялся английских угроз, дуче, потому что я больше не верю, что мир можно было сохранить дольше, чем на 6 месяцев или, скажем, год. В этих обстоятельствах я решил, что представившийся момент, несмотря ни на что, был самым подходящим… Польская армия будет разбита в кратчайшие сроки. Я сомневаюсь, что можно было бы добиться такого успеха через год или два. Англия и Франция продолжали бы вооружать своего союзника, и решающее техническое превосходство вермахта не было бы столь очевидным, как сейчас»[308].
Следовательно, план нападения Германии на Польшу был разработан, утвержден и приведен в действие вне связи с советско-германским договором о ненападении. Война была для германского руководства делом решенным. Оно отказываться от своих планов не собиралось. Когда в ходе беседы с И. Риббентропом 11 августа 1939 года министр иностранных дел Италии Г. Чиано спросил его: «Что же вам нужно — Данциг или коридор?» — тот ответил: «Ни то ни другое. Нам нужна война»[309].
О планах Гитлера в отношении Польши было хорошо известно и в столицах западных держав, и в Москве. Однако предугадать, как будут развиваться события, особенно в сопредельных с СССР государствах, в случае возникновения войны в Европе, было трудно.
Как свидетельствуют документы, тексты пакта о ненападении, секретного дополнительного протокола и записи бесед во время переговоров в Москве 23–24 августа 1939 года не определили конкретного характера будущих отношений СССР со странами Восточной Европы. В договоре о ненападении никаких конкретных упоминаний о каких-либо государствах вообще нет. Что касается секретного протокола, то в нем говорилось о «разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе». О каких «интересах» шла речь: Германия еще весной 1939 года приняла решение о ненападении на Польшу, чем и были определены ее интересы. Но Советский Союз был жизненно заинтересован в том, чтобы германские войска остановились по возможности дальше от советских границ. Это и было отражено в протоколе: Германия получала гарантию невмешательства СССР в ее войну против Польши, а СССР получал гарантии в отношении Прибалтийских республик и ограничивал продвижение Германии на восток пределами Западной Польши.
Однако в момент подписания секретного протокола сталинское руководство еще не имело четкого курса своей внешней политики в Восточной Европе. В то время еще было очень неясно, какие формы примут советско-германские отношения. Известно, что при обсуждении проекта договора, составленного в Берлине, Сталин вычеркнул предложенную германской стороной преамбулу, где говорилось об установлении дружественных советско-германских отношений. Он заявил при этом: «Не кажется ли Вам, что мы должны больше считаться с общественным мнением в наших странах? Годами мы поливали грязью друг друга. И теперь вдруг все должно быть забыто, как будто и не существовало? Подобные вещи не проходят так быстро. Мы — и я думаю, что это относится также к германскому правительству, — должны с большей осмотрительностью информировать наши народы о перемене, происшедшей в отношениях между нашими странами»[310]. Когда Риббентроп заговорил о «духе братства, который связывал русский и германский народы», Молотов резко оборвал его, сказав: «Между нами не может быть братства, если хотите, поговорим о цифрах»[311]. Риббентроп в своем меморандуме Гитлеру от 24 июня 1940 года, касаясь переговоров в Москве в августе 1939 года, пишет о «тогдашней неопределенности германо-русских отношений»[312]. Об этом же свидетельствует и телеграмма Шуленбурга в Берлин от 25 августа с просьбой Молотова упомянуть в числе рубежных рек реку Писсу, так как «из-за большой поспешности, в которой составлялся секретный дополнительный протокол, в его текст вкралась одна неясность»[313]. Все это говорит о неопределенности видов на будущее, недоверии к Германии и атмосфере поспешности, в которой заключался договор.
Подписание советско-германского пакта повергло лидеров западных держав в шоковое состояние, но ненадолго. В те же августовские дни продолжались интенсивные негласные переговоры между Лондоном и Берлином с целью достижения широкого англо-германского сотрудничества по всем важным вопросам. В день подписания советско-германского договора Гитлер получил письмо от Чемберлена, в котором британский премьер сообщал, что Англия выполнит свои обязательства по отношению к Польше, и призывал главу Третьего рейха разрешить конфликт мирным путем, предлагая свое посредничество[314]. Гитлер, выразив согласие на переговоры с Польшей, подчеркнул, что верность Великобритании гарантиям своей союзнице «ни в коей мере не повлияет на решимость правительства рейха… Если Германия подвергнется нападению со стороны Англии, — продолжал фюрер, — то она к этому готова»[315].
Письмо французского премьера Даладье, аналогичное английскому, также не произвело никакого впечатления на главу Третьего рейха. Посол Франции в Берлине Р. Кулондр сообщал в Париж, что «Гитлер твердо придерживается своего прежнего решения»[316].
Несмотря на то что 25 августа правительство Чемберлена помимо данных ранее гарантий подписало с Польшей договор о взаимной помощи в случае агрессии Германии, влиятельные круги западных держав
